Гостиной называлась первая комната, очень чистая и уютная, через которую они прошли к Надежде Павловне, матери Лёни.

- Садись, Лизунь, - сказал Лёня, - а я займусь чаем.

Он скрылся в кухне.

- Что ты там делаешь? - крикнула из спальни Надежда Павловна. - Все равно по-моему не сумеешь.

- Да где уж мне! - прокричал в ответ Лёня.

- Только не вздумай заваривать! Я сама!

- Хорошо-о-о!

Так они перекрикивались друг с другом, и слушать их было весело, потому что они явно любили друг друга и, похоже, дружили. Как поняла это Лиза, она и сама не знала - может, по этим вот перекрикам? - но позднее выяснилось, что не ошиблась.

Надежда Павловна вышла в кофейном платье с белым учительским воротничком и в туфлях, не в тапочках, как ходят в большинстве московских домов. Ее выцветшие, но тоже синие, как у сына, глаза приветливо смотрели на Лизу.

- Давайте знакомиться. - Она протянула Лизе сухую, неожиданно крепкую руку. - Лёня был прав: вы действительно очень красивая.

Лиза вскинула голову, готовясь протестовать, но старушка отвела рукой ее возможные возражения.

- Уж я-то как-нибудь в этом толк знаю...

И Лиза вспомнила, что старушка - искусствовед, автор многих книг и до сих пор где-то читает лекции.

На стенах висели в рамочках фотографии.

- Это наш курс, - проследив за Лизиным взглядом, сказала Надежда Павловна. - А это наша компания, тайный кружок формалистов. - В голосе ее была улыбка. - Слыхали про такое течение?

Лиза кивнула не очень уверенно.

- Понятно, - спокойно сказала Надежда Павловна. - Нас старались не замечать. О нас не писали, работы наши не выставлялись, а рукописи лежали годами, десятилетиями...

Она кивком головы показала на старинный массивный шкаф.

- Они и сейчас там лежат, ждут своего часа.

- Думаете, дождутся? - бестактно спросила Лиза.

- А как же? - не обиделась Надежда Павловна. - Куда они денутся? Хватило бы жизни...

В дверях возник Лёня.

- Милые дамы, - шутливо поклонился он. - Пожалуйте к столу.

Он почтительно взял мать под руку. "А ведь и вправду, - подумала Лиза, - никакая она не старушка, а дама. Это только там, в постели, она казалась старенькой и беспомощной".

На столе были нарезаны сыр, колбаса, стоял опять-таки торт. Чашки были удивительной красоты.

- Это наши, фамильные...

Надежда Павловна держала чашку в ладонях, покачивая ее, как дитя.

- Ну, заваривай, - сказал ей Лёня.

- Как, а ты разве не заварил? - удивилась Надежда Павловна.

- Так ты ж не велела! - возмутился Лёня.

И оба они расхохотались. Серебряный голосок матери вплетался в баритон сына, смеялись они от души, как смеются искренние, хорошие люди. "С ней-то уж точно я подружусь", - подумала Лиза.

- Лёня хвалится, что вы знаете экзотический какой-то язык?

- Арабский, - напомнил Лёня.

- Мерси вам, - поблагодарила его Надежда Павловна. - Память у меня стала ни к черту! Так как - знаете вы арабский? Врет небось. Набивает своей девушке цену.

- Нет, не врет, - подхватила ее шутливый тон Лиза. - Знаю немного.

- И где же этой премудрости учат? - с неподдельным интересом стала спрашивать Лёнина мама.

Лиза ответила, потом по просьбе Надежды Павловны стала рассказывать про факультет, а там и про "Интурист", и как не пустили ее за границу.

- А ты говорил, времена изменились, - обратила свой взор к сыну Надежда Павловна.

- Я говорил, меняются, - возразил Лёня.

- То-то, я погляжу, ты стал писать на продажу.

- А что в этом плохого?

Они уже смотрели друг на друга сердито, оба взволновались, разгорячились; как видно, в этом доме тема была больной.

- Надо оставаться самим собой. - Надежда Павловна отставила чашку. Несмотря ни на что. Не можешь же ты изменить свою душу? А картина - это твоя душа, ее воплощение на холсте. И вот ты ломаешь ее...

- Мама, Лизе это неинтересно, - раздражаясь, перебил Лёня.

- Почему? - тихо возразила Лиза. - Очень даже интересно.

- Ну, тогда, с общего согласия, я продолжу... И это, кстати, самое трудное - писать на продажу. И очень опасно: только начни - пропадешь.

- Пока что справляюсь, - скромно вставил Лёня. - И пока не пропал.

- Потому что Бог дал тебе, дураку, талант, - осадила сына Надежда Павловна. - Это не зависящая от тебя реальность. Но как можно погубить свою жизнь - пропить, прогулять, - так можно и талант уничтожить.

- Не пророчествуй! - Лёня, похоже, по-настоящему разозлился. - Я же показывал тебе последний набросок. И ты хвалила!

- Да, хорошо, - сдержанно согласилась мать. - Вы, наверное, видели? обратилась она к Лизе.

- Это тот, что я написал у тебя, - объяснил Лёня.

- У Лизы? - прищурилась Надежда Павловна. - Ну тогда все понятно. Потому он тебе и удался. Но, мальчик, - она неожиданно протянула руку и взъерошила пшеничные волосы сына, - такие порывы у тебя все реже и реже.

- Да жить-то надо, - продолжал сопротивляться Лёня.

Лиза понимала, что речь идет о самом в их жизни главном, и слушала затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова, смотрела на эту неожиданную маму во все глаза.

- Учил бы детишек. Ведь тебе предлагали...

- Это такие гроши!

- Ничего. А то не жили мы с тобой на гроши.

- Да сколько ж можно! И потом - за мои "продажные" картины меня приняли в союз, дали мастерскую! Вспомни, как я мыкался по чужим углам, на чердаках!

- Да, своя мастерская - это прекрасно, - не стала отрицать очевидное Надежда Павловна. - Только плата за нее слишком уж велика. Я, конечно, не коммунальные платежи имею в виду.

- А то, что моя "ню" висит в музее? - выдал самый главный свой аргумент Лёня.

- Да, это просто великолепно, - согласилась с ним мать и снова повернулась к Лизе. - Вы ту его работу видели?.. Позвольте, но это же вы!

Лиза почувствовала, что пунцовая краска заливает ее лицо.

- Да, - кивнула она.

- Работа достойная, - гордясь сыном, не сказала, а торжественно произнесла Надежда Павловна и прищурилась, глядя вдаль, словно видя перед собой картину. - Она делает честь не только художнику, но и его модели. Вы останетесь в веках, Лиза. На этом полотне, которое уже живет своей жизнью и будет жить вечно - в Саратове или ином музее... Теперь понятно, почему и "ню", и набросок так хороши...

- Мама! - протестующе воскликнул Лёня.

- Что - мама? Нам не по пять лет. Любовь возвышает, дает творчеству такой мощный импульс, как ничто другое. Но эти взлеты, сынок, у тебя все реже, это уже исключение, порыв души. А вообще ты подстраиваешься под официоз. Художник же должен быть сам по себе, вне государства.

- У нас это пока невозможно.

- Пока... Тебе уже скоро тридцать.

- Но ведь и для себя я пишу.

- Долго это продолжаться не может - такая раздвоенность губительна! Нельзя одной рукой делать одно, а другой - другое.

- Зато у нас теперь есть колбаса.

- Да пропади она пропадом!

- Хорошая у тебя мама, - задумчиво сказала Лиза.

Они стояли у балюстрады, на Ленинских, и смотрели вниз и вдаль, на Москву. Вечер был теплым, но уже чувствовалась осень: желтые листья огоньками светились в зеленой листве, кучевые темные облака, полные непролившегося дождя, грозно и медленно плыли по небу, и, словно набираясь сил, готовясь к резким осенним ветрам, долгому зимнему сну, недвижно, как часовые, замерли еще пышные, нарядные еще деревья.

- Я ее очень люблю, - смущенно признался Лёня. - Только с ней трудно: она из поколения бескомпромиссных. Но ты ей понравилась, а это очень непросто. Знаешь, что она мне сказала, когда позвала к себе в комнату? Ну когда мы уже уходили.

- Что?

- Сказала, что я тебя недостоин, что ты очень одарена, и это сразу заметно. И еще добавила: "Хорошо, что она не художница: она бы тебя обогнала, и ты б ей завидовал". Каково?

Лиза была польщена.

- Это просто женская солидарность, - утешила она Лёню, но сама так не думала.

- Мама моя не солидарна ни с кем, - возразил Лёня. - Всегда сама по себе, хотя были когда-то у нее и единомышленники. Всех их потом сослали в Среднюю Азию, всех этих странных, непонятных ни народу, ни - главное! вождям художников. В том числе и отца. Она все рвалась ехать с ним, но он воспротивился. "Расти сына здесь, в культурной среде. И храни наши работы..." Придет, Лизонька, время, и если ты заслужишь ее доверие, она тебе их покажет. Ах, Лиза, какие мощные это были таланты! Какая энергия словно взрыв сотен атомных бомб. Они и там, в ссылке, вопреки всему писали, писали...

- И где их картины?

- Ходят легенды о директоре крохотного, нищего музея. Говорят, он спасал от голода попавших в Тмутаракань художников, покупая у них полотна. Иногда и за свои, директорские деньжата. Покупал и прятал на чердаках. Мать в эту легенду верит.

- А ты?

- Я - меньше. Мы искали, писали, летали, добирались до этих гиблых мест на расхлябанных, разбитых машинах, а потом, представь, на ишаках. Искали прежде всего могилу отца. Они ведь там быстро поумирали: от грязной воды, загадочных азиатских хвороб, от голода, жгучих ветров летом и ледяных, без отопления, зим, а главное - от отсутствия той самой культурной среды, из-за которой отец и велел нам остаться в Москве.

- А музей? Ты же сказал, был музей?

- Музей есть, - оживился Лёня. - До сих пор существует. И жива легенда о его первом директоре, и остались люди, которые и директора, и "бородачей" помнят. Говорят, да, прятал картины на чердаках, в разных домах, чтобы, если что, все б не погибли. Но где теперь те чердаки...

- Знаешь, - Лиза несмело коснулась его руки, - я тоже, как твоя мама, верю, что картины найдутся.

- Глупости! - Лёня стукнул кулаком о каменную балюстраду и, сморщившись от боли, потряс рукой. - Откуда бы им там взять краски? Разве что из глины. Но такие краски долго не сохраняются. А основа? Небось картон от ящиков с водкой. И в каких условиях они там хранились?