— Хотя это не важно, — снова рассеянно сказала Дели и, отойдя от Мэг, слегка поправила волосы.

— Мама, ты плохо себя чувствуешь? У тебя бледное лицо.

— Нет, я хорошо себя чувствую. — Дели быстро подошла к письменному столу и взяла маленькое круглое зеркальце. Она взглянула на свое отражение: да, она действительно была бледнее, чем обычно. Но эта бледность, как ни странно, ей шла. Эта бледность только оттеняла ярко-синие глаза, ставшие еще более яркими после слез; оттеняла порозовевшие веки. Теперь Дели походила на одну из чопорных тетушек Аластера — родовитых аристократок, щеки которых почти не знали румянца.

Мэг внимательно следила за матерью, она чувствовала, что в душе Дели происходит что-то важное, что-то сейчас на ее глазах менялось в матери, но что — она не понимала.

— Мне стало немного грустно… от всего этого, — сказала Дели беспечно, ее голос прозвучал как-то жизнерадостно, что не слишком-то вязалось с обсуждением похоронных дел. — Как я тебе благодарна, что ты взяла на себя эти хлопоты!

— Мама, не надо благодарностей. Не надо!.. — почти капризно воскликнула Мэг. — Я чувствую, что именно я должна заниматься этим!

— Ну а я тогда займусь продажей баржи. Нужно дать объявление в газетах или самой поспрошать у капитанов. Хотя здесь почти нет пароходов… Да и кому она нужна, наша старая развалина? Строительство шлюзов заканчивается. Не знаю, удастся ли вообще ее продать? Если и продадим, думаю, цена будет смехотворная — лишь бы хватило заплатить за содержание Брентона в больнице да за похороны — и все. И больше денег не останется!

— Может быть, стоит снова переоборудовать наш пароход в плавучий магазинчик? — спросила Мэг.

— Да, я подумаю. Мы подумаем, — поправилась Дели, под «мы» подразумевая Бренни. — Та права, Мэг. — Дели вздохнула, и у нее почти непроизвольно вырвалось признание: — Ах, как мне тяжело, Мэг, ты бы знала! Давно так не было!

Дели смотрела на Мэг широко раскрытыми глазами и будто ожидала чего-то. Мэг на секунду замешкалась, почувствовав, что нужно что-то сделать для матери, она бросилась и крепко обняла ее, гладя ладонями по спине.

— Мама, мы с тобой! Мы тебя любим. Все твои дети с тобой, все хорошо… — шептала Мэг.

— Какие вы дети? — с усмешкой спросила Дели. — Вы уже взрослые мои… дети. Нет, вы не дети, а сплошная обуза мне, — сказала Дели так легко и весело, словно каждый день говорила подобное.

Руки Мэг ослабли, она отстранилась от матери, изумленно глядя на Дели: не ослышалась ли она?

— Обуза? — переспросила Мэг.

— Ну конечно! — ласково улыбнулась Дели. — Тебе надо учиться, милая моя Мэг, а где взять деньги? Алекс хочет быть врачом. Поступит ли он в медицинский колледж — я не знаю. Что мне теперь делать с вами — я не представляю! Я просто растерялась… Как дальше жить, я не знаю, но знаю одно, что пароход продавать я не буду.

— Ах, мама, я подумала, что ты сердишься на нас за что-то, — облегченно вздохнула Мэг.

— Сержусь? — удивилась Дели. — Да Бог с тобой, Мэг! — Дели погладила ее по шелковистым волосам, которые с годами становились все более волнистыми. В детстве у Мэг были совершенно прямые черные волосы, такие мягкие, словно шелк, как волосы на головке детской фарфоровой куклы.

— Все как-нибудь устроится, мама.

— Да, вот на это «как-нибудь» я больше всего и надеюсь, — улыбнулась Дели. — Кстати, я только что взяла на работу повара-индуса, а чем ему платить — я даже и не подумала.

— Это пустяки! Заплатим через месяц, через два. А мы уже сегодня попробуем его стряпню?

— Надеюсь, что к вечеру обед будет готов. Бренни как раз сейчас показывает мою кухню. Мою бывшую кухню, — поправила сама себя Дели. — Может быть, это и к лучшему, что мать уже никому не нужна, — сказала Дели в потолок, словно разговаривала сама с собой. Она поискала на потолке мух, но не нашла.

— Ма, не думай так плохо о нас, обо мне! Мы же тебя так любим! — воскликнула Мэг.

— И я вас люблю, — тихо сказала Дели. — Но, к сожалению… Или к счастью, вам уже самим надо устраивать свою жизнь. Да и мне пора… — Дели замолчала. Что она хотела сказать: пора выходить замуж? Пора на покой? Пора остепениться, перестать жить на пароходе и переехать в тот их маленький домик, что она купила для того, чтобы Мэг могла продолжать учиться в школе? В этом доме Мэг застала ее с Аластером в объятиях, когда она сидела с ним в одном кресле. Нет, этот домик Дели тоже ни за что не хотела продавать! — Видимо, мне пора переехать в наш домик и там доживать свою старость.

— Мама! Ты такая молодая! Ты моложе всех нас, вместе взятых! — искренне воскликнула Мэг. — Ты посмотри на себя, ма!

— О, Мэг, я только что смотрелась в зеркальце! И нахожу, что ты права! — выпалила Дели и громко рассмеялась.

