Оксану одинаково интересовали и солнце, и луна, и тучи, и звезды, и лужи, и снег, и воробьи на ветках, и бакланы на помойках. Она (кстати, так же, как и Лена) умела одинаково радоваться любой погоде. Только Лена предпочитала об этом не распространяться. А Оксана, сдерживаясь только при Званцевой (которую неизменно раздражали восторги и восклицания любого рода), обычно не уставала говорить о том, как все вокруг замечательно и здорово. И в стремлении всегда всему найти причину утверждала, что жизнь постоянно дарит ей большие и маленькие подарки не просто так, а за то, что она с благодарностью принимает каждый глоток воздуха. Да, именно так, по-книжному высоко, она и говорила про глоток воздуха. Но не понравиться это могло только Званцевой. Все остальные любили милую, добрую, непосредственную и немножко экзальтированную Оксану. А Лена иногда думала, что у нее, этой девятнадцатилетней девочки, пожалуй, многим стоит поучиться яркому и радостному восприятию жизни. Правда, думая так, она сама же и сомневалась: а можно ли этому научиться?

Но вернемся к вопросу, который задала Лене Оксана. Помните? Она спросила, знает ли Елена Станиславовна, что на заводе теперь новый «режимник». На вопрос этот Лена не ответила по той простой причине, что не слышала его: задумалась. Оксане пришлось переспросить.

— А-а, знаю. Но не видела еще, — отозвалась наконец Лена. И поинтересовалась: — Ну и как он?

— В каком смысле? — округлила глаза наивная Оксана.

— Во всех, — засмеялась Лена.

— Ну, не старый еще, — добросовестно начала перечислять Оксана, — среднего роста, худощавый…

— Что говорят? Строгий? Или как? Шутки понимает? А то, может, как наша Званцева?

— Ой, не знаю, — засомневалась Оксана. — У меня подруга пропуск оформляла… говорит, что он… ну, такой… бабник, в общем.

— Да? Это интересно. — Лена подошла к зеркалу. — Посмотрим, посмотрим. У нас ведь макет готов? Готов! Не будем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня!

Правда?

— Правда! — с воодушевлением откликнулась Оксана, оторвавшись наконец от окна. И убежденно добавила: — Вы ему понравитесь, Елена Станиславовна. Обязательно.

— Ты думаешь?

Лена все еще не отходила от зеркала, пристально глядя в свои глаза. Что-то ей в себе не нравилось. А что именно, она толком понять не могла. Наверное, не нравилось это неизвестно откуда взявшееся оживление, выдающее себя легким порозовением щек и чуть заметным движением губ, неуверенно ищущих какого-то особенного выражения. С чего это она вдруг так засуетилась? Но, решив, что легкое смятение перед встречей с незнакомым мужчиной — это еще не повод не любить себя, Лена все-таки улыбнулась зеркалу одной из своих самых лучезарных улыбок и, прихватив макет газеты и выяснив имя-отчество, отправилась покорять «режимника».

Когда Лена вошла в кабинет Буланкина, тот что-то писал и голову поднял только после того, как она поздоровалась и представилась.

— Очень приятно, Елена Станиславовна. Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю.

И ни малейшего намека на улыбку. Ни в голосе. Ни в лице. И взгляд усталый.

Лена ждала, пока Буланкин просмотрит макет, и пыталась понять, что же есть в этом Юрии Петровиче от бабника. И ничего не находила.

Лицо вполне приятное, но при этом совершенно незапоминающееся, стандартное. Попробуй опиши такого… Нос как нос. Глаза как глаза. Правда, глаза-то как раз Лена рассмотреть не успела. Но это, собственно, и подтверждало, что ничем особенным они не отличались. Уши не оттопырены, щеки не круглые. Прическа обычная. Не брюнет, отнюдь. Но и не блондин. Шатен, значит?

Одним словом, особые приметы, по Лениным наблюдениям, у Буланкина отсутствовали. А у бабников они есть. Лена это точно знала: слишком много их вокруг нее увивалось.

Лена знала, что бабника выдают прежде всего именно глаза. Они могут быть какими угодно: голубыми, карими, серо-буро-малиновыми в крапинку; большими, маленькими или средними… Но при этом все они, глаза бабников, абсолютно похожи меж собой. Они похожи тем, что постоянно оценивают, постоянно примериваются. И непременно тлеет в них — маленьким таким уголечком — призыв. Всегда. На всякий случай.

Затем — губы. Для бабника губы Буланкина были явно тонковаты. В них не было ни малейшего намека на чувственность. Напротив, крепко сжатые, они вместе с четким и упрямым подбородком говорили о натуре цельной и сдержанной, а уж никак не романтически-легкомысленной.

— На бабника он совсем не похож, — сказала Лена Оксане, вернувшись в редакцию.

— Значит, вы ему не понравились, — простодушно изрекла Оксана.

— Может, и так. — Лена постаралась скрыть свою растерянность, а скорее, даже неудовольствие по поводу этого заявления. — Давай работать.

— Ой, ну вы сейчас прямо как Галина! — возмутилась Оксана. — Работать да работать. Да и делать-то сегодня уже нечего.

— У нас в редакции дела есть всегда, — четко проговорила Лена званцевским голосом.

И они обе повалились от хохота — Лена на стол, а Оксана — на подоконник, моментально простив друг другу промелькнувшее было непонимание.

