Андреа Семпл - Выдумщица

При мысли, что рвота осталась у него на губах, у меня возникают спазмы, но времени, чтобы ее вытереть, нет. Секундный сбой может привести к летальному исходу.

Теперь я знаю, кто я на самом деле. Та, кто думает о размере пениса даже в экстремальных ситуациях. И та, кто может вытереть рвоту запястьем, — прежде чем оживить своим поцелуем.

Я делаю глубокий выдох в его рот и наблюдаю, как грудная клетка опадает по мере того, как из нее выходит воздух.

Когда грудь опускается до конца, опять прижимаю губы к его рту и вновь выдыхаю в него воздух. И пока делаю выдох, думаю о том, что здесь произошло. Почему на нем нет одежды.

Я снова и снова дышу в него.

— Давай… ну давай же…

Он не может умереть. Этот человек, это живое существо. Что бы он с собой ни сделал, я верну его к жизни. Что бы с ним ни случилось, это уже в прошлом.

И, продолжая нажимать ему на грудь, я выворачиваю голову так, чтобы видеть, что происходит за окном. А там дождь стучит по подоконнику, из-за него ничего не видно, и «скорой помощи» все еще нет. А чего я, собственно, жду? Я позвонила им… когда? Минуту назад? Время меня морочит.

Музыка прекратилась. Короткий шелест пленки, а затем тишина. Только звук дождя, отдаленные раскаты грома и мое частое дыхание.

И, снова надавливая на грудь, я уговариваю его:

— Проснитесь… простите… я и не думала жаловаться… Кто бы вы ни были… пожалуйста, только проснитесь… если слышите меня… я люблю музыку… громко, если вам нравится… простите…

Этот человек, его тело, его запах, его борода, волосы у него на теле — ничто уже не отталкивает меня. В своей беспомощности он красив, да, красив, и я должна продолжать, несмотря на то что сил нет, несмотря на то что «скорой» нет, несмотря на то что он уже, наверное…

И тут я почувствовала под ладонями своих отваливающихся рук жизнь.

— Эй!.. Вы меня слышите?.. Эй…

Я убираю руки с его груди.

В ответ он судорожно втягивает воздух, и все его тело начинает дергаться от конвульсивных движений. У него припадок удушья, и как в ночном кошмаре его голова приподнимается и ловит ртом воздух. Судороги затихают, и изо рта извергается новая порция жидкой рвоты.

Голова снова падает, но теперь в глазах появилась жизнь.

Я снова спрашиваю его:

— Вы меня слышите?

Челюсть у него отваливается, и раздается нечленораздельный звук. Опять беру его за руку. Пульс? Едва различимый и редкий, но все же это пульс. Глаза у него снова закрываются.

— Не спите, — убеждаю я его, — пожалуйста, не спите. С вами все будет хорошо, но только не спите.

Вдруг слышу мужской голос:

— Есть тут кто-нибудь?

Должно быть, приехала «скорая помощь».

— Есть, — отзываюсь я, — идите сюда.

В прихожую входят мужчина и женщина, оба в зеленых медицинских костюмах. Никогда никому в жизни я так не радовалась, как этим двум возникшим передо мной зеленым архангелам. Мужчина спрашивает:

— Как его имя?

— Я не знаю.

Женщина спрашивает:

— Пульс у него есть?

— Думаю, что да… да. Мужчина спрашивает:

— Вы его реанимировали?

Слова вылетают прежде, чем оформляются мысли:

— Да… он проснулся… тело у него дергалось, как в припадке… а потом он закрыл глаза, и я не знаю, что сейчас с ним, его голова просто упала и глаза закрылись, и я не знаю, что делать, не знаю, все ли с ним сейчас в порядке…

Мужчина кладет руку мне на плечо. Он хочет меня успокоить. Хочет, чтобы я говорила вразумительно. Но сейчас разум и я — вещи несовместные.

И руки у меня, как и речь. Они трясутся, они судорожно дергаются вверх-вниз. Я отступаю, прислоняюсь к стене. Врачи суетятся над телом, стараясь найти признаки жизни. Разворачивают носилки и перекладывают его на них.

Его одежда лежит на полу, зажатая дверью, ведущей, вероятно, в спальню. Черные джинсы, шерстяной джемпер, туфли.

Я поднимаю их и иду за носилками.

— Вы поедете с нами? — спрашивает женщина со «скорой», идя спиной вперед и с трудом держа носилки.

— Да, — говорю я, немного придя в себя. — Ему же понадобится одежда.

И мы начинаем путь к машине. Проходим мимо коробок. Выходим на дождь.

Нет ничего хуже больничного запаха. Запаха антисептиков, дезинфекции, докторов, смерти.

Я сижу здесь почти три часа, сижу в этом углу для ожидающих, все с тем же пластиковым стаканчиком в руке. Три часа.

И что же я узнала за это время?

Что он, может быть, выкарабкается.

Что у него был кризис, но что сейчас он стабилен и находится в полубессознательном состоянии.

Что зовут его Фрэнк.

Фрэнк Блэк. Похоже, именно так назвала его женщина за письменным столом. В этот момент она украдкой жевала бутерброд с сыром.

Если уж и звать кого-то Фрэнком[3], так его. Это имя каким-то странным образом сочетается с его необычностью. С его бородатостью.

Я узнала и другое. Например, поняла, что женщину за письменным столом наняли на эту работу в результате какой-то чудовищной ошибки. Я имею в виду, что на ее столе две таблички. На одной написано «Помощь», а на второй «Информация». Но именно эти два слова английского языка не имеют к ней ни малейшего отношения. Ладно, назвала она мне его имя. Но ничего больше она мне говорить не желает. Я уже раз десять подходила к ее столу и спрашивала, все ли с ним в порядке, сколько все это может продлиться и все такое, и каждый раз она встречала меня застывшим ледяным взглядом женщины, работающей в ночную смену, и отвечала что-то вроде «тут и другие ждут известий о своих родных».

Что на самом деле полное вранье.

В этом углу для ожидающих был только один «другой», мужчина средних лет в анораке, у жены которого случился приступ из-за того, что она приняла какой-то дешевый сжигатель жира. И он был увлечен тем, что разглядывал у меня ложбинку между грудей, чтобы подходить и беспокоить миссис Услужливость.

И только когда вышла женщина в очках и белом халате с папкой, я смогла что-то выяснить. Но даже сейчас не знаю: станет ему лучше или будут осложнения.

Зачем я вообще сижу здесь?

Я привезла одежду, вопросов больше нет, сейчас четыре утра, что же я тут делаю? Сижу на стуле, на мои груди плотоядно уставился этот садомазохист в анораке, и помимо него здесь только эта надзирательница.

А мне завтра работать.

Пять часов подряд.

Поэтому я конечно же просто сошла с ума.

Но мне почему-то надо знать, как он. Не могу я просто пойти домой, не увидев его, воскресшего во плоти. Я же ему жизнь спасла. Так сказал тот мужчина со «скорой». Конечно, как он был неотесанным пьянчугой-неандертальцем, так им и остался, но это уже не имеет значения. Значение имеет лишь то, что я хочу сама его увидеть. Просто, чтобы убедиться, что все нормально.

Голоса.

Шаги, отдающиеся эхом по коридору.

Это он. Фрэнк. Стоит тут, полуживой.

Какое же облегчение увидеть его. В конце концов, полуживой — это не то, что мертвый. Врач, стоящий рядом с ним, улыбается мне, как будто я его жена, или подружка, или что-то в том же роде.

Фрэнк, однако, не улыбается. Даже когда он видит меня, в его лице ничего не меняется. Он меня не узнает и проходит мимо.

Наверное, он еще не совсем пришел в себя.

Я встаю и иду за ним. Женщина за столом улыбается — впервые с тех пор, как я здесь.

— Простите, — говорю я. — Фрэнк, здравствуйте. Это я, Фейт. Та девушка, из квартиры над вами. Это я вас нашла…

Автоматическая дверь раздвигается, и Фрэнк выходит через нее. Все еще идет дождь, а Фрэнк все не отвечает.

Я хватаю его за руку. Он останавливается, поворачивается и смотрит на меня. В слепящем искусственном свете он выглядит вполне живым. Волосы чернее, а кожа белее, чем было бы при дневном свете. Борода осыпана капельками воды.

— Нам надо домой, — говорю я ему. — Вы вызвали такси? Или они его для вас вызывали?

Он качает головой:

— Нет.

Хорошо, пусть это не разговор, полный глубины и значения, но все же хоть что-то. Я вытаскиваю из кармана свой мобильник и бумажник с карточкой транспортной фирмы «Такси А-1».

Фрэнк в угрюмом молчании наблюдает за тем, как я набираю номер и заказываю такси.

— Приедет через пять минут, — говорю я ему. Он отворачивается и ждет под навесом над дверью радиографического отделения.

Я-то знаю, что он чуть не умер от алкогольного отравления менее трех часов назад. Но не стоит грубить ему. Идиот бородатый. И зачем я, дура, пожертвовала ради него своим сном!

Молча мы ждем, когда придет такси, глядя на лужи, пестрые от капель.

— Это я привезла вам одежду, — говорю я, когда такси медленно выруливает на главный проезд. — Пошла с вами в «скорую» и привезла одежду в больницу.

Он не отвечает. Его лицо прижато к оконному стеклу, он смотрит наружу. Ничто в его глазах не говорит о том, что он меня слышит.

Водитель такси — пожилой индиец с усталой улыбкой — поворачивается, чтобы убедиться в правильности адреса. Фрэнк не отвечает, поэтому я киваю шоферу и говорю, что адрес именно тот.

Когда мы проезжаем мимо круглосуточной бензозаправки «Теско», сияющей своей поддельной потусторонностью, я бросаю быстрый взгляд на бородатое лицо Фрэнка. Оно выглядит потрепанным. Для того чтобы довести его хотя бы до нормы, Фрэнку потребовался бы профессиональный маскирующий грим и две недели восстановления в загородном санатории.

— Я не хотела входить к вам в квартиру, — говорю я. — Я просто спустилась, чтобы… — я колеблюсь, вспомнив, почему я, собственно, спустилась к нему. — Дверь была открыта, — говорю я, вместо того чтобы объяснять причину своего визита.