Огден сел на большой камень под окнами дома. До него долетели стоны жены и указания повитухи: «Ты напрягись и расслабься, напрягись и расслабься. Увидишь — легче будет».

Из-за утла показался Клайв и подошел в Огдену. У него была собственная лодка, и он промышлял рыбной ловлей на озере Виктория. У Клайва была пышная борода, на голове — неизменная фуражка, на ногах — охотничьи высокие сапоги.

— Что, дружище, сидишь с таким кислым лицом перед своим домом?

— Мэг рожает…

— Кто принимает роды?

— Старая Шерман.

— Понятно, это она тебя выпроводила из дому. Такая уж у нее натура. Зато, если Старая Шерман взялась за дело — о жене и ребенке можешь не беспокоиться. Да и вообще беспокоиться нечего. Пойдем лучше пропустим по маленькой.

— Спасибо, Клайв. В следующий раз я с удовольствием присоединюсь к тебе…

— Ну, смотри сам. С прибавлением потомства тебя, — сочувственно-иронически кивнул он Огдену и зашагал прочь.

Огден снова опустился на камень и погрузился в размышления, которые прервал громкий стон жены. Через открытое окно он увидел искаженное болью лицо Мэг и Старую Шерман суетящуюся возле ее кровати. В этот час им было не до него. Вот и до Мэг дошла очередь ощутить эту нечеловеческую боль, на которую обречены все женщины. Что делать, слова обращенные к праматери Еве: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рождать детей», — не обходят стороной никого из ее дочерей.

Стоны прекратились. Огден испугался и снова заглянул в комнату. Старая Шерман держала в своих руках тот самый маленький красный комочек, о котором думал перед тем Огден. Ребенок был весь мокрый, с закрытыми глазами, на голове его было какое-то жалкое подобие волосиков, пуповина все еще связывала его с матерью. Держа комочек в одной руке, другой Старая Шерман шлепнула его пару раз. Комната наполнилась визгливым криком этого маленького создания. От этих звуков сердце Огдена наполнилось радостью. Шерман ловко одним движением обрезала пуповину и аккуратно завязала. Тут она заметила Огдена.

— Поздравляю тебя, хромой, у тебя родилась дочка. Хотел, наверно, сына?

— Нет, сына хотела Мэг.

— Слава Богу, значит, получил то, что желал. — Голос Старой Шерман звучал теперь ласково.

— Что с Мэгги?

— Каждой бы женщине такие легкие роды, какие были у твоей жены.

— Мне уже можно войти?

— Ишь ты, какой быстрый. Ты погуляй еще. А то войдешь сейчас, принесешь пыль, грязь. Твоей жене и дочери это может не понравиться. Так что иди, а я тут позабочусь о них.

Огден пошел на реку. Он любил приходить сюда, к быстротекущему руслу Руфуса. Река будто делила с ним его горе и радость. Каждый раз, когда он смотрел на ее воды, в его душе восстанавливался мир и покой. Вся его жизнь была связана с этой рекой. На ней он вырос. Сюда приходил он мальчишкой удить рыбу.

Побродив по знакомым местам, Огден решил, что уже пора, и чуть ли не вприпрыжку побежал домой. Войдя в дом, он прислушался — стояла подозрительная тишина.

Скинув ботинки, он на цыпочках вбежал в комнату, где должна была быть Мэг, и увидел ее, сидящую на кровати и кормящую грудью маленький белый сверточек. Старая Шерман сидела на стуле и клевала носом.

— Мэгги, Мэг, — позвал он тихонько, стоя в дверях.

Мэг подняла голову, и он увидел ее большие глаза, окруженные темно-синими кругами, увидел счастливую улыбку на ее губах.

— Все, Огден, уже все хорошо… — зашептала она и, взглянув на младенца, добавила: — Кажется, спит.

— А можно мне посмотреть?

— Потом, Огден малышка тоже намучилась, пока пробиралась к свету, — прошептала Мэг.

— А? Хромой уже здесь, — проснулась Старая Шерман, — у Старой Шерман все в порядке, у Шерман рождается все, что заказывали, хотел девочку? Вот Старая Шерман и сделала девочку, — проскрипела она, смеясь.

— Я не знаю, как вас благодарить, Шерман, — сказал Огден.

— О-о! Зато я знаю, пойдем отсюда, я пошепчу тебе. А тебе, милая, как и малышке, пора отдыхать, лучше уснуть. Да, а как вы назовете девочку?

— Вики, конечно, — сказал Огден как нечто само собой разумеющееся. — Не так ли, дорогая?

— Конечно, так, Огден, — устало улыбнулась Мэг.

И Огден и Шерман вышли в другую комнату пошептаться.

3

Алекс женился, как Дели и ожидала, на Энни.

Когда Алекс уже вместе со своей женой приехал на каникулы на пароход, Дели расплакалась, увидев, как он вытянулся и приобрел какой-то суховатый, но солидный вид студента-отличника.

— Алекс, твоя медицина тебя совсем высушит, — вытирала она глаза. А Алекс виновато улыбнулся и в свое оправдание говорил, что он действительно один из первых на курсе, так же как и Энни.

Энни Дели сразу понравилась. Маленькая, пухленькая, миловидная девушка с некрасивыми, чуть выдвинутыми вперед зубами, словно у зайца, она мгновенно вызывала расположение своим тихим голосом и мягкой улыбкой. Однако, когда Энни начинала говорить с Алексом об учебе, когда они начинали сыпать медицинскими терминами, Энни преображалась, сразу же становилась чем-то похожей на Алекса — сухой и деловитой, знающей цену своему вескому медицинскому слову.

Дели стала говорить, что она хотела бы, чтобы Энни родила двойню, на что Энни смеялась и категорически протестовала против детей в студенческих семьях. «Вначале профессия, а потом уже дети». Дели не слишком нравились подобные высказывания, но она видела, что Алекс целиком и полностью стоит на стороне жены и тоже не хочет детей, пока они не окончат учебы; и Дели смирилась.

Она решила, что, видимо, первая ее внучка и будет ну если не единственной внучкой, то, скорее всего, самой любимой.

С Гордоном она вообще старалась не заговаривать о женитьбе. Все его свободное время было поглощено толстенными фолиантами по истории искусства, и на женщин он практически не смотрел, к величайшему сожалению Дели.


После того как Дели увидела Алекса и Энни, после того как они снова уехали в Сидней, после всего этого к Дели пришло настоящее вдохновение.

Бренни выстроил ей на крутом берегу реки маленькую хижину из досок и фанеры, и Дели по двенадцать часов в сутки бродила по берегам реки, по полям и писала маслом пейзажи, писала быстро и яростно. Если картина сразу же не получалась, она тут же ее выбрасывала или снимала мастихином верхний слой краски и писала новый пейзаж.

Ночью она приходила в свою конуру и буквально падала от усталости. Но зато за месяц она написала почти двенадцать великолепных пейзажей, которые бы с радостью приобрела любая галерея Австралии — Дели в этом ничуть не сомневалась.

Раз в неделю на «Филадельфии» подплывал к ее сараю на берегу Бренни и уговаривал вернуться на пароход, но Дели категорически отказывалась.

Бренни после долгих уговоров оставлял ей продукты на неделю и краски, которые она заказывала, и Дели вновь принималась яростно и страстно писать.

Лишь после того как она простудилась ночью под дождем, Бренни удалось уговорить Дели вернуться на пароход.

Теперь в ее каюте негде было повернуться от пахнущих свежей краской картин и натянутых холстов.


Вскоре ее поразило как гром среди ясного неба страшное известие. Она получила телеграмму от Аластера, которая по счастливой случайности застала ее в Моргане, куда «Филадельфия» приплыла, чтобы загрузиться красителями для кожевенной фабрики.

Аластер просил ее немедленно приехать в Миланг, мисс Баретт была серьезно больна и хотела ее видеть.

Дели не раздумывая в тот же вечер села на поезд и на следующий день была уже в Миланге.

Что произошло, она узнала у таксиста, который вез ее с вокзала.

Когда Дели попросила срочно доставить ее к дому Аластера, шофер лишь присвистнул:

— Все сгорело дотла! И склады, и дом, и приусадебные постройки!

Дели страшно заволновалась и сказала, чтобы ее везли прямо в больницу.

Мисс Баретт лежала в палате вся в бинтах, пахнущих формалином и спиртом, и тихо стонала. Врач, который провожал Дели в палату, сказал, что состояние ее критическое, можно сказать безнадежное.

Но мисс Баретт узнала голос Дели. Она говорила глухим, вибрирующим голосом, и чувствовалось, что каждое слово ей дается с трудом:

— При-вет… Дели…

— О мисс Баретт! Я сразу же приехала, как только получила телеграмму от Аластера!

— Пожалуйста, говори мне «Дороти», ведь мы уже стали почти ровесницами… Я думаю… ты как раз вовремя, кажется, уже сегодня… Но это неважно. Когда случился пожар, я должна была пойти в ту комнату… Потом пошла… знала, что поздно… но я должна была… Иначе как же жить после… Будь счастлива, деточка… Ты заслуживаешь этого. — И ее вибрирующий голос прервался. Потом раздался вздох, похожий на вздох облегчения. Глаза мисс Баретт закрылись, но очень слабые прерывистые вздохи еще были заметны.

Дели постояла, в надежде что мисс Баретт, возможно, соберется с последними силами и придет в себя, но вошли две сестры и увели ее из палаты.

В тот же день первая и единственная гувернантка Дели скончалась.

4

Дели гостила в островном мирке, в маленьком домике Мэг и Огдена.

За стеной плакал новорожденный, у Мэг родился сын, по этому поводу Дели и приехала погостить у дочери. Она видела, как Огден сияет от счастья, Мэг чувствовала себя хорошо, и Дели было в их доме спокойно и умиротворенно.

Она укладывала Вики спать, оставляя всегда ночник, так как Вики боялась просыпаться ночью в темноте.

Вики называла Дели бабушкой. Дели сама настояла, чтобы ее так называли и Вики, и Мэг. Да, она была настоящей бабушкой, гостившей у дочери и внучки в этом островном заповеднике, отгороженном от мира плотиной и шлюзом.