- Да что ты говоришь? Негр? Настоящий негр? - всполошилась Вера Ивановна. - Вот и хорошо, что уехал. Негр... Еще чего не хватало!

- Да какое это имеет значение? - рассердилась Ира. - А если бы мой Борис был негром?

- Скажешь тоже! - Вера Ивановна аж руками всплеснула. - Ну уж нет, никаких нам негров не надо!

- Так ты расистка? - ехидно поинтересовалась Ира.

- Не обзывайся, пожалуйста, - призвала ее к порядку Вера Ивановна. Никакая я не расистка, но негр... Вы б еще папуаса мне привели!

- Во-первых, никого мы к тебе не приводили, - возмутилась Ира. Во-вторых, сравнивать Жана с папуасом... Он такая умница, так воспитан... Нашим мальчишкам рядом с ним не стоять! Ох, мама, все-таки ты расистка.

В этот вечер они впервые поссорились всерьез, по-настоящему, но потом, естественно, помирились. Вера Ивановна снова дала честное благородное слово никому ничего не рассказывать, ночью обо всем поведала мужу, и тот с солдат-ской прямотой высказал все, о чем она думала и сама.

- Вот они, ваши новые времена! Напустили в Москву иностранцев: всяких негров, арабов, китайцев... Ну китайцы - куда ни шло. - Он вспомнил вовремя, какой страной занимается его дочка. - Да, китайцы, корейцы ладно, но негры... И эти их Ленгоры - танцы, шманцы... А ты поощряешь!

- Ну, теперь я виновата!

И Вера Ивановна поссорилась уже с мужем. Но он не умел на нее сердиться и всегда, неизменно мирился первым.

- Помнишь Кима? - неожиданно спросил он. - И Васю Ли? Как они нам помогали устроиться и учили делать их капусту кимчхи и лапшу куксу?

- А Карамат подарила мне узбекское сюзане, помнишь? - подхватила Вера Ивановна и благодарно сжала большую теплую руку мужа. - Я похвалила, а она тут же сняла его со стены - "так у нас принято", - и я не смогла отказаться. А ведь как пострадали они в тридцатых... Могли бы нас и возненавидеть.

- Да при чем здесь мы? Но вообще ты права: раз мы русские, так за все в ответе. Могли, еще как! Ты уж будь с ней поласковей, хорошо? Они ж у нас еще маленькие.

И Вера Ивановна подсовывала Лизе лучшие кусочки, поила чаем, пекла пироги, выдала, когда грянули морозы, теплую, толстую, связанную собственноручно в Норильске кофту, и эти простые мелочи потихоньку отогревали осиротевшую Лизину душу.

И еще - Артем. То ли Ира что-то шепнула своему Борису, а тот - другу, то ли такое случилось уж совпадение, только Артем снова возник в Лизиной жизни: явился однажды в дом вместе с Борькой, а там как раз Лиза.

- Ой, привет!

Серые умные глаза вспыхнули радостью, и незримыми токами эта радость передалась Лизе. Она не знала еще, что когда человек одинок - так, как была одинока сейчас она, - то спасает сама мысль, что кому-то ты нужен.

- А мы занимаемся, - зачем-то объяснила она и торопливо добавила: - Но у нас как раз перерыв.

- Знаю, - спокойно сказал Борис, он был уже своим в этом доме. - Ваше расписание мне известно. Пошли погуляем! Сегодня чуть потеплело.

И они вчетвером вышли на улицу.

Мороз под тридцать покинул Москву, переместился к себе, на Север, и только особая, чуткая тишина да жесткий хруст сухого ломкого снега, какие всегда сопутствуют сильным морозам, напоминали о том, как люто было еще вчера в городе.

Темное небо над головой... Тяжелые ветки согнулись под тяжестью снега. И никого вокруг, только они - впереди Ира с Борькой, сзади Лиза с Артемом. Свежий воздух питает легкие, врачует уставший мозг. Артем осторожно берет Лизу под руку.

- У вас когда экзамен?

- Послезавтра.

- Пойдем после экзамена на выставку?

- На какую выставку?

- Одного художника. Он вообще-то не выставляется...

Лиза смеется.

- Значит, он не художник.

Но Артем серьезен.

- Это ничего не значит. А не выставляют, потому что авангардист. Или модернист. Я в этом не разбираюсь. Короче - не в русле... Друзья пробили выставку в одном клубе, на самой окраине, в фойе. Еле уломали директора: ужасно боялся, а чего - сам не знает. Пошли, а? Жаль парня. Никакой о выставке информации, никаких афиш! Только у дверей клуба болтается какая-то бумажка. А тут еще этот мороз: люди нос боятся из дому высунуть. Поддержим искусство? Борька с Ирой идут тоже.

- Ну раз идет Ира...

Лизе было все равно. Она потеряла Жана - это главное, что с ней случилось. Остальное не имело значения. И еще надо как-то оторваться от Сашки, забыть ту безумную ночь. Ведь это о нем писал Жан: "Лиза, не надо!" Почему он вспомнил в письме про Большой театр и как предал друга Онегин? Почему писал о том, как невозможно было бы ему бегать за Ирой? Словно чувствовал что-то, предупреждал... Теперь кто угодно, только не Сашка!

Артем покосился на Лизу. Какая она хорошенькая! И эти короткие сапожки, и пушистая шапка с помпончиками, а из-под шапки выбиваются пепельные волосы, как туман... О чем она думает?

