Она вопросительно взглянула на сына.

- Не очень так. - Жан с благодарностью смотрел на мать. - Не все атеисты. Старушки, например, ходят в церковь. И некоторые молодые - тоже. Но комсомольцы - нет.

- А ты ходил в церковь? - строго спросил отец.

Жан опустил голову. Врать не хотелось.

- Ну что ты к нему пристал? - вступилась за сына Марго. - Он учился... Знаешь, какой там трудный язык?.. Пошли-ка лучше ужинать. Устал? Проголодался?

Как она могла забыть старую, всем известную истину: мужчину нужно сперва накормить.

Она повела Пьера ужинать.

- Оставь мальчика в покое, - шепнула по дороге. - Ему и так трудно.

- Всем трудно, - справедливо заметил Пьер.

- Нам - уже нет, - возразила Марго.

- Только в этом плане, - не мог не согласиться со своей мудрой женой Пьер. - Но у нас есть другие проблемы, и поглавнее, чем у нашего дурачка.

- У каждого возраста свои проблемы самые главные...

Пьер собрался поспорить, но тут в дом ворвалась Марианна, сбросила с плеч рюкзачок, крикнула всем: "Салют!" - и, как всегда с ее появлением, стало шумно и многолюдно. Словно не одна девчонка в мини-юбочке и белой кофточке вернулась из коллежа, а целая ватага подростков влетела, как стая растревоженных птиц, в чинный, благопристойный дом.

Марианна с ходу врубила джаз - в своей комнате, но на полную мощность, - с типично французской живостью затараторила с подругой по телефону, легко коснулась губами щек отца, матери, брата и, схватив что-то вкусное со стола, умчалась по каким-то своим неотложным делам.

- Эй, - повернулась она ко всем у порога, и короткая юбочка веером разлетелась вокруг стройных ног, - так вы его отпускаете? Имейте в виду, что я - за!

Откуда она-то знала? Спросить никто не успел: Марианна исчезла.

- А обед? - безнадежно крикнула вслед мать.

- Мы в пиццерию! - донеслось уже с улицы.

- Кто это - мы?

Суровое лицо Пьера смягчилось: он обожал младшую дочь.

- О Боже, - протянула Марго, - за Марианну-то хоть не волнуйся! Еще успеешь... Хорошо, что она не знает бедности. Знаешь, как богатая девочка писала сочинение о бедной семье? "И папа был бедным, и мама была бедной. И шофер у папы был бедным, и шофер у мамы был бедным. И даже повар у них был бедным..."

Марго засмеялась, а Пьер с нежностью улыбнулся. Что-то давнее, юное напомнила ему Марианна. И как она похожа на мать! Только Марго, когда он встретил ее в мастерской у своего друга-художника - Пьер с юности увлекался живописью, - была, пожалуй, еще красивее.

- Жан, к столу, - строго сказала Марго, скрывая страх, неуверенность: исхудавший, несчастный Жан неизменно отказывался.

Но на этот раз разве мог он сказать "нет"?

- Поезжай, - в третий раз повторил отец, думая о себе и Марго. Похоже, это и в самом деле любовь. Нельзя от нее отказываться. Будешь потом всех нас корить...

Он приоткрыл белую фарфоровую супницу, стоявшую посреди стола.

- О-о-о, луковый суп... Ешь и беги оформляй визу.

Так решили свободные люди в свободной стране, наивно полагая, что главное - принять решение. Ну, еще деньги. А так... До Москвы лёта - всего ничего, а в Москве ждет Лиза, тоже скучает. И даже строгая сибирская мама смирилась. Так, во всяком случае, понял из последнего письма Лизы влюбленный Жан.

Ах, дети, дети! Уж лучше бы они не писали друг другу! Или хоть не обсуждали бы свои грандиозные планы на будущее. А Жан, дурачок, однажды наклеил на конверт марку с портретом, как вы думаете, кого? Аденауэра! Того самого, кто спал и видел, как бы это ему поглотить ГДР, слить два немецких государства воедино, приблизить НАТО к границам Союза да и разжечь третью мировую войну! Так писала газета с гордым названием "Правда", так вещало московское радио.

Письма туда-сюда до поры до времени доходили. Но - прочитывались. Серьезные люди в скучных, дорого обставленных кабинетах, получая за это большие (по советским понятиям) деньги, изучали послания смешных наивных ребят и делали серьезные выводы. Короче - визы Жану не дали.

- Почему? За что? Как они смеют? Что я такого сделал?

Жан плакал, кричал, бегал по комнате, а за ним, с трудом поспевая, бегала мать. Потом позвонила Пьеру, и он примчался: такого голоса у Марго не слышал со времен той давней истории с секретаршей.

- Успокойся, прекрати, будь мужчиной! - пытался остановить он истерику сына. - Ты же знаешь, какие у меня связи... Я уверен, что смогу... Да замолчишь ли ты наконец?

- Папа, папочка, прошу, умоляю! - рыдал Жан. - Ради Бога! Помоги, помоги, помоги!

- Помоги ему, Пьер. - Марго печально взглянула на мужа. - Мальчик так мучается.

- Я же сказал, помогу, - набычившись, сжав кулаки, заверил свою команду Пьер. - Он не шпион и не враг, это какое-то недоразумение. Сейчас же звоню Жерару. Только не мешайте!

