Ах, да что теперь вспоминать! Ни Адама, ни Брентона уже не возвратить, а надо жить — а значит, кормить семью и зарабатывать своей «Филадельфией» на жизнь.

В тесную капитанскую каюту влетел Бренни и заполнил собой всю каюту.

— Ма, я послал к тебе этого. Он хочет быть поваром, говорит, что неплохо готовит разные восточные блюда! — громко и радостно чуть ли не закричал Бренни.

— Бренни, вам надоела моя стряпня? — спросила Дели без малейшего удивления, словно была уверена, что все домашние только того и ждут, когда же наконец будут есть по-человечески.

— Нет, конечно, но я подумал, что пока эти похороны, пока…

— Ну, это не слишком долгое дело, — прервала сына Дели и даже сама удивилась, как легко говорит о похоронах Брентона. — К тому же Мэг и шкипер с «Прибоя» сделают все, что нужно.

— Да, все сделают, я не сомневаюсь, — хмуро ответил Бренни и собрался уходить, но Дели его задержала:

— Бренни! Ты чем-то недоволен?

— Отчего же? Я всем доволен, — с иронией в голосе ответил Бренни.

— Ты грустишь, что… так все случилось?

— Что делать. Когда-то это все равно должно было случиться, — мрачно ответил Бренни и добавил: — Меня интересует другое: капитаном по-прежнему будешь ты, ма? — Он замолчал.

Дели поняла. Она не была бы матерью, если бы не понимала, о чем думал Бренни. За годы, проведенные вместе с отцом, Бренни абсолютно всему научился, и без всякого опасения можно было доверить ему управление пароходом. Фарватер он знает, да и многочисленные карты, которым по сорок — пятьдесят лет, во всех подробностях расскажут о том, как прихотливо меняла река за годы свое русло — где появились отмели, а где, наоборот, исчезли и образовались глубокие темные воды омутов. Карты Брентон хранил в специальном железном ящике, который запирал на ключ, висевший в капитанской каюте на маленьком гвоздике под картой Австралии, прикрепленной кнопками над рассохшимся древним письменным столом.

Но у Бренни пока нет капитанского удостоверения, ему еще надо сдать экзамены на шкипера: что делать, без этого не обойтись! Бренни, естественно, без труда сдаст экзамены на помощника капитана, а уж потом, когда будет «намотано» определенное количество миль, Бренни формально станет капитаном, получив капитанское свидетельство.

— Бренни, ты же знаешь, что нет на пароходе более надежных рук, чем твои.

Бренни насмешливо скривился, точно так же, как делал отец: чуть оскалив зубы и сощурив один глаз. Как он был похож на Брентона в эту минуту: те же густые волнистые волосы медного оттенка, легкий рыжеватый пушок на подбородке, еще не совсем похожий на щетину настоящего речного волка.

— Ма, зачем ты так говоришь? Ты же знаешь, что лучше тебя никто не управляется с нашей посудиной.

— Возможно, я и неплохо управляюсь, но придется ли мне в дальнейшем… — неопределенно сказала Дели, не глядя на сына.

— Что это значит? Как тебя понимать? — серьезно спросил Бренни.

— Видишь ли, я немножечко…

— Устала?

— Нет, не устала. Я, как бы тебе сказать… — Дели снова замялась, и на ее губах появилась виноватая улыбка, точно перед ней сейчас стоял не сын Бренни, а суровая тетя Эстер, а Дели в очередной раз что-то разбила и теперь вынуждена оправдываться.

— Ты огорчена? Тем, что…

— Нет, пожалуй, я даже и не огорчена, а… Умер твой отец, и как-то стало пусто. — И Дели, не сумев сдержаться, вновь заплакала, закрыв ладонями лицо. Она даже забыла о безмолвно стоявшем в каюте индусе, который внимательно смотрел на плачущего капитана, но, казалось, нимало не удивлялся.

Бренни подскочил к ней и присел на корточки возле кровати:

— Мама, что о тебе подумают люди? Успокойся. Капитан — и плачет, такого еще не бывало, — начал утешать ее Бренни.

— Да, Бренни, пожалуй, ты меня еще не видел в таком состоянии. Извините, — обратилась она к индусу.

Индус снова молча и вежливо поклонился.

— Я немного не в себе после кончины мужа, — вздохнула Дели, смахивая со щек слезы кончиками пальцев.

— Хорошо, госпожа, я приду в другой раз, — едва поклонился индус и быстро попятился спиной к двери.

— Нет. Раз уж вы пришли, то оставайтесь. Видимо, так будет лучше. Получать вы будете столько же, сколько прежний наш повар. Был у нас когда-то повар-китаец. Ты не помнишь, Бренни, он застрелил в конце концов одного из членов команды парохода? Этот китаец, его звали A-Ли, курил мак и очень скверно готовил. Но будем надеяться, что вы не такой.

— Не такой, не такой! — замотал головой индус, прижимая сложенные ладони к груди.

— Был у нас китаец, пусть будет теперь… Как вас зовут?

— Омар, госпожа, — заулыбался индус.

— Пусть у нас будет Омар, а я буду молить Бога, чтобы он нас не отравил, — улыбнулась Дели.

— Зачем «отравил», госпожа! — быстро воскликнул Омар. — Совсем не отравил, очень вкусно я готовил!

— Бренни, ты тогда покажи ему все мое хозяйство.

