— Презервативы… — доходит вдруг до меня.


— Да… Ты купил презервативы, но было уже поздно, и поэтому… поэтому я очень боялась. Не хочу, чтобы ты подумал, словно я пытаюсь тебя удержать… то штампом в паспорте, то при помощи ребенка.


И самое дерьмовое в этом всем, что ее страх был не напрасным. Говоря откровенно, до сегодняшнего разговора с Сашкой этот страх во мне действительно жил. И хоть я старался поменьше загоняться по этому поводу, глубоко-глубоко в душе, меня точил червячок сомнений.


— Эй… Ты что? Я думал, мы во всем разобрались.


Наконец, шагаю к жене, сгребаю ее в объятья и бережно, будто боясь сломать, прижимаю к своей груди. Она ничего не знала! Она — такая же жертва дурацкого розыгрыша, как и я. Господи боже!


— Так ты… мне действительно веришь?


— Ну, конечно! Зачем бы я оставался с тобой, если бы считал тебя лгуньей?


Вопрос на миллион. Потому что я оставался! Даже когда меня терзали миллионы сомнений, я оставался с ней… Почему?


— Не знаю! Может быть, потому, что пал жертвой моих колдовских чар, — Татка смеется и одновременно с этим шмыгает носом. Даже представлять не хочу, что ей довелось пережить одной. В одном я уверен точно — в следующий раз, что бы ни случилось, я буду рядом.


— А я и пал, — соглашаюсь с очевидным. Веду носом по ее волосам. Целую макушку. — И те презервативы… Глупости это все. Я просто испугался, что не справлюсь с ролью отца. В конце концов, у меня не было нормального примера. Но знаешь, пока я сидел вот возле той стеночки, ожидая твоего возвращения, я пришел к выводу, что, в случае чего, ты меня подстрахуешь и просто не дашь наломать дров.


— И твои страхи ушли? — мягко улыбается Татка.


— Не полностью. Но, думаю, я справлюсь. И, Тат…


— Что?


— Ты же… ты же поняла, что я не против ребенка, что я готов и приложу все усилия, чтобы у вас с малышом все было?


— Конечно, поняла.


— Это ведь главное? — уточняю настойчиво.


— Что именно?


— То, что ты уверена во мне на все сто?


— Да, конечно.


— Тогда можно мы продолжим этот разговор потом… В другой раз, ладно?


— Без проблем. А чем же мы займемся сейчас?


Бросаю на нее тяжелый взгляд из-под бровей, разворачиваюсь и веду за собой, держа за руку. А оказавшись за дверями спальни, заглядываю ей прямо в глаза.


— Можно я тебя… потрогаю?


Конечно, это звучит странно. Но она понимает, чего я хочу. Стаскивает с себя свитерок, берет мою ладонь и ведет ею по низу живота, пока мои распластанные пальцы не накрывают его полностью.


Меня чуток потряхивает от эмоций. Это даже странно, потому что обычно я не такой чувствительный. Но сейчас меня конкретно ведет.


— Доктор сказал, что срок — шесть недель. Так что ты попал в цель с первого раза, — Татка шуткой пытается разрядить скопившееся в воздухе напряжение, и я ужасно… вот просто ужасно ей благодарен за это, потому как мне реально кажется, что если не ослабить эту пружину внутри, меня просто разорвет на части. От чувств. От любви. От эмоций.


— Я не только меткий, но еще и ужасно дальновидный.


— Правда? Это еще почему?


— Ну, как? Теперь ты от меня совершенно точно никуда не денешься.


— Ты правда хочешь, чтобы я была рядом?


— Конечно, хочу. Что за вопросы?


— Не знаю. У нас все так странно закрутилось…


Знала бы ты, насколько странно — удивилась бы, — думаю я, а вслух говорю:


— А знаешь, что? Мне плевать, с чего началась наша история. Главное, куда она нас привела.


— И куда же?


— Сюда. В этот миг. Который я ни на что не променяю.


Глава 23

Тата


— Сюда. В этот миг. Который я ни на что не променяю.


Конечно, это не признание в любви. Но даже от таких незатейливых слов я будто проваливаюсь в воздушную яму. Тело становится легким, как перышко, меня охватывает блаженная, превращающая кости в желе, истома. Мой мир сходит со своей привычной орбиты и, будто ознаменовывая этот переход, небо взрывается оглушительным раскатом грома. Обещанная гроза задерживается в пути, но все же настигает город. Первые тяжелые капли срываются из-под свинцового купола и вдребезги разбиваются о водосток. В комнате вмиг становится серо, словно неожиданно посреди белого дня наступил вечер. Лезвие молнии вспарывает тяжелое брюхо тучи и, устремляясь к самой земле, обрушивается на нее всей мощью своей стихии. Даже сквозь залитые дождем стекла видно, как в парке неподалеку ветер безжалостно гнет к земле макушки только-только высаженных деревьев.


Отрываю взгляд от окна и заглядываю в грозовые глаза мужа. Клим обнимает меня чуть крепче. Зарывается пальцами в волосы и осторожно начинает массировать мою абсолютно пьяную от восторга голову. А потом целует. И стихия за стенами нашего дома перетекает в меня.


