Майкл никогда никем не любовался так, как этой женщиной. Отчасти чопорная застенчивость, отчасти изысканная элегантность и сама женская таинственность. Что, ради всего святого, делала эта голубоглазая графиня совершенно одна в этой глуши?

Когда ее пальцы согрелись и стали гибкими, Майкл оставил их в одной руке, а другой рукой обнял ее, коснувшись пальцами округлого изгиба ее бедер.

Он был уверен, что не уснет. Проклятие! Его тело может отреагировать, как тело любого другого мужчины, способного дышать, но он же не гнусная, развратная скотина. Из-за необходимости он вел размеренный образ жизни, и никто, ни одна женщина никогда не вырывала его из собственного простого, упорядоченного мира.

Он заставил себя на полдюйма отодвинуться от Грейс и поблагодарил звезды на небе за то, что она спала и не чувствовала его реакции на свое нежное тело. Майкл проклинал судьбу, которая столкнула их на его дороге, однако не признавала, что он — из разряда людей, ей подобных.

Грейс, черт бы ее побрал, оказывается, графиня.

А он кузнец, и фермер, и бывший скромный конюх. О, и еще беглец к тому же!

Глава 4

Грейс проснулась от необыкновенного ощущения тепла. Странное дело. Она всегда по ночам крутилась и вертелась, в результате чего к рассвету одеяло оказывалось на полу, а она оставалась в одной тонкой ночной сорочке. Сегодня утром ее обнаженное тело согревал толстый слой тяжелых одеял, подоткнутых со всех сторон.

В памяти всплыли события вчерашнего вечера, и Грейс резко повернула голову, чтобы посмотреть, по-прежнему ли мистер Раньер лежит рядом с ней. Вмятина от его головы на соседней подушке подтвердила воспоминания Грейс.

Она перевернулась на спину, попыталась потянуться и мгновенно почувствовала разлившуюся под грудью боль. Грейс замерла, а потом вспомнила свои многочисленные пробуждения за ночь.

Она была удивлена, что вообще смогла заснуть. Всякий раз, когда она просыпалась, Грейс никак не могла понять, где находится, пока до ее слуха не доносились его успокаивающие слова, которые он шептал в тишине. И так продолжалось всю ночь. Он продолжал произносить неиссякаемый поток утешительных фраз и настаивал на том, что она должна оставаться рядом, чтобы он мог передать ее телу тепло, в котором оно так отчаянно нуждалось.

Так было всякий раз… за исключением того единственного раза.

В очередной раз Грейс проснулась ночью, проспав значительно дольше, потому что уже согрелась, ей действительно было очень тепло. И он к этому времени, наконец, заснул. Его руки все еще прижимали Грейс с собственническим инстинктом к своему телу. И она вдруг почувствовала, что он возбужден. Его плоть оказалась прижатой к ней. Это сильно потрясло Грейс, она не подозревала, что мужское тело способно реагировать во сне и, более того, что мужчина мог стать до такой степени устрашающим.

О нет, она не была девственницей. Джон регулярно вступал с ней в супружеские отношения. Это заставляло ее почувствовать себя по-настоящему замужем, защищенной — и дарило ощущение радости, что она могла отдавать себя мужу. Он избавил ее от прошлого спартанского существования на острове Мэн, о котором мало кто знал из ее друзей. Но Джон всегда извинялся за свои желания, и это смущало Грейс. Ей хотелось доставить ему удовольствие, хотелось гордиться. Тем не менее, его слова притупили в ней женскую самооценку.

Мистер Раньер несколько раз коротко вздыхал, очевидно, во сне, и невольно прижимался к ней. «А как это было бы…» Как только ее посетила эта грешная мысль, Грейс изо всех сил безуспешно попыталась выбросить ее из своей головы. В отличие от других дам она всегда проявляла нерешительность в отношении веселых, лихих молодых людей, толпами кочевавших по званым вечерам в Лондоне.

Да, дамы ее возраста, особенно несколько подруг по тайному «Вдовьему клубу», никогда не отступали и принимали вызов по обмену колкостями между полами. Но там, где другие вели себя смело в словах и поступках, Грейс так не могла. Просто это было не в ее характере.

В камине треснула капелька смолы на полене, подняв целый каскад искр к дымоходу, и Грейс сосредоточилась на наступающем дне. Она осторожно села, прижав одну руку к ране, и сморщила лицо, О Господи, неужели вчерашний день мог быть еще хуже? Неужели этот месяц мог быть еще хуже?

Безусловно, все могло быть.

Испытывая дополнительную неловкость, Грейс задумалась, смотрел ли он на нее, пока она спала, когда сам уже встал и складывал ее одежду, которая теперь лежала на кровати. Ну что ж, она не собиралась больше страдать, дожидаясь, когда он вернется и обнаружит ее раздетой в этой кровати. Даже если процесс одевания доставит ей сильную боль. Сцепив зубы, Грейс потянулась за платьем и отметила, что лиф был влажным, но следов крови на нем не было. Наверное, он застирал его, зная, что у нее больше ничего нет. Грейс с трудом сглотнула, ее затопило чувство стыда. Она нигде не могла найти нижнюю сорочку из тонкого батиста и корсет, и мысль об этом ей тоже причиняла боль. Грейс быстрым движением, насколько позволяла ей рана, надела платье и накинула на плечи две шали. И только любимый привычный жемчуг напоминал ей о богатой жизни, которая была у нее до вчерашнего дня. Она никогда никуда не выезжала без него, потому что жемчуг служил материальным доказательством защищенности и свободы от любой зависимости опять от кого бы то ни было.

Прежде чем спуститься вниз, Грейс раздвинула полосатые занавески и обнаружила, что снег за окном все еще падал, не прекращаясь ни на минуту. О Боже… Мистер Браун. Спускаясь по ступенькам, Грейс молилась, надеясь вопреки всему, что ее пожилой друг нашел хоть какое-то укрытие и не станет так опасаться за ее безопасность, что будет рисковать всем, чтобы разыскивать ее.

Лестница вела в маленькую гостиную, находящуюся в южной части дома. Перед ярко пылающим камином стояли небольшой диван с обивкой голубого цвета и два кресла с замысловатой резьбой, повернутые друг к другу. Странно, но каждый квадратный дюйм стен был покрыт рисунками и картинами, некоторые из них были в рамках, некоторые висели просто так. Подумать только, на многих была изображена мебель.

Грейс повернулась, исполненная решимости отыскать кухню и очень надеясь, что она окажется пустой.

Она просто не могла встретиться с мистером Раньером, пока у нее не будет хоть немного времени, чтобы привести мысли в порядок. И чай ей в этом поможет. Сразу же. В данный момент ничто не окажет на нее такого умиротворяющего воздействия, как чашка чая.

Но этому не суждено было сбыться. Как только в отдаленной части дома она обнаружила кухню, тишину нарушил звук открывшейся двери. Грейс обернулась и увидела большую заснеженную фигуру мистера Раньера наклонившуюся, чтобы пройти через низкий дверной проем.

Майкл выпрямился и посмотрел на Грейс. В его глазах, пока он стряхивал снег со шляпы, вспыхнуло удивление.

— Оказывается, графини — вовсе не такие хрупкие цветки, как я предполагал. — Он снял свою слишком длинную верхнюю одежду, на которой отсутствовали многочисленные пелерины, как у пальто джентльмена. — Как вы себя чувствуете сегодня, мадам?

Слава Богу, он соблюдал видимость приличий. Тем не менее, его многозначительное лицо производило противоположное впечатление.

— Очень хорошо, мистер Раньер, спасибо, — опустила глаза Грейс. — Я должна еще раз сказать о том, — заторопилась она, — как я вам благодарна, что вчера вы пришли мне на помощь. Теперь я понимаю, в какой опасной ситуации оказалась, когда вы меня нашли. Боюсь, в тот момент я плохо соображала. Простите, что злоупотребила вашим временем, и за все проблемы, которые образовались из-за меня.

Большими шагами Майкл преодолел расстояние между ними, скривил губы, и с его лица исчезли все намеки на вежливость.

— Дорогая моя, такая проблема, как вы, всегда доставляет удовольствие.

Грейс осмелилась поднять глаза и встретилась с его смеющимся взглядом. Его глаза были чистыми и ясными, как ирландское виски, которое при случае одобрял мистер Браун.

— Так, давайте-ка поближе к плите, — говорил Майкл, поставив принесенные ведра. — Не хватало вам еще простуду подхватить. Здесь нет чая или такого завтрака, к какому вы привыкли, но я кое-что сообразил.

От выглядевшей как новая плиты на четыре конфорки исходило приятное ощущение тепла. Она нагрела кухню, изгнав отсюда зимнюю стужу. В центре уютного помещения стоял длинный деревянный стол на изогнутых ножках.

На Майкла было приятно смотреть, когда он деловито устроил для нее место за столом поближе к плите и подогрел молоко из ведра. Через несколько мгновений из кухонного шкафа он достал посуду и мед.

Грейс ненавидела ощущать себя неподходящей. Неподходящей во многих отношениях, главным образом для тех необходимых дел, которые означают полноценную жизнь. Но зато это чувство ей было хорошо знакомо. С тех пор как она вышла замуж за графа, оно вошло в ее жизнь и стало в ней основной темой.

— Можно, я помогу вам?

— Нет-нет, — сказал Майкл и в чашку, стоявшую перед ней, налил горячее молоко и еще что-то в другую чашку. — Должен предупредить вас, что нам придется обходиться без прислуги. Вьюга распугала большую часть людей, работавших здесь.

Грейс наклонилась к чашке. Овсяная каша. Она подавила смешок. Кашу она не ела со времен своего детства на острове Мэн.

— Выглядит аппетитно, — пробормотала она, вдыхая давно забытый ореховый запах и вкладывая смысл в каждое слово.

— Я рад, что в кухонном шкафу нашлось хоть немного продуктов. — Майкл подвинул к ней мед, и Грейс добавила чуть-чуть в горячее молоко и в кашу.

— Мне грех жаловаться, мистер Раньер. — У Грейс было так много вопросов, что она не знала, с чего начать. — Если бы не вы, я бы наверняка замерзла под живой изгородью.