Эмма Чейз - Все смиренно

Как я и сказал… страсть — это легко.

Но после той ночи, когда в мою квартиру ворвалась Розалин, что-то изменилось. Сместилось.

Преобразилось.

Я хочу, что бы Ди не просто жестко кончала. Я хочу доставить ей удовольствие. Хочу, чтобы она чувствовала себя счастливой, чувствовала, что о ней заботятся не только в спальне, но и за ее пределами. И я хочу быть причиной этих чувств.

Она вздыхает во сне, и я просыпаюсь от этого звука. Она лежит на животе, одеяло прикрывает ее только по пояс, открывая ее безупречную спину. Я смотрю на ее лицо, интересно, что ей снится. Черты ее лица расслабленные, гладкие — отчего она выглядит уязвимой и юной.

Невинной.

И мою грудь наполняет невероятное чувство защиты, которое сжимает мое сердце. Сначала я прикасаюсь к ней рукой, нежно веду ей вдоль ее позвоночника. За моей рукой, к ней прикасаются мои губы. Мой язык. Пробую на вкус сладкую солоноватость ее кожи вдоль спины к шее.

— Мэтью, — вздыхает она. И я знаю, что она тоже не спит.

Она перекатывается на спину, в темноте ее тревожный взгляд отыскивает мой. Убираю одеяло, обнажая ее ноги. Призывая ее.

Накрываю ее собой, прижимаясь к ней грудью. И когда я целую ее губы, это намного больше, чем просто поцелуй. Совсем другой, по сравнению с теми, что у нас уже были.

Я хочу, чтобы она знала, что я чувствую. Хочу показать ей — с каждой лаской, с каждым касанием — что она значит для меня. И больше всего… я хочу, чтобы она знала, что то же самое я значу и для нее. Хочу почувствовать это с ее стороны.

Я вхожу в нее полностью. Ее невероятно тугая влажность растягивается, поддается мне, потом сжимает меня, когда я начинаю выходить из нее, чтобы сделать еще один толчок. Мой рот парит на ее ртом, наши дыхания переплелись, а вздохи слились.

Это невероятно.

Она прикасается к моему лицу, а я целую ее в подбородок, в щеку, целую ее волосы, ее ушко, окатывая ее своими вновь обретенными чувствами. Наши движения мягкие… не нежные или спокойные сами по себе, но… со смыслом.

Глубоким.

Ее бедра вздымаются навстречу моим, смыкая нас глубоко. Я сглатываю всхлип, который слетает с ее губ, когда она кончает первой. Я погружаюсь в нее, жестко, через ее оргазм, пока я не следую за ней со своим, сотрясающим землю, оргазмом.

Ее ноги обвивают меня, держа меня в великолепном заключении теплых объятий. Мы целуемся, покусывая губы друг друга. Поворачиваю свою голову к ее шее, а лицом утыкаюсь в ее ключицу, вдыхая ее запах. Она гладит мои руки и кладет мне их на плечи.

Спустя несколько минут, я неохотно отклоняюсь от нее. Руки Ди сжимаются вокруг меня, так что я не могу от нее отодвинуться. Мы засыпаем в таком положении — мое тело служит ей тяжелым одеялом, а ее — моей эластичной подушкой.

На протяжении последующих дней, Долорес и я проводили вместе практически каждую ночь. Она, наконец, стала раскрываться и рассказывать мне все о своих бывших. Их было не так уж и много, как вы, возможно, думали, но те, что были — те еще красавчики.

Первый придурок, конечно — малыш, который ее обрюхатил, а потом послал куда подальше.

Кретин номер два оказался старше, чем прикидывался. Лет так… на десять. И женат. И с ребенком.

Следующий урод — этот был во время колледжа Долорес — украл у нее информацию о банковском счете, обчистил его по полной, и смылся в Вегас. Оставил ей записку, в которой объяснил, что у него безудержная игромания, которую он скрывал от Ди все те месяцы, что они были вместе.

И, наконец, — последняя рана. Ублюдок, который ее ударил.

Долорес сказала, что это было лишь раз, но одного раза для меня итак уже слишком много. Она не скажет мне его имя, но я клянусь всем святым, что если когда-нибудь его узнаю? Я выслежу этого козла, приду к нему, и переломаю ему все кости на руке, которой он к ней притронулся.

А потом сломаю другую, чтобы убедиться, что он про это не забудет.

О — еще и история ее родителей. Долорес сказала, что ее мать и отец страстно влюбились друг в друга, клянясь, что это было хоть и внезапное, но продолжительное чувство. До тех пор, пока ее мать не забеременела. Тут-то ее отец и превратился в привидение и исчез… и больше о нем не слышали.

Теперь, когда я знаю детали неудач Ди, все обретает намного больший смысл. Почему она была такой нервной в начале, даже не смотря на то, что я ей нравился — потому что я ей нравился.

Удивительно, что она вообще стала доверять мне сейчас. После такой истории, я бы не стал поражаться, если бы она опустила руки и стала бы лесбиянкой.

Но — как бы классно это ни было — я рад, что этого не случилось.