— Да, мама, покажу. А ты не переживай. Может быть, послать к тебе Мэг?

— Пусть она придет, Бренни, ты прав. Она уже вернулась из города?

Бренни печально и утвердительно кивнул.

— Мы с ней обсудим, во что одеть покойного, — сказала Дели и снова удивилась ноткам равнодушия, проскользнувшим в ее голосе.

Бренни крепко сжал ее руку и, кивнув индусу, чтобы тот следовал за ним, быстро вышел из капитанской каюты.

Дели осталась одна. Опять ее стали одолевать нестерпимо назойливые, отвратительные мысли: она теперь никому не нужна!

Она никому не нужна. Бренни будет за капитана и шкипера. Нет, она, естественно, будет помогать ему, сменять его ночью у рулевого колеса; ему будет помогать Алекс, хоть у него и нет никакого желания дальше жить на реке, но что делать. Он сейчас заканчивает колледж, и, если не поступит учиться на врача, как он хочет, ему волей-неволей придется жить на пароходе, так же как и им всем. А как Алекс поступит, если у Дели сейчас почти нет денег на его обучение? Как он будет жить, где, на какие средства — в большом городе, в Мельбурне или Сиднее?

Дели глубоко вздохнула. Да, к сожалению, она не очень-то нужна своим выросшим детям — нужна ее тезка «Филадельфия» — пароход, который всех их кормит до сих пор, как и кормил все эти долгие годы, пока росли дети.

А может быть, эти грустные мысли у нее не только оттого, что Брентон умер; может быть, эти мысли связаны с изменениями в ее организме, которые должны наступить с возрастом? Или уже наступают?!

Дели рухнула на постель и уткнулась лицом в подушку. «Надо взять себя в руки, — подумала она. — Сейчас придет Мэг, она не должна меня застать в таком состоянии». Дели бессильной ладошкой хлопнула по подушке, которая ей показалась еще теплой после головы Брентона, и резко поднялась. Она поправила старое гобеленовое покрывало на постели с изображением веток жасмина и эвкалипта. Дели одернула юбку, оглядела себя и увидела на своей розовой батистовой кофточке пятна от слез.

Услышала, что по лестнице застучали легкие шаги Мэг — так ходит только она, — Дели, естественно, различала по шагам своих детей, она начала узнавать их шаги, едва те научились ходить; шаги Бренни были тяжелыми и уверенными; Мэг ступала маленькими каблучками по палубе точно так же, как в десять лет, — ее шаги были быстрыми и несколько суетливыми; Алекс ходил в своих мягких брезентовых туфлях мягко и с достоинством, а Гордон — его шаг был почти неслышен, и в походке его чувствовалась какая-то скованность, даже робость.

Дели отвернулась к огромному окну, за которым серебряными рыбками плескались солнечные зайчики на оливковой глади реки. «Сколько воды утекло, нет ей конца — этой реке, — как и нет конца ее жизни», — подумала Дели, и эта последняя мысль ее приободрила: жизнь бесконечна, со смертью ничто не прекращается, жизнь продолжается в детях. Однако прочь грустные мысли, пока еще рано себя хоронить!

И Дели, глядя на безмолвный блеск воды за окном, заулыбалась.

Дверь без стука быстро распахнулась, и на пороге появилась Мэг. Ей шел уже девятнадцатый год. Это была стройная голубоглазая девушка с мягкими черными волосами, стянутыми на затылке серебряной заколкой с маленькими перламутровыми речными раковинами. Нельзя сказать, что она была красавицей, но молодость всегда красива: и вздернутый носик Мэг, и немного крупный рот нисколько ее не портили. Наоборот, ее юное лицо притягивало к себе, а румянец на щеках говорил о естественной свежести юной девушки, прожившей почти всю свою недолгую жизнь на просторах реки. Этот румянец у Мэг был от отца, щеки у Дели от природы были белыми, и лишь в исключительных случаях на них появлялся предательский румянец.

Дели не обернулась, она все стояла, глядя в окно, и ждала, что ей скажет дочь.

Мэг тоже молчала, стоя на пороге каюты. На ней была короткая юбка, какие недавно вошли в моду, пришедшую в Австралию из Европы. Эта юбка не слишком-то вязалась с тем занятием, которым Мэг занималась в городе, — она хлопотала по поводу похорон, и хлопоты эти не были ей в тягость.

Пока Дели ездила к Аластеру Рибурну, пока вспоминала прошлое вместе с мисс Баретт, Мэг несколько месяцев сидела у постели отца, который так ни разу и не узнал ее, приходя в редкие минуты в сознание. Наконец врач уговорил Мэг уехать из больницы, так как ее помощь у постели безмолвного отца совершенно не требовалась. Ни Мэг, ни сиделки, ни врачи больницы не тешили себя какой-либо надеждой на выздоровление Брентона. Все знали, что он должен умереть, вопрос заключался лишь в одном — когда?

Мэг мечтала стать, нет, не врачом, как Алекс, она мечтала стать медицинской сестрой. Поэтому она без труда, даже с радостью сидела долгими ночами возле Брентона в больнице, помогала сестрам обтирать губкой когда-то сильное и мускулистое, а теперь дряблое и худое тело отца, помогала менять грелки у ног, и даже один раз ей доверили самой вставить иглу капельницы в вену, с чем она сразу же справилась, не испытывая ни малейшего страха или отвращения, словно всегда только этим и занималась.