Двери лифта разъезжаются. Привычным движением нашариваю в кармане пальто ключи, но в последний момент резко меняю план и жму на кнопку звонка. Закрыв глаза вслушиваюсь в тишину, представляя, как она бросает свои дела и торопится, чтобы открыть мне дверь… Зачем я это делаю? Не знаю. Просто после стольких лет одиночества испытываю какой-то нереальный кайф от того, что за этой закрытой дверью меня, наконец, ждут.


— Сашка? А где Тата?


— Где-где! В кухне. Готовит праздничный ужин.


— А по какому поводу праздник? — вздергиваю бровь, стараясь не показать брату, как я разочарован.


— Так свадьