Он спрашивает, что я делаю в выходные. Я говорю, что еду в Париж. А это ведет к разговору о свадьбе Хоуп и к тому, что все думают, что у меня есть бойфренд.

— А что, если мне поехать с тобой? — спрашивает он.

— Ты что, серьезно?

— Да, — отвечает он. — А почему бы нет?

— Потому что один раз ты уже пошел на ложь ради меня.

— Фейт, — говорит он. — Если я не поеду на свадьбу, то сделаю тебе только хуже.

— Но почему ты должен… Я не понимаю.

— Потому что… — говорит он, желая сказать еще что-то. — Потому что мне так хочется.

83

Вечером накануне девичника Хоуп я останавливаюсь на ночь в квартире своего брата в Сити. Поезд «Евростар» отбывает рано утром, и я не успела бы на него, если бы ехала из Лидса.

Я целую вечность не видела брата. Ну, как минимум, с Рождества. Он был слишком занят на работе. А я — выдумывая себе бойфрендов.

Как бы то ни было, видеться с ним приятно. Сегодня вечер пятницы, и он только что вернулся с работы. Он обнимает меня, целует в щеку.

— Рад тебя видеть, — произносит он формальную фразу.

Вообще-то в нем все стало формальным, прихожу я к выводу. Его костюм. Прическа на косой пробор.

— Хорошо выглядишь, — говорю я ему.

— Взаимно, — отвечает он.

Взаимно?

Мой брат говорит «взаимно»? Что с ним случилось?

Я сажусь на диван, а Марк стоит, потом начинает ходить, потом опять останавливается. Я завожу разговор о маме, о том, как она взволнована предстоящей свадьбой, о том, что она никак не может поверить, что одна из ее дочерей выходит замуж.

Потом открывается входная дверь, и в комнату входит мужчина в костюме и в очках.

— Это Ли, — говорит Марк. — Мы на пару снимаем эту квартиру.

— Приятно познакомиться, — говорю я.

— Взаимно, — отвечает он.

Взаимно?

Он еще более нервный, чем Марк. И более привлекательный. Серьезно, мне кажется, я никогда не встречала более опрятного мужчины.

После рабочего дня на его рубашке нет ни единой складочки. Да и вообще, замечаю я, во всей квартире царит та же безупречная аккуратность. Я смотрю на книжный шкаф и вижу, что их книги расставлены по высоте. Комнатные растения расставлены на подоконнике на одинаковых расстояниях друг от друга. А паркетный пол блестит так, что может заменить зеркало.

И как это Марку удалось найти напарника с такими исключительно высокими стандартами гигиены? Он что, печатал объявление в еженедельнике «Памятные анналы»? («Ищу компаньона для совместного проживания. Необходимые условия: безукоризненная рубашка и аллергия на пыль».)

Я хочу сказать, что, когда мы росли, у меня было подозрение, что с братом у меня что-то не то. Я его любила и все такое, но меня всегда интересовало, расставляют ли и другие мальчики свои кассеты строго в алфавитном порядке. Помню, как один раз я поставила пленку «Сестренка, покачайся», которую брала, между «Дюран-дюран» и «Ирейжер». Он взбесился. Почти так же, как когда я разлила суприбену на ковре в его спальне. Или в тот раз, когда я сказала, что у него нет девушки потому, что у него ноги тощие. Конечно, говорить такое не следовало, теперь-то я это понимаю, но тогда мне было тринадцать, и это все из-за гормонов.

Но как бы там ни было, хозяева они хорошие. Они кормят меня прекрасной пастой, и угощают красным вином, и занимают приятными разговорами. Потом укладывают в кровати Марка, а Марк ложится на пол в комнате Ли.

Вот я лежу в спальне брата, и у меня возникает непонятное чувство печали. Я вспоминаю его спальню, когда он был еще мальчиком. Она была такой же вылизанной, но в ней была особая атмосфера. На стенах висели афишки. В ней была доска, на которую накалывались фотографии, почтовые открытки, письма и концертные билеты. На каждой полке, на каждой свободной поверхности было что-то, что говорило об его характере, его пристрастиях.

Но, оглядывая эту комнату, даже в тусклом ночном свете, я чувствую ее обезличенность. Она может принадлежать кому угодно. В ней совершенно не чувствуется его присутствия, как будто это просто запасная комната.

Потом я начинаю размышлять о вечере в целом. Об этой атмосфере формальности. Обо всей этой вежливости.

И о том, как смешно: можно расти вместе с человеком, каждый день кричать на него, так же, как он, переживать из-за того, что расстались с любимым, и тем не менее чувствовать, что надо быть сдержанными и вежливыми — только из-за того, что вы с ним не виделись какое-то время.

Но, может быть, я тоже в этом виновата, не только мой брат. Возможно, это потому, что я не могу открыто говорить о своей жизни. Я вынуждена рассказывать о работе, которой у меня нет, о любовнике, который в настоящее время является лишь плодом моего воображения.

Может быть, это из-за того, что мы с ним стали взрослыми людьми.

Но я не чувствую себя взрослой женщиной.