Мэг лишь улыбнулась и покачала головой. Да, с матерью что-то происходит. Но, впрочем, ее можно понять. Видимо, так на нее подействовала давно ожидаемая смерть Брентона.

Мэг быстро поцеловала Дели в щеку и выбежала из каюты, почувствовав, что матери сейчас лучше побыть одной.

Дели снова взяла маленькое зеркальце и уже более внимательно стала вглядываться в свое отражение: да, бледные щеки, чуть красноватые веки, нос покрылся от загара мельчайшими розовыми прожилками, которые, впрочем, издали совершенно не видны. Но вот прядь серебристых волос, маленькая прядь седины, ей совершенно не понравилась. Давно, несколько лет назад, Брентон обнаружил у нее несколько седых волос и вырвал их, чтобы показать Дели, и с тех пор прядь седины увеличилась. И со временем, может быть лет через пять, через десять, она превратится в седую старуху!

Нет, сейчас в это никак не верилось. Это просто невозможно!

Дели вспомнила Аластера. Он никогда не обращал внимания на эту седую прядь, по крайней мере, не говорил. Как она сейчас благодарна ему за это молчание… И что, в самом деле, Аластер увидел в ней, отчего так загорелись его чувства? Может быть, она покорила его уже тогда, когда стояла за штурвалом, а Аластер из своей мастерской рассматривал ее в подзорную трубу, видел, как она не по-женски одета, видел страх на ее лице?

Дели впервые вела судно по озеру, везя Аластеру тюки шерсти. Дул сильный боковой ветер, одно колесо «Филадельфии» постоянно выныривало из воды и молотило по воздуху. Дели тогда совсем не была уверена, что они благополучно подплывут к пристани, а не затонут тут же у берега, налетев на подводные камни. Наверняка на ее лице был написан страх, и страх женщины-капитана, может быть, и возбудил воображение Аластера?

Или Аластера привлекла та Дельфина Гордон, под чьим именем висят картины в Национальной галерее в Мельбурне? Как он тогда воскликнул: «Дельфина?! «Рыбачка»? Ну конечно, я прекрасно помню эту картину, одну из моих любимых!» Как он смешно ее называл: «дорогая леди»…

Филадельфия вздохнула и прошептала: «Вы разбудили во мне огромную жажду жизни; словно я спал годы и теперь пробудился от долгого сна…»

Она помнила наизусть эту строчку из письма Аластера, как не забыла и то, что он писал дальше.

«Я не прошу ничего, кроме разрешения сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть, как умирает волна, разбиваясь о берег и уходя в песок, чтобы хоть немного выровнять путь под вашими ногами».

«Все-таки как вычурно он написал, — подумала Дели. — «Сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть…»

Как она раньше не понимала, что в этом письме скрывается какая-то фальшь — оно слишком красиво, неестественно красиво! Она вспомнила его горящие страстью глаза. Да, это страсть. Ах, если бы Брентон скончался год назад, возможно, она была бы уже замужем за Аластером и это бы не было предательством. Но сейчас — что ей мешает? Поехать к нему? Бросить все: похороны, детей, нет… Она не нужна своим детям, но бросить их не может — как странно все получается. Долг… Какое холодное слово. Но его холод приносит какое-то утешение… Она должна выполнять свой материнский долг. Что бы сказала ее мать — бабушка ее детей? Да! Она бы одобрила решение Дели — не бросаться к Аластеру в пылу безумной страсти. Все-таки странно, что такая практичная женщина, уже не первой молодости — а живет в ней до сих пор страсть. Нет, не любовь к Аластеру — такая же страсть, как и у него к ней.

Дели почувствовала, что у нее начинает кружиться голова от всех этих мыслей. Она сбросила свои старенькие парусиновые туфли и осторожно прилегла на кровать.


Дели сидела на берегу большой реки, такой широкой, что противоположного берега совершенно не было видно. Легкий туман стелился над водой. Был серый предрассветный час. Или это был час после заката? — она не могла понять, потому что не видно было горизонта, скрывавшегося в тумане.

В воздухе, напоенном туманом, висело безмолвие. Лишь едва слышно у ног плескалась вода о камень, на котором сидела Дели. Она смотрела на холодную серую воду.

«Нет, это не похоже на Муррей, — подумала Дели. — Вода в Муррее не бывает такого серого цвета, словно жидкий свинец. Странно, что это за река? Ах это Темза?! Но почему тогда не видно знакомых по детству очертаний Лондона? Город скрыт в тумане», — поняла она.

Вдруг за ее спиной раздалась тихая приятная музыка, походившая на позвякивание уздечки. Но Дели не обернулась назад, и музыка исчезла. Она все продолжала смотреть на воду и больше уже ни о чем не думала.

Через какое-то время она заметила, что туман стал гуще и плотнее. Она обратила внимание, что туман сгущался прямо перед ней, всего в нескольких метрах от нее. Туман все сгущался, превращаясь в облако. И из этого облака стала вырисовываться фигура, медленно плывущая над водой к Дели. Это была женщина. Женщина, состоявшая из бледно-серого облака, прижимала руки к груди, но лица ее еще не было видно. На ней было длинное, похожее на шелковое платье с высоким стоячим воротником и кружевами на манжетах, похоже, женщина была довольно молодая, во всяком случае, моложе Дели.