- О чем ты думаешь? - прижал он к себе ее локоть.

- Об этом художнике. Ему, наверное, трудно. И почему он должен писать, как все? Почему его работы не выставляют? В чем, скажи, здесь опасность?

- Опасность? - не понял Артем.

- Ну да, - подтвердила Лиза. - Власти ведут себя так, словно эти несчастные авангардисты делают бомбы. Помнишь постановление - когда-то давно - "Сумбур вместо музыки"? И как травили Зощенко и Ахматову? Потом всю эту травлю назвали неправильной, осудили. Почему же теперь все начинается снова?

Она раскраснелась, пошла быстрее, голос ее звенел в чистом морозном воздухе. Артем слушал Лизу с нарастающим изумлением: хорошенькие девушки не должны быть такими умными! И политика - не их дело. Знал бы он, кто заставил Лизу обо всем этом задуматься! Жан помог ей понять. Она и сама что-то такое чувствовала: смутное разочарование, неясную тревогу казалось, старое возвращалось в общество. Но Жан знал много больше.

- Сила государства в том, какую степень свободы может оно контролировать, - говорил он. - А какая степень свободы у вас? Никакой! Значит, и государство слабое.

- Что такое ты говоришь? - не из убеждения, а от обиды возразила как-то раз Лиза.

- А вот увидишь. Проедите свою нефть...

- Как это - проедим?

- Ну, вы продаете нефть и покупаете мясо...

Лиза так ясно услышала голос Жана, что испуганно оглянулась. Улица белым-бела, светят желтые фонари, и по-прежнему, кроме них, никого. Где ты, Жан? Темное, родное лицо, высокая фигура в беспечно расстегнутой куртке и ботинках на толстой подошве. Почему его к ней не пускают? А картины художника не выставляются - почему? Постой, при чем тут художник? Какая тут, между этими двумя событиями, связь? Какая-то есть... Чтобы все - как один, и один - как все. С детства помнила Лиза какой-то такой лозунг.

- А на выставку пойдем обязательно, - с непонятной Артему горячностью сказала она. - Сдадим экзамен и сразу пойдем.

6

Сдали историю партии - самый трудный, противный экзамен. Никакой арабский с ним не сравнится! Столько пустых слов, обещаний, нарочитой уверенности, столько дат, лиц и событий - мелких, ничтожных! И съезды, и пленумы, и еще какие-то сборища, и все их нужно запомнить, а они так друг на друга похожи, особенно пленумы: на одном решают что-то там ликвидировать и тогда - только тогда! - расцветет пышным цветом сельское хозяйство, на втором - это, ликвидированное, но уже под другим столь же длинным названием решают восстановить... О Господи, как это все упомнить? Впрочем, Лиза и не собиралась запоминать. Понаделала шпаргалок - и все дела. А Ира честно учила, изо всех сил стараясь понять, разобраться - в этом ей помогал отец: когда-то вел семинары. Соответственно Лиза получила "отлично", Ира же "хорошо". Вконец обнаглев, Лиза даже не удосужилась шпаргалку переписать, так по ней и шпарила, то заглядывая в листок, то глядя на преподавателя честным, преданным взглядом.

- В другой раз слушайся старших, - сказала она огорченной Ире. - Из-за этих поганых пленумов сорвалась повышенная стипуха. А ведь она летняя, длинная...

- Да ладно, - постаралась взять себя в руки самолюбивая Ира. - Предки подбросят. Я же не в общежитии!

- Трудно понять, зачем нам их пленумы? - продолжала меж тем Лиза. Все их решения, постановления... Помнишь, как взбунтовались наши иностранцы?

Еще бы Ире не помнить! Жан все уши им тогда своим возмущением прожужжал.

- Почему мы должны учить историю вашей партии? - кричал он на Иру. Русский - да, литература - конечно, история - тоже... Но это...

Он не смог подобрать подходящего слова, да и Лиза остановила его. Подошла, обняла за плечи.

- Тихо, тихо, при чем тут она?

Жан мгновенно умолк, виновато взглянул на Иру, улыбнулся смущенно жемчугом блеснули ровные белые зубы, - низко склонив курчавую голову, чуть коснулся поцелуем ее руки, а Лизу дружески чмокнул в щеку.

- Извините, конечно, при чем здесь вы?

А через неделю ворвался сияющий, гордый.

- Отменили! Разрешили! И на лекции не нужно ходить! Только китайцы будут учить и сдавать. Их землячество с самого начала было против, они и в ректорат не пошли. Ну так им и надо - пусть зубрят, если хочется. Мало им своих, что ли, пленумов?..

Итак, Ира с Лизой сдали историю КПСС и с сознанием выполненного долга, с легкой душой и веселым сердцем пошли на выставку со своими мальчиками.

Это только так говорится - "пошли". На самом же деле долго ехали в метро - с двумя пересадками, - потом на автобусе: клуб и в самом деле находился черт-те где. Большой, белый, с массивными, как слоновьи ноги, колоннами, он гордо возвышался в районе серых пятиэтажек, но погоды здесь явно не делал. Вечером там шел приключенческий фильм, а сейчас, днем, было ошеломляюще пусто, хотя афиша у входа приглашала на выставку.

- Проходите, проходите, - приветливо сказала старенькая вахтерша с усталым от долгого бездельного сидения лицом и блеклыми, словно выцветшими глазами. - Вон гардероб, можете раздеться, я пригляжу. Все одно никого нет.