— Не нравится мне этот мужик, — сказал он.

Я чмокнула его в шею:

— Тебе никогда не нравятся мои мужчины.

— Он выглядит неестественно…

— Что ты имеешь в виду?

— Ты тут поосторожней…

Я смотрела, как он уезжает, и махала рукой ему вслед.


Я не хотел ей зла. Просто моя любовь была слишком сильна. Любовь порой выходила из берегов и заставляла меня поступать жестоко.

Я хотел стать для нее воплощением Судьбы. Вернуть ее на истинный путь, путь, созданный именно для нее, и сделать так, чтобы она наконец научилась любить себя. Меня возмущала мысль о том, что она в себя не верит. Она была королевой, моей королевой. Но сама считала себя пустым местом. Мелким хворостом для костра, который она зажигала, чтобы ослепить окружающих.

Я не собирался творить из нее другого человека, я хотел только, чтобы она нашла самое себя. Снова стала маленькой девочкой, которая все видит и замечает, которую не обманешь, которая слишком рано поняла, как устроена жизнь. Вернула себе безжалостную проницательность, дар ясновидения и невероятную отвагу, то, что у нее отняли, содрали с нее, как раздевают куклу.

Ей пришлось снова наряжаться — наспех, в первые попавшиеся лохмотья притворства и иллюзий. Чтобы спрятаться. Чтобы забыть свой позор. Забыть, что ее изранили, не оставив живого места. Снесли ей голову своим грубым равнодушием.

Я хотел стереть из ее памяти всех этих случайных мужчин, которые на нее даже не смотрели, а если смотрели, не видели ее. Стереть все эти романы с привкусом горечи и неизбежные расставания, сожаление о которых она привыкла скрывать за маской стойкого оловянного солдатика. Я иногда чувствовал ее хрупкость и уязвимость, понимал, что ей не за что уцепиться и приходится играть роли, в которых она теряет свою сущность. Роль испуганной девочки или прожженной сердцеедки, робкой ученицы или увенчанной лаврами начальницы. Я не собирался ее менять. Я хотел, чтобы она сама себя признала, примирилась с собой и выбросила вон все свои маски и страхи.

Именно это я и почувствовал с первого дня нашей встречи — ее отчаянные шатания, вынуждающие ее вешаться на шею первому встречному, лишь бы он говорил с ней о ней и дал ей поверить в себя. Она искала взгляд, который поможет ей стать самой собой. Я был этим взглядом. И я намеревался собрать ее воедино. Сил у меня хватило бы на двоих.

От этого стремления и зародилась во мне дикая страсть, с которой я не всегда мог совладать.

Я хотел, чтобы она стала совершенством. Тем самым она воздала бы честь себе и нам обоим.


В ресторан мы больше не ходили.

Доехали до ближайшего городка и отправились в магазин, чтобы купить продукты и приготовить ужин дома.

Ты явно собрался смести с полок все, что там стояло, и твой богатырский аппетит меня развеселил. Вино красное, белое, розовое, шампанское. Лосось, окунь, морской язык, устрицы, два вида моллюсков, королевские креветки — и приправы ко всему этому. Камамбер, реблошон, ливаро, шевр, канталь, шаурс, плавленый и плесневой овернский сыр. Эндивий, салат, грибы, помидоры, кабачки, брюссельская капуста, морковь, лук, чеснок, пряные травы. Багет, деревенский хлеб, черный хлеб, хлеб с изюмом, хлеб с орехами…

— Слушай, мы все это не съедим! Мы же завтра уезжаем!

— Ну и что? Зато у нас будет выбор. У тебя будет выбор: что захочешь, то и приготовим.

— Ты ненормальный. Совершенно ненормальный!

Заднее сиденье машины уже было завалено провизией, а ты все продолжал доставать из тележки все новые и новые пакеты: с паштетом, мясными консервами, золотистыми бриошами, сметаной, курицей от местных фермеров, несколькими десятками яиц. Я подумала о своей матери: расход-приход, расход-приход. Она бы точно не одобрила такое мотовство. Она бы прожгла тебе затылок взглядом своих черных глаз.

Ты посмотрел мне на руку и увидел мои часы.

— Это что, единственные часы, которые у тебя есть?

— Да. И они мне очень нравятся. Я их никогда не снимаю.

— Я куплю тебе новые, гораздо лучше. Красивые и дорогие.

Я покачала головой. Не надо. Но ты не отставал. Схватил меня за руку, потащил к витрине ювелирной лавки. Давай выбирай. Бери самые красивые. Я их тебе дарю. Нет, повторяла я, не надо. Я не хочу. Они мне не нужны.

— При чем здесь нужны или не нужны? Вопрос не в нужде, а в желании.

— Значит, я не желаю. Я их все равно не стану носить.

— Даже если это будет мой подарок?

— Послушай, не надо настаивать. Я не стану их носить.

Во мне опять вспыхнул страх. Забил гейзером. Я боялась тебя. Ты превратился в страшное чудовище в семимильных сапогах, прячущее за спиной нож. Мне захотелось сбежать от тебя подальше. У меня пропали все желания вообще: пить, есть, смотреть на часы.

Мы спускались по пешеходной улице, и я заметила витрину аптеки, а в ней — рекламу косметических средств, в том числе дневного крема, который увлажняет кожу, питает ее, замедляет старение и создает барьер против окисляющих веществ. Мне нужен крем, свой я забыла дома, но я промолчала. Ты ведь способен скупить всю аптеку, заикнись я об этом. Я всего лишь задержалась перед витриной на несколько секунд, покосилась на рекламу крема и тут же ускорила шаг. На всякий случай…

— Зайдем выпить кофе?

Я успокоенно кивнула.

— Садись пока, я сейчас.

Ты пальцем указал мне на ближайшее бистро, в котором я заняла столик.

Наконец-то одна, подумала я. И тут же одернула себя. На что тебе жаловаться? Тысячи девушек мечтали бы оказаться на твоем месте. Заваленная подарками — драгоценностями, часами, рыбой, тонкими винами, овощами и салатами. Так что прекрати это самокопание. Получай удовольствие. Ты не умеешь получать, это верно. Ну, вот и учись.

Я закурила сигарету, заказала кофе и большой стакан воды. Смотрела на прохожих. Сегодня рыночный день. Идут женщины в цветастых платьях, мужчины в темно-синих пиджаках. Это мое любимое развлечение — смотреть на деловито снующую толпу, подслушивать чужие разговоры.

Передо мной остановилась небольшая компания. Они загородили мне обзор, и я разозлилась. Пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть, что происходит на улице. Я сердито крутила головой, но они стояли как приклеенные и не думали двигаться дальше. Парижане — шумливые, самодовольные. Двое мужчин и женщина с корзинкой в руках. За корзинку цепляются детские ручонки. Я пересчитала детишек — один, два, три… Три белокурые головки, беспокойно оглядывающиеся по сторонам. Три шалуна, вот-вот готовые сорваться и улизнуть, если бы не усталый, почти автоматический жест, каким мать удерживает всю троицу на месте.

— А она хоть работает, эта прекрасная блондинка? Или она только и умеет, что лизаться? — спрашивает один из мужчин — лет пятидесяти, в рубашке от «Лакост» с расстегнутым воротником, с газетой под мышкой.

— Не думаю, — отвечает второй, раскуривая сигару. — Хотя определенный талант у нее наверняка есть. Все же она развелась с первым мужем, чтобы выйти за него!

И они громко хохочут. Первый спрашивает у второго, как ему понравились «Давидофф номер пять», которыми он его только что угостил. Они беседовали между собой, то с серьезным видом хмуря брови, то одобрительно похлопывая друг друга по плечу. Все это время женщина хлопотала над детьми: наклонялась к одному, поднимала пустышку другого, ловила за комбинезон третьего… Вот она поправила шапочку на самом маленьком и вдруг тихо, без всякой агрессии в голосе, произнесла:

— Странно все-таки… Ни разу не слышала, чтобы про мужчину спрашивали: а что он еще умеет делать, кроме того, что лижется с женщинами? Как вы думаете, почему?

Один из мужчин рассмеялся и взял ее под руку:

— Что ж вы мне не сказали, что вы феминистка? Я бы попридержал язык! Дружище, это ты виноват! Что ж ты меня не предупредил, что твоя жена — суфражистка?

— Я ведь просто спросила, — сказала женщина и свободной рукой откинула со лба непослушную белокурую прядь.

— Хорошо, хорошо! Я усвоил урок! Беру свои слова обратно!

— Он берет свои слова обратно! — подхватил второй, мусоля «номер пятый». — Берет обратно! Ты слышала, дорогая? Мы и впрямь позволили себе лишнего!

И любители сигар довольно фыркнули.

Но женщина их больше не слушала. Один из детей тянул ее за руку: «Мама, хочу пи-пи! Хочу пи-пи!» Я видела, как она вошла в кафе, придерживая за воротники двух старших и стараясь не выронить полную корзину. Мужчины остались стоять на улице, погруженные в беседу о хорошем вине и сигарах. Свои ничем не занятые руки они сложили на груди.

Я вздохнула. Наверняка этой женщине понравился бы мужчина, окружающий ее вниманием, задаривающий подарками, мужчина, который носил бы ее сумки и не заставил одну заниматься тремя детьми!

Когда ты вернулся, я пересказала тебе сценку, возмущенной свидетельницей которой стала. Но ты меня почти не слушал. Глаза у тебя блестели, а весь вид излучал самодовольство, как у человека, только что отмочившего знатную шутку. Ты заказал кофе, поерзал на стуле, проследил за моим пальцем, указавшим на двух типов с сигарами, явно их не видя.

— Да что с тобой? — удивленно спросила я.

— В какой руке?

Действительно, ты сидел, пряча руки за спиной. Я выбрала правую. Ты хитро помотал головой. Ну хорошо, пусть будет левая… И ты торжественно водрузил передо мной пакет. Огромный бумажный пакет, который ты поставил передо мной с тем же хитрющим выражением, какое я только что видела на лицах маленьких шалунов, донимавших свою мать.

— Что это?

— Посмотри. Это тебе.

Ты торжествовал, счастливый. Пытался изобразить равнодушие, отводил взгляд, но получалось плохо — тебя сжигало желание посмотреть, как я буду реагировать. Я открыла пакет и обнаружила в нем, вперемешку, все без исключения косметические средства, выставленные в аптечной витрине. Молочко для снятия макияжа, тонизирующий крем, дневной крем, ночной крем, крем для век, крем под макияж, оздоравливающая маска, укрепляющая маска… Я вежливо чмокнула тебя в щеку. Принялась шумно благодарить, стараясь заглушить в себе внезапно возникшее желание взять ноги в руки и бежать от тебя подальше.