Ночь перед Днем Благодарения — официально самый большой день для похода по барам на календаре. Каждый год после офисной вечеринки, посвященной Дню Благодарения, Дрю, Джек и я идем в клуб и гуляем там до утра. Это отличное время. Такая же традиция, как и индейка и клюквенный соус.

Хотя, должен сказать, я никогда не понимал этот соус. Даже домашнего приготовления, хренова гадость.

В любом случае, в этом году я приглашу Ди прокатиться — вечеринка в офисе, и все, что после нее. Я не встречался с парнями уже больше двух недель. Такое иногда случается. Когда на рождество ребенок получает новенькую игрушку, последнее, что ему хочется делать, так это делиться ей с друзьями. Он постоянно держит ее при себе, может быть, даже спит с ней под подушкой. Потом, через неделю или две — он разрешает перейти ей к следующему в очереди.

Не то, чтобы Джек и Дрю получили бы свою «очередь» в той степени, как бы им этого хотелось — но пришло время показать ее. Дать парням с ней познакомиться, чтобы они тоже увидели, какая клевая она девушка. Такая, что может поиграть в дартс и бильярд и, при этом, не ударить в грязь лицом.

Я звоню Ди на сотовый с улицы возле ее дома, чтобы мне не надо было искать место для парковки своего байка. Потом выкуриваю сигарету, пока жду, когда она спустится. Когда она выходит, я с одобрением улыбаюсь ее внешнему виду. Черные сатиновые брюки обтягивают ее ножки так плотно, что они кажутся крашеными. Ярко-розовые босоножки на шпильках сочетаются с топом на бретельках через шею. И в руках она держит черный коротенький пиджак. Волосы завиты и заколоты вверх, притягивая внимание к ее бриллиантовой цепочке, которая спадает в ложбинку на ее груди.

— Красивая цепочка, — говорю я ей, когда подаю шлем.

Она пожимает плечами.

— Бижутерия от QVC.

Отмечаю у себя в голове, что надо подарить ей настоящую. А образ Долорес, усыпанной брильянтами — и больше ничем — заставляет мои глаза хитро прищуриться, а штаны натянуться от эрекции.

Она надевает шлем, но на Дукати сразу не забирается. Она стоит на тротуаре, руки на поясе, и задумчиво смотрит на мотоцикл.

— Как бы ты отнесся, если бы я сказала, что хочу повести сегодня твой мотоцикл?

— Я бы послал тебя куда подальше. Я не сажусь на заднее сиденье.

Она стучит меня по голове — но мой шлем смягчает удар.

— Тогда дай мне прокатиться самой. Просто вокруг квартала.

— Я… так не думаю.

Она дуется.

Я вздыхаю.

— Ты когда-нибудь водила мотоцикл?

— Нет, но всегда хотела.

— Нуу, я всегда хотел полетать, но это не значит, что я сейчас пристегну костюм для скайдайвинга и сигану с чертового Эмпайр-стейт-билдинг.

Она делает шаг ближе и успокаивающе гладит меня по груди.

— Ну, давай, пожалуйста? Я, правда, буду осторожной. И отблагодарю. Очень сильно отблагодарю. Прямо… извращенно, дам тебе приковать меня наручниками к кровати — вот как я тебя отблагодарю.

Забудьте о национальной системе вещания — это проверка.

Буду ли я держаться своего мужского эго, сохраню свою гордость и сберегу своего железного коня от кровавой бойни? Или, позволю своему члену управлять мной и попасть под влияние умопомрачительного обещания о сексе, в котором Ди будет в полном моем распоряжении?

Бороться нет смысла.

— Тогда еду на заднем сиденье.

Скольжу на заднее сиденье так, чтобы у нее было место сесть впереди меня. Потом показываю ей сцепление, газ, и — что самое важное — тормоз.

Знаете, как говорят про мгновения из жизни, которые проносятся у вас перед глазами перед смертью?

К тому времени, как мы подъезжаем к офисному зданию, я могу сказать — без тени сомнения — это абсолютная хренова правда.

Передо мной пролетела вся моя жизнь. Трижды.

Один раз, когда Ди вывернула перед автобусом. Один раз, когда она влетела в мусорные баки, которые разлетелись в разные стороны, словно кегли боулинга, и один раз, когда такси чуть не отбросило нас в сторону.

Хотя тот последний раз, был не совсем по вине Долорес. Нью-Йоркские тачки просто ненормальные — они вытолкают вас, не моргнув глазом, и даже не посмотрят в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, мертвы ли вы.

Оставив мой байк на парковке, Ди и я проходим, держась за руки, в большой, украшенный конференц-зал. Классическая оживленная музыка доносится из колонок ди-джея, которые стоят в одном углу, от украшенных столов вдоль стены веет ароматами, от которых текут слюнки, а комната заполнена звуками смеха и разговоров.

Джон Эванс хорош во многих вещах — но устраивать отличные вечеринки — это превыше всего.

Мы с Ди ходим по залу, я представляю ее своим коллегам, моему исполнительному помощнику. В баре берем выпивку и остаемся вместе с Джеком О’Шей, который демонстрирует нам легкую версию своего подвига в прошлый уик-энд. Я замечаю своих родителей в другой стороне зала — и когда мы направляемся в их сторону, Джек ловит мой взгляд, показывает на Ди и жестом дает мне понять, что она ему нравится.