Взрослые женщины не выдумывают себе бойфрендов.

Взрослые женщины не говорят, что работают там, где не работают.

Так взрослые женщины себя не ведут.

Взрослые говорят правду.

84

Это просто кошмар.

Сейчас я где-то в тоннеле под Ла-Маншем. Еду на поезде, рядом со мной группа женщин, которых я раньше никогда не встречала. И моя сестра, которую тоже можно считать женщиной, которую я никогда раньше не встречала.

И все они говорят, перебивая друг друга, громкими голосами — кто громче? — о своих любимых клубах. О своих любимых модельерах. О своих любимых позициях при занятиях сексом.

Впервые я понимаю, почему такие вечеринки по-английски называются «куриными». Из-за всего этого квохтанья и кудахтанья по поводу «петушков».

И все они такие тощие. И высокие. И у всех у них такой «VIP»-вид. Как будто все вечера они просиживают в огромных ваннах с крем-де-ла-мер.

Сестра все время улыбается мне, персонально мне. Но конечно, даже она понимает, что я не принадлежу к лиге этих моделей и телезвезд.

Она представила нас всех друг другу, еще когда мы были в зале для отъезжающих на вокзале Ватерлоо. Но я уже забыла, как их зовут. У них у всех имена вроде Наталия, или Кларисса, или Тара-Джейн фон Тощежоп, но я не помню, кто из них кто.

Время от времени, когда мне удается сосредоточиться на разговоре, я присоединюсь к их смешкам и в нужные моменты понимающе киваю, и мне кажется, что Хоуп благодарна мне за мои усилия. В конце концов, мне действительно стоит поднапрячься, раз Хоуп заплатила за гостиницу. И по телефону она говорила так, что, кажется, и в самом деле хотела, чтобы я поехала.

Но я все время выключаюсь, все время думаю о Фрэнке. Обо всем том, что он сделал для меня. И даже мысли о нем греют меня. Я начинаю за него беспокоиться. Как бы он снова не превратился в старого, бородатого, пропитого Фрэнка.

И потом начинаю думать, почему это меня так волнует его судьба.

Обедаем мы в заведении под названием «Ла Кантин дю Фобор», хотя слово «кантин» — столовая — имеет к нему весьма отдаленное отношение. Вся она бело-розовая, красивая, с рисунками-шаржами на стенах. В такое место, вероятно, ходят всякие знаменитости, наверное, и сейчас их здесь полно, но все они — французы, поэтому мы их и не узнаем. Ну, кроме вон той девушки из «Амели», или Жерара Депардье, или Жана-Поля Готье, или парня из «Юротрэш».

Нас посадили за большим столом у одной из перегородок, по которой над нашими головами ползут нежные световые переливы. Мы как будто сидим внутри гигантской лампы-вулкана.

Официанты — вопреки мнению, сложившемуся о парижских официантах, — принимая заказ, ведут себя очень мило. Большинство женщин заказывает салаты, но моя сестра, на удивление, останавливает свой выбор на большой порции пасты. Я беру то же самое, потому что это одно из немногих вегетарианских блюд.

Они также заказывают две бутылки самого дорогого шампанского. Конечно, думаю я, что еще они могут заказать?

— Мне просто не верится, что вы сестры, — говорит тощая задница номер один и качает головой, показывая, как трудно в это поверить.

— И мне не верится, — говорит тощая задница номер два. — Хотя брови у вас похожи.

— А скажите, — спрашивает тощая задница номер три, — что вас заставляет жить в Лидсе?

— А где это, Лидс? — спрашивает тощая задница номер четыре.

— О, — говорит тощая задница номер один, когда появляется заказанное мной блюдо, — хотелось бы мне быть такой, как вы. Хотелось бы не беспокоиться о весе.

Я улыбаюсь, и улыбаюсь, и улыбаюсь, но в душе мечтаю о самой болезненной, самой изматывающей кончине для них всех.

После еды сестра отправляется в туалет.

При мысли о том, что я остаюсь один на один с этим кудахтающим курятником, я немедленно впадаю в панику. Все они начинают говорить о том, какое счастье ей привалило, ведь она выходит за Джейми Ричардса, такого сексуального и богатого.

— А как с этим у вас? — спрашивает тощая задница номер два, оборачиваясь ко мне. — В вашей жизни есть мужчина?

— Хм, да, есть, — отвечаю я, верная своей лжи. — Эдам.

— И чем он занимается?

— Он… э… адвокат. В Лидсе.

— А, — произносит тощая задница номер один, морща нос. — Как мило.

Черт-те что! Лги не лги, на тебя все равно смотрят свысока. Сестра все еще не вернулась, а я уже не могу выдержать с ними ни секунды дольше, поэтому и я иду в уборную.

Захожу в кабинку рядом с единственной запертой. Предполагаю, что сестра в ней, но на всякий случай ничего не говорю. Сижу в своей, не в силах выдавить ни капли, просто убиваю время.

Раздается звук. Хлюпающий. Это плачет моя сестра.

Прочистив нос и уняв слезы, она дергает за цепочку спуска и выходит из кабинки. Я выхожу из своей.