Дрожу. Кончиками пальцев Клим ведет по моей спине вверх и замирает на уровне лопаток. Не могу понять, почему он медлит. С намеком прикусываю его губу, но Клим все равно отстраняется и только так, глядя мне в глаза, неторопливо расстегивает застежку лифчика, а потом так же медленно указательным пальцем по очереди снимает бретельки бюстика, потому что тот даже не думает падать. Все это время я не дышу, наблюдая за разгорающимся в его глазах огнем. И лишь когда он осторожно касается напряженных вершинок, со всхлипом глотаю воздух.


— Они изменились…


— Правда?


— Да. Стали больше. А соски потемнели. — Клим, как слепец, очерчивает контур груди, ведет у основания и снова возвращается к изнывающим, требующим ласки вершинкам. Чуть сжимает пальцами, наклоняется и вбирает правую в рот. Не знаю, так уж они изменились внешне, как утверждает муж, но то, что стали чувствительнее — однозначно. Когда Клим принимается с силой меня посасывать, ощущения становятся просто запредельными. Запрокидываю голову и, не сдерживая себя, стону.


— Сладкая, моя…


Клим дергает застежку на моих штанах. В четыре руки стаскиваем их и отбрасываем в сторону. Также вместе вступаем в бой и с его одеждой. Больше нет сил порознь. Хочется кожа к коже. Сплестись, проникнуть друг в друга… Распаляемся чем дальше, тем больше. Гром и молния за окном — ничто в сравнении с тем, что происходит сейчас между нами. Клим ловит мои руки, прижимается тесней, трется возбужденным членом. Ноги уже не держат. Я отступаю, шаг за шагом, пока не упираюсь икрами в край кровати. Опускаюсь. Лицо оказывается на уровне его бедер. Медленно облизываю губы и поднимаю трепещущие ресницы. По животу, тяжело вздымающейся груди, мощной колонне шеи, скулам с выступившими желваками, к щелочкам глаз под тяжелыми, будто свинцом налитыми веками. Подаюсь вперед и обхватываю его губами. Клим бормочет что-то, собирает мои волосы и усилием воли, не иначе, себя тормозит. Но я… я совершенно точно не собираюсь следовать его примеру. Моя любовь такая огромная, что в ней нет запретов и нет табу. Нет даже страха, что я не справлюсь. Открываю рот и медленно, насколько могу, вбираю его в себя. Клим шипит, матерится… Крылья его породистого носа трепещут. И он, таки не выдерживая, все же начинает двигаться, задавая свой темп. А я и не планировала роль ведущей скрипки. Мне она не нужна… Я за ним хочу следовать. Ему подчиняться. Отдавая всякий контроль… Это тяжело с непривычки, но так сладко, что по доброй воле я бы ни за что не прекратила. Клим сам прерывает происходящее. Выходит, чертыхаясь, падает на колени между моих широко расставленных ног и пережимает член, лишая и себя, и меня удовольствия.


— Эй! — шепчу я.


— Сейчас. Секунду…


Я не понимаю, зачем он остановил меня, но раз так надо… Молчу. Клим прячет лицо у меня на бедре и, слегка подрагивая, остается так некоторое время. Я несмело касаюсь его волос, которые опять отросли и собрались в барашки. Интересно, если я попрошу его не стричься так коротко, он послушается? И передадутся ли его кудри по наследству нашему малышу?


Дождь немного стихает. И если бы Клим отпустил меня, я бы, наверное, открыла форточку, чтобы впустить немного озона в наш дом. Но он не отпускает. И что-то мне подсказывает, что теперь отпустит не скоро. И словно в подтверждение моих слов, он немного меняет позицию и ведет губами по моему животу.


— Привет! — говорит Терентьев. — Сейчас кое-кто познакомится с папочкой.


Откидываюсь на локти. Улыбаюсь сквозь слезы, а чтобы не расплакаться от этой нежности, запрокидываю голову к потолку и часто-часто моргаю.


— Думаешь, он меня слышит?


Я немного теряюсь от того, как быстро Клим переключается с одного на другое.


— Эм… Вообще-то нет. Слуховой аппарат созревает примерно на четырнадцатой неделе беременности, а у меня шесть… Или семь.


— Твоя мама такая зануда, — шепчет Клим, обращаясь к моему животу.


— Эй! — улыбаюсь я. — Это научно доказанный факт.


— Очень умная зануда.


Смеюсь. Смеюсь так, что все тело ходуном ходит. Но мой смех внезапно обрывается. Когда Клим начинает покрывать мой живот поцелуями.


— Клим…


— Тс! Я тебе кое-что задолжал.


— Нет! Ничего подобного… — протестую я. Не хочу, чтобы он думал, будто должен мне что-то, только потому, что… — Аа-а-ах…


Клим отводит мои трусики в сторону и осторожно трогает клитор языком. Мне немного неловко. Я очень мокрая. И совершенно необязательно… Да-да, необязательно…


— Аа-а-а-аха-х, Кли-и-им!


Клим ненадолго отстраняется. Смотрит на меня совершенно пьяными, голодными глазами, поддевает пальцами трусики и, не без моего активного участия, стаскивает их с меня. Небрежно отбрасывает в сторону и залипает на самой откровенной картинке из всех возможных. Чувствую, как румянец касается щек и начинает сползать вниз по шее, на грудь и дальше. Мне кажется, я все горю… Клим располагает обе ладони у меня на бедрах, максимально раскрывая меня большими пальцами.