Она часто вспоминала этого человека, потому что любила его больше всего на свете, хотя сама об этом не догадывалась. Она узнала об этом слишком поздно, когда его не стало.

Ей понадобились годы, чтобы забыть его, освободиться от него, вырвать из сознания услышанные от него слова любви, из которых понемногу сложилось то, что ее поддерживало, словно позвоночный столб. Человек в черных очках сделал ее смелой и дерзкой. Они росли вместе, наставляя друг друга, с каждым днем становясь все выше и значительней.

Когда его не стало, ей пришлось всему учиться заново. Она больше ни в чем не была уверена. Она не смогла бы написать ни строчки. Она не знала, как надо платить за квартиру, как входить в комнату, наполненную людьми, с любопытством разглядывающими ее, не знала, что сказать о фильме, книге или прочитанной в газете новости.

Она стала инвалидом. Онемела. Одеревенела.

Он сполна отплатил ей — ее же монетой — за всю боль и муку, которые терпел по ее вине долгие годы. И каждый раз, когда казалось, что ей наконец удалось его забыть, и она готовилась окунуться в счастье — одна или с другим, — он являлся, тут как тут, и снова заставлял ее страдать. Ненасытный, он вновь и вновь требовал реванша. Ему не наскучивало видеть, как она терзается. Он больше не пытался щадить ее и просто и открыто заявлял, что пора, мол, «вернуться на круги своя». И смотрел на ее мучения так же холодно, как она смотрела на него в тот день, когда он надел черные очки, а она ушла к самоуверенному нахалу, поджидавшему ее в большой машине.

Она не возмущалась. Понимала, что это справедливо и нужно через это пройти. Лишь надеялась, что настанет день, когда она вернет ему свой долг и обретет свободу. Свободу и умение любить. Надо только подождать. Чтобы научиться любить и принимать любовь.

И постараться понять. И ждать, ждать…


Прошло десять лет. И все начинается снова.

Значит, этот танец с саблями не кончится никогда.

Я взяла со стола письмо и бросила его в огонь.

Потом перерыла мусорное ведро и извлекла обратно все баночки и тюбики. Протерла тряпкой. Ни дать ни взять, преступница, заметающая следы. Сложила все назад, в бумажный пакет на столе.

Пошла и легла рядом с тобой.

Ты спал. Красивый, как победитель. Генерал ночи. Грудь в крестах. Трепещи, враг. Я скользнула к тебе под мышку, на свое законное место.

А что, если единственный способ научиться брать — это отдавать? Отдавать не раздумывая, не взвешивая за и против? Может, надо просто старательно изображать любовь, и тогда она и в самом деле поселится в сердце и в теле?


— Как это, ты не умеешь отдавать? — негодующе воскликнула Кристина. — Да ты лучшая подруга на свете! И не смей думать, что ты не умеешь любить! Ты только и делаешь, что отдаешь! Я, например, постоянно ощущаю себя твоей должницей.

— С подругами, может быть, у меня стало получаться, но с мужчинами? Почему с ними-то ничего не выходит? Понимать, а не судить. Дарить любовь, не ставя условий. Хорошо, я тебя полюблю, но ты должен измениться! Делай, что я говорю, или до свидания! Именно так все и происходило во время той поездки к морю. Да нет, точно тебе говорю. Мне надо понять, что у нас не так.

— Может, это с ним что-то не так…

— Это было бы легче всего. Ты же сама знаешь, нельзя всю вину взваливать на одного.

— Все равно. Согласись, это не совсем нормально — ну, его истерия с подарками, с любовью. Собственничество какое-то. Что-то за этим кроется… И потом, ты ведь его уже предупреждала. Помнишь, когда он пытался закормить тебя пирожными? Он должен был прислушаться.

— А он меня вообще не слышит. Он любит меня так, как будто это не я рядом с ним, а кто-то другой. Другая. И притом такая, которой все мало и мало, сколько ни дай. Чем больше он дает, тем больше она требует.

Мы разглядываем ее последнего возлюбленного. Красивый, молодой, хорошо сложен. Зовут Симоном. Не очень высокий, но крепкий и коренастый. Внешность располагающая, просто блеск. И отличная репутация. Вроде как «умеет в равной мере спокойно давать и брать». Во всяком случае, так говорят.

— Где ты его нашла?

— На набережной, когда гуляла. Выглядит по-идиотски, не спорю. По-школьному глупо. Поверхностно. Но надо же когда-то начинать! Ты же знаешь, что мне предстоит учиться с нуля. Я и так уже наломала дров.

Когда Кристине было восемь лет, у нее сбежала мать. В Швецию. Ни с того ни с сего. Утром, уходя в школу, четверо детей поцеловались с ней, как обычно, а когда вечером вернулись домой, ее и след простыл. Она не просто бросила мужа и детей. Она вывезла всю мебель. Собаку, и ту забрала. С тех пор Кристина никому не верит. Отношения завязывает с оглядкой и ненадолго. Привыкла жить одна, ничего ни от кого не ждать, а все, что может походить на любовь, превращать в дружбу, окрашенную сообщничеством и чувством юмора. Юмор — ее лучшая защита от назойливых романтиков. Когда ей говорят: «Я тебя люблю», она заливается смехом и с любопытством оглядывается: это вы кому?