- Конечно, конечно, - благодарно сжала ему руку Марго.

Но Пьер не смог ничего. И друзья его не смогли: ведь решала все не французская сторона. А русские уперлись так, что французы просто разводили руками. Казалось, непоправимый ущерб будет нанесен великой державе, если французский паренек увезет из Москвы русскую девушку Лизу, если эти двое будут счастливы (или несчастны) не в Москве. Заодно и письма туда-сюда приходить перестали. И с Москвой не соединяли часами, а если соединяли, то шумы, треск, щелчки ничего не давали понять, ничего невозможно было расслышать. Да и что изменилось бы, если б ребята друг друга услышали? Ничего ровным счетом.

Стояла зима. Снег выпал в Париже. А Жан все метался, на что-то надеясь, веря в какую-то там справедливость. Мать утешала, бранила, взывала к разуму. Тщетно! Пришлось снова отвлечься от важных дел Пьеру. Он подумал, подумал, порылся в бумагах, нашел старую визитную карточку, позвонил - как ни странно, телефон оказался прежним, хотя адрес сменился, - обо всем договорился и вручил визитку жене.

- Вот, возьми. Сначала сходи сама, одна, без Жана. Он многим помог.

Это был известный и очень дорогой психоаналитик. Когда-то он открыл глаза Пьеру на его секретаршу, это он разъяснил, что означал ее звонок: предательство! Он же вылечил от бессонниц и помог забыть то, что упорно не забывалось.

Марго вошла в кабинет, расположенный в старинном здании, в тихой улочке, неподалеку от площади Согласия, все рассказала.

- Не ест, не спит, ничего не делает, ни с кем не разговаривает. Даже уже не плачет, - закончила она свое горькое повествование. - Похудел страшно.

- Надо было прийти раньше, - укоризненно сказал доктор. - Но ничего, справимся - все вместе. Жаль вашего сына, мадам. - Доктор помолчал и как истинный француз добавил: - Жаль любовь. Такое чувство не часто встречается, уж вы мне поверьте.

- Да?

- Сейчас не очень получается у людей с любовью, - задумчиво продолжал доктор.

- Правда? - машинально спросила Марго.

- Правда... Я имею в виду именно любовь, мадам: единение сердец, а не только плоти.

- Но почему?

- Все очень заняты: надо делать карьеру, не отставать в бешеной гонке... Есть и другие причины, но эти - главные. Ко мне приходят в основном лечиться от безлюбия, не от любви. Приводите вашего сына. Ему сейчас очень трудно, но он счастливый человек, мадам: ведь он умеет любить.

И на следующий день доктор занялся бедным Жаном. А в Москве психоаналитики загнаны были в подполье, их как бы и не было. Про психоанализ не писали даже в специальной литературе, хотя методом его еще как пользовались - особенно при лечении некоторых форм шизофрении. Но чтоб практиковать, чтоб помочь... Это же противоречило марксизму!

Так что Лизе предстояло выкарабкиваться самой. С помощью Иры.

5

- Все надо делать вовремя, - мудро изрекла Ира.

- Если бы я представляла, что меня ждет! - простонала в ответ Лиза. Ирка, я пропадаю!

Они валялись на кушетке в Лизиной комнате - кушетку можно было раздвинуть, засунув в образовавшуюся щель подушки, - и бездельничали: не листали учебники, не читали, почти не разговаривали, обменивались лишь немногими репликами.

День после экзамена - это свято: все сачкуют. Ну скажите, какой болван будет в этот день заниматься? Да никакой, разве что отъявленный, презираемый всеми зубрила. А Лиза с подружкой зубрилами-то уж точно не были. Вот они и валялись. Тем более что за окном падал пушистый снег, нагоняя на девочек сладкую дрему, сгущались синие сумерки, а на столе стоял огромный пакет с пирожками - Вера Ивановна отпустила Иру с ночевкой, - и можно было не ходить даже в столовку.

- Ты все боялась родить негритят, - напомнила Ира.

- Да, боялась, - не стала отрицать Лиза. - И еще жалела маму.

- А помнишь, как глазели на него на вокзале? - набирала очки Ира. Надо же было успокаивать Лизу! - А тот дурак в купе? Ну тот, который полковник?

- Так ведь он дурак.

- Дураков везде много, - назидательно заметила Ира. - И в Париже тоже. Ты бы там страдала.

- Я и здесь страдаю.

- Значит, надо перебороть себя и забыть.

- Может, научишь как?

Замолчали. Слезы, крики, вспышки отчаяния - все перенесла верная подруга Ира. Уговаривала и утешала Лизу часами. А потом подоспела сессия. Хочешь не хочешь, надо сдавать. Пришлось приналечь: на арабский - Лизе и на китайский - Ире. Занимались у Иры - в основном из-за сытной кормежки: времени на очереди в столовку, конечно, не было. А отдыхали у Лизы.

- Ну так, - распорядилась их жизнью Ира, - два часа занимаемся, пятнадцать минут говорим о Жане. Идет?

- Идет, - согласилась Лиза, и стоило ей нарушить регламент, как беспощадная Ира сурово напоминала о соглашении.

- Что это Лизонька так похудела? - в первый же вечер, лишь только остались они одни, спросила у дочери Вера Ивановна. - И какие-то у нее такие глаза...

- Дай слово, что никому не скажешь!

- Даю.

Ира все рассказала.