5

Вторая встреча с Юрием Петровичем Буланкиным состоялась на следующий же день. Лене нужно было уточнить кое-какие детали для своего нового материала — и без «режимника» было не обойтись.

— Юрий Петрович, можно?

С этим вопросом Елена Турбина зашла в его кабинет и, спокойно глядя ему в глаза (теперь она рассмотрела: они были серыми), сказала:

— Нужна ваша помощь.

— Вот как? — Он еле заметно улыбнулся и указал рукой на стул: — Пожалуйста.

— Понимаете… — начала Лена.

— Не спешите, Елена…

— Станиславовна, — подсказала Лена.

— Если не возражаете, — продолжил Буланкин, — давайте поговорим о последнем номере «Судоремонтника».

— Что-нибудь не так? — Лена, едва успев присесть на краешек стула, моментально вскочила. Как школьница. Сразу же застыдилась этого и, надменно усмехнувшись, снова села.

— Господи, что же вы так испугались? — растерянно спросил Буланкин. — По вашей газете не скажешь, что вы трусиха.

— Вот поэтому и испугалась. — Лена вздохнула, положила руки на стол и обреченно сказала:

— Говорите.

— Ну и скажу. Понравилось мне.

— Что?

— Статья ваша про династию Бетоных Я ведь когда подписывал, не прочитал, если честно. А потом почитал — здорово. Такая добрая статья получилась. Мне кажется, сейчас этого очень не хватает.

Лена вдруг ясно поняла, что у «режимника» есть задача: наставить ее на путь истинный. А то Званцевой мало! Интересно, уж не она ли его и подбила на это дело? Новый человек, новый взгляд… Ишь ты, как мягко он стелет!

А Буланкин между тем продолжал:

— Вы бы еще что-нибудь такое… ну, светлое, что ли, написали. А? А то все про цены, про нехватки, про зарплату, которую не выдают…

— Знаете, Юрий Петрович, от этого никуда не денешься! И сладкими сказками людям зубы заговаривать нечего! — вспылила Лена и снова резко поднялась со стула: разговор окончен!

А разговор ведь еще и не начинался. Лена с сожалением вспомнила об этом, и ей снова пришлось сесть, демонстрируя независимость и отстраненность.

— Хорошо. Не будем спорить. Что у вас? — В голосе «режимника» зазвучали, как показалось Лене, знакомые званцевские нотки.

Лена думала о Буланкине весь оставшийся день. Ужасно неприятный тип! От Званцевой не продохнуть — так нет, еще один цензор объявился!

Вечером к Лене, как обычно, заглянула Алла: покурить и поболтать.

— Слушай, Лен, — начала она прямо с порога, — у вас там на заводе новый начальник по режиму…

— Буланкин, что ли? — Лена, пропустив Аллу на кухню, пошла в комнату за пепельницей.

— Ну! Как он тебе? — Алла уже уселась к столу и нервно затянулась, не дожидаясь, когда Лена поставит перед ней хрустальный башмачок.

— Да никак. А что?

— Это же любовник бывший Лариски Игнатьевой, подруги моей! Тоже, правда, бывшей.

— А почему все бывшие? — спросила Лена, садясь в кресло, стоявшее у окна.

— Господи, — занервничала Алла, — вечно ты все забываешь. Я тебе рассказывала и про Лариску… Да ты ее видела сто раз!.. И про то, почему поссорились… Помнишь, она тогда сказала про меня Валентине Воронцовой…

— Что сказала? — невинно поинтересовалась Лена. Ларису она действительно видела. Но ничего про нее не помнила (кроме того, что она, как и Алла, из Куйбышева и что землячество — главная причина их дружбы). И про то, что та сказала Валентине Воронцовой про Аллу, тоже не помнила. Но, конечно, могла догадаться.

— Ну вот, буду сейчас тебе повторять, что она про меня сказала! — продолжала возмущаться Алла. — Не об этом речь-то. Не об этом.

— Ну ладно, Алл, не сердись. Раз не об этом, говори — о чем.

— Не, Лен, ты вот так всегда… ничего не помнишь. Только работа у тебя на уме. А я, между прочим, все, что тебя касается, в сердце держу! — Алла для убедительности похлопала себя по левой груди и повторила: — В сердце.

Лена, почувствовав себя виноватой, метнулась через всю свою большую кухню к Алле, обняла ее и громко прошептала ей в ухо:

— Алка, дурочка, я ведь тебя тоже очень люблю. Ты же знаешь.

Алла была на несколько лет старше и, хотя чаще всего вела себя как капризный, избалованный ребенок, не выносила, когда с ней обращались как с маленькой. Она вырвалась из объятий подруги, отвела ее снова в кресло и, вернувшись на свое место, продолжила:

— Ладно, слушай. В общем, с Игнатьевой я не общалась года три, даже больше. После того, как она сказала Воронцовой, что… В общем, это не важно.

— Разумеется, — готовно подтвердила Лена, — давай дальше,

— Так вот. Мы, конечно, иногда виделись с ней…

— С Воронцовой? — решила уточнить Лена.

— С Лариской! — завопила Алла и, сорвав с ноги тапку, запустила им в Лену.

Тапку Лена поймала. И не обиделась. Потому что, во-первых, это было в порядке вещей (тапками Алла кидалась в мужа, сыновей и в нее, Лену, то есть в самых близких людей), а во-вторых, обижаться на Аллу — это все равно что обижаться на то, что день сменяется ночью, а лето — осенью, то есть бессмысленно и глупо.