Она обкусывает заусеницы на пальцах и созерцает своего Симона со смесью страха и нежности. Тихонько гладит, подносит к лицу и вдыхает его аромат.

— Ну и работенка! — улыбаясь, бросаю я.

— Не смейся! Мне многое предстоит узнать.

— Что узнать?

— Что настоящая любовь бескорыстна. Ты любишь другого просто потому, что он — это он.

— Ну вот, ты уже всему и выучилась.

— Проблема в том, что очень трудно любить кого-то просто так, без задней мысли. Рано или поздно он говорит или делает нечто такое, что заставляет тебя полностью в нем разочароваться.

Я согласно киваю головой. Может, мне тоже поискать себе такого вот Симона?

— Я попробую на нем потренироваться. Буду хотя бы раз в день заниматься только им. Разговаривать с ним. Говорить, что я его люблю, что считаю его красивым, не важно, хорошо он себя чувствует или нет. Постепенно я начну чувствовать свою ответственность за него, а значит, у нас появятся точки соприкосновения. И по вечерам я буду приходить не в пустой дом. Он будет меня ждать.

— Да уж, попробовал бы он смыться!

— Я буду заниматься им спокойно, без нервозности, не спеша. Буду посвящать ему свое время. Возможно, позже мне удастся расширить поле деятельности и предложить свою нежность еще кому-нибудь.

Она чуть помолчала и тронула Симона пальцем:

— Он даст мне время, необходимое для учебы.

— И не будет тебе мешать.

— Откуда мне знать? Послушай, я же не говорю, что это будет просто. Я не привыкла ни о ком заботиться, кроме себя. Все я, я, я! Меня уже с души воротит! Ну, что мне делать одной, скажи на милость!

— Да уж, делать особенно нечего. Эта наша общая проблема.

— Что меня больше всего пугает, это то, что у меня руки растут не оттуда, откуда нужно. Обычно стоит мне только посмотреть на растение, и оно засыхает.

— А они тебе объяснили, как с ним обращаться, когда продавали?

— Да, к счастью, да.

— А что после цикламена? Собака?

— Нет. Потом я осторожно приступаю к человеческому этапу.

— Не уверена, что это разумно.

— Посмотрим. Думаю, с Симоном мне удастся сделать шаг вперед.

Я ей почти завидую. Хоть и сдерживаюсь из последних сил, чтобы не расхохотаться над тем, как она расшаркивается перед Симоном. Но я понимаю, что она нашла хотя бы начало решения. Я не собираюсь ее осуждать. Не собираюсь топтать ногами ее цикламен, крича ей в лицо, что это глупо, что она просто дура. Не собираюсь уйти, хлопнув дверью, как наверняка сделала бы, если бы один из моих любовников признался мне, что завел себе Симону с целью освоить науку любви.

— Ну хорошо. А мне-то как сделать шаг вперед?

— Не знаю. Постарайся его понять. Узнай, как он рос, как его воспитывали, что у него за родители. Какие обиды он перенес в детстве. Что он считает важным в жизни…

— Он никогда не рассказывает мне о себе. Никогда.

— Ты просто не пробовала.

— Пробовала, и еще как! Кончилось это ужасно.

— Люди обожают рассказывать о себе. На самом деле они только это и любят.

— Но не он.

— Попробуй еще раз. Прояви ловкость. Выведай, кого он любил до тебя. Просто спроси у него, да и все. Он наверняка ответит.

Я покачала головой:

— Мне кажется, он бежит от себя. Сам себя не любит. И ненавидит ту жизнь, что была у него до меня. Он придумал себе роль, в которой может забыть прошлое. А я, судя по всему, идеальная партнерша для этого. Большая белая страница — можно писать историю с нуля.

— Но что именно он хочет забыть?

— Понятия не имею.

— Женщину?

Не знаю. Я чувствую, что-то не так, но не могу назвать то, что меня не устраивает. Все, что мне известно, — это его безумный, затравленный взгляд и неудержимое желание броситься на меня, чтобы сожрать. Я для него — сырая глина, из которой он стремится вылепить нечто свое, вознести это нечто на вершину обожания и поклоняться. Сделать так, чтобы я заняла собой все пространство и стала жить вместо него. Он готов раствориться во мне, лишь бы забыть о собственной жизни.

— Иногда мне кажется, что я для него не существую. Во всяком случае, обращается он явно не ко мне.

В его теле, в его горящих глазах и дрожащих ноздрях, в его голосе, внезапно начинающем звучать жестко и резко, мне чудится какой-то невыносимый ужас, ужас раненого зверя, загнанного жизнью в угол и всеми силами старающегося вырваться на волю. Он артачится и не дается, отсюда — все его лихорадочное нетерпение и раздражительность. Я порой чувствую, как страх сковывает его тело, корежит и душит его, и именно в эти минуты он бросается на меня так, словно я — неодушевленный предмет, кукла, искусственное существо… С искусственными легкими, которые он надеется забрать себе, спасаясь от удушья. Я — его кислородная маска, его пожарный выход, и он может расслабиться и вздохнуть свободно, только подчинив меня себе.