Конечно, мама, как пациентка отделения интенсивной терапии (ОИТ), к таковым не относилась. Окно ее крошечного бокса выходило на скалы. И все же ей повезло, что она вообще получила место. Февраль во Флориде – пик сезона не только для отелей и ресторанов, но и для больниц.

Одна из медсестер ОИТ, Вики, проводила меня по коридору мимо полудюжины «палат», открытых со стороны сестринского поста, но разделенных между собой перегородками. Поскольку здесь лежали пациенты в тяжелом состоянии, я думала, что в отделении царит суета, но, кроме тихого бухтения телевизоров, писка медицинского оборудования и говора посетителей, ничто не нарушало тишину и покой.

– А вот и наша миссис Пельц, – улыбнулась Вики, когда мы дошли до палаты в конце коридора.

Сначала мама не услышала нас. Судя по всему, она дремала. Справа от кровати на стуле сидела Шэрон, листая номер «Современной невесты». Подняв на меня взгляд, она изобразила улыбку – одну из вымученных гримас, предназначенных для того, чтобы человек ощутил себя, скажем, швалью. Проигнорировав сестрицу, я посмотрела на маму. К ее телу были прикреплены с полдесятка датчиков, а сама она была бледна до прозрачности.

Я заранее готовила себя к этому моменту. В течение двух с половиной часов лёта до Флориды я убеждала себя: «Держись, когда увидишь ее. Не говори ничего, что может ее расстроить. Будь веселой и жизнерадостной». Но когда я увидела бедную мамочку на больничной койке, все мои благие намерения рассыпались в прах.

– Мамочка! – пролепетала я, всплеснув руками и бросаясь к ней. По щекам моим потекли слезы. – Ой, мамочка!

Мои причитания разбудили ее.

– Дебора! – Мама погладила меня по голове, когда я поцеловала ее в щеку. – Тебе не стоило приезжать, дорогая. Это ведь наверняка было для тебя непросто.

– Я не могла иначе, мама. Как ты себя чувствуешь? Болей в груди больше не было?

– Нет, – ответила мама, словно не веря в такое везение. – Доктор Гиршон хорошо позаботился обо мне. Я слышала, у него отличная репутация.

– Шэрон сказала мне. Я очень хотела бы познакомиться с ним.

– Он должен заглянуть сюда, – процедила Шэрон, явно начиная закипать. – В течение часа, полагаю.

– Я дождусь его, – сказала я, желая пожать руку человеку, спасшему маме жизнь.

Усевшись на стул по другую сторону маминой кровати, я начала расспрашивать ее о том, как она себя чувствует, какие лекарства принимает, какую диету ей прописали, какие анализы предстоят в течение последующих дней и не страшно ли ей.

– Немножко, – призналась она. – Даже если я переживу этот инфаркт, есть вероятность, что случится еще один. У дяди Берни было три инфаркта, помнишь? В нашей семье у многих проблемы с сердцем. У меня такое ощущение, будто я обречена.

– С тобой все будет хорошо, – заверила я маму, ошеломленная ее пессимистическим настроением. Ленора Пельц никогда не жаловалась, никогда не сдавалась и никогда не теряла надежды. Она никогда не позволяла жизненным тяготам согнуть ее, даже после смерти папы. И вот теперь мама вдруг как-то потухла, словно инфаркт высосал из нее жизненные силы. – Жаль только, что ты ничего не сказала мне о болях в груди в прошлые выходные, когда я была здесь. Быть может, я чем-то помогла бы тебе.

– Например? – с вызовом осведомилась Шэрон.

– Например, отвезла бы маму к врачу, – отрезала я. – Помогла бы ей.

– Помогла бы? – фыркнула сестрица. – Как сейчас, когда с завыванием влетела к ней в палату?

– Я не завывала, а не скрывала эмоций.

– Ты закатила истерику, – констатировала Шэрон.

– Я человечна. Ты знаешь, что означает быть человечным? Иметь чувства?

– О, у меня полно чувств! Ты просто не хочешь знать, какого рода.

– Не утруждайся. Последнее, что я…

– Заткнитесь сейчас же! Обе! – Мы с Шэрон застыли. – Мне надоела ваша глупость! Надоела!

Мы повернулись к маме, желая успокоить ее, убедиться, что с ней все в порядке, извиниться, но не успели и рта раскрыть, как Вики, медсестра, влетела в палату.

– Вон отсюда! Вон! Вон! – Она вытолкала нас в коридор. – Вы нервируете пациентку, и я не потерплю этого! Пойдите поостыньте в зале для посетителей, а я приду за вами, когда вашей маме станет лучше.

Мы неохотно оставили маму в надежных руках Вики и молча направились в битком набитый зал для посетителей. Остановившись в дверном проеме, мы углядели два свободных стула, но не рядом.

– Садитесь сюда, – произнес мужчина, расположившийся рядом с одним из свободных мест.

Полагая, что оказывает нам услугу, он начал подниматься, чтобы мы с Шэрон могли сидеть вместе.

– Нет, не надо! – хором воскликнули мы, желая быть как можно дальше друг от друга.

Пожав плечами, мужчина сел. Шэрон опустилась на стул рядом с ним. Я примостилась в другом конце зала, рядом с женщиной, чей муж получил удар ножом в живот во время ссоры с любовницей.

– Должно быть, вы очень любите мужа, раз так за него переживаете, – сказала я ей. – Большинство женщин не склонны прощать такие выходки.

– А что тут прощать? Он ведь не с моей сестрой спал. А эту девицу я знать не знаю.

Я кивнула, размышляя о том, не достигли ли мы в нашем округе нового уровня толерантности. Моя собеседница явно считала, что для женатого мужчины в порядке вещей иметь любовницу, если она не его свояченица.

Усмехнувшись, я попыталась представить себе, что чувствовала бы, если бы мой муж спал со свояченицей, то есть с Шэрон. И мне стало не до смеха.

Примерно через пятнадцать минут после того, как Вики удалила нас из палаты, она появилась в зале и жестом пригласила вернуться.

– Кровяное давление вашей мамы подскочило до небес, – сообщила Вики. – Теперь она в порядке, но это продлится недолго, если вы опять что-нибудь не выкинете. Ваши склоки очень расстраивают ее.

– Но мама никогда нам этого не говорила, – возразила Шэрон.

– Она всегда делала вид, что мы Близнецы Бобси, – добавила я.

– Ваша мама была на грани смерти, – сказала Вики. – А такие ситуации очень меняют человека. Возможно, теперь ее не так беспокоит благополучие окружающих, как ее собственное. На вашем месте я подготовилась бы к хорошей выволочке.

Мы с Шэрон поблагодарили Вики за прямоту и, пристыженные, поспешили к маме в палату. Мы расселись по обе стороны ее кровати.

– Мы повели себя на редкость бесчувственно, мама, – сказала Шэрон.

– Прости, что начали ссориться при тебе, – добавила я.

– Ладно, – ответила мама. – Тогда сидите, заткните клювы и послушайте меня для разнообразия. – Упс.

Новая Ленора Пельц была не склонна разводить церемонии. – Я хочу, чтобы мои девочки все между собой утрясли раз и навсегда, – заявила она. – Если вы не сделаете этого, то у меня будет второй инфаркт и я умру и унесу в могилу воспоминания о том, как вы осыпаете друг друга оскорблениями. Вы этого для меня хотите? Этого?

– Конечно, нет, – хором ответили мы с Шэрон.

– Отлично. Тогда забудьте о ваших разногласиях и ведите себя как сестры. Ради меня. Ради моего здоровья.

Ради ее здоровья. Ну что ж. Выбора нет.

Я встала, обошла кровать и протянула Шэрон руку:

– Перемирие?

Поднявшись, Шэрон несколько мгновений пялилась на мою руку. Рука уже начала затекать от напряжения, когда сестрица наконец соизволила взять ее.

– Перемирие, – подтвердила она и нехотя потрясла ее.

– Как же вы меня достали! – рявкнула мама. – Я говорю о том, чтобы вы от души обнялись и поцеловались, а не о деловом рукопожатии! Хотите, чтобы я жила, или нет?!

На сей раз мы с Шэрон исполнили ее требование. Быстренько чмокнув друг друга в щечку, мы обнялись и потрепали друг друга по спине. Мама просияла. Картина была достойна запечатления.

И тут как по заказу раздались аплодисменты.

Мы все посмотрели на сестринский пост, откуда раздались аплодисменты. Там стоял, прислонившись к стойке и громко хлопая в ладоши, широко улыбающийся высокий темноволосый бородатый мужчина в белом врачебном халате. Его добродушное лицо очень напомнило мне папу.

– Доктор Гиршон! – воскликнула Шэрон, быстро отстранившись от меня, чтобы поправить прическу.

Доктор Гиршон, с удивлением отметила я, оказался весьма привлекательным. Поэтому я тоже начала поправлять прическу.

Глава 6

Джеффри Гиршон не был красавцем в истинном смысле слова, и уж точно не таким красавчиком, как Филипп. Ростом выше шести футов, как и Филипп, он обаятельно улыбался, но черты лица его были не вполне гармоничны: слишком большой нос, тонковатые губы, печальные глаза. Однако этот доктор, которому, по моим прикидкам, было лет пятьдесят пять, показался мне весьма привлекательным. Быть может, из-за темной волнистой бородки с вкраплениями седины, широченных плеч и груди, глубокого низкого смеха. Все это придавало ему жизнерадостный добродушный вид. У меня возникло ощущение, словно я знаю его много лет, словно он тот человек, на кого я могу положиться, кому могу доверять. А то, что он не был загорелым, добавляло ему привлекательности. Я-то предполагала, что здешние кардиологи проводят куда больше времени, гоняя мячи для гольфа, чем исцеляя от инфарктов миокарда.

– Как мило, – произнес Гиршон, входя в бокс. На его шее болтался стетоскоп, а из-под халата виднелись галстук и рубашка. – Больничная палата, в которой все улыбаются.

– Это потому, что мои девочки со мной, – гордо сообщила мама.

– Вот это мне нравится, – заявил доктор Гиршон. – Люблю, когда родственники приходят все вместе, чтобы ускорить выздоровление пациента. Это очень важно, по-моему. Доктора пичкают лекарствами, проводят хирургические операции, но лишь поддержка родных и близких ускоряет процесс выздоровления.

«О, так, значит, ты – сторонник комплексного подхода», – подумала я, тронутая тем, что в таком крошечном городке, как Стюарт, живет доктор со столь передовыми взглядами, ученый муж, не чуждый духовности, чуткости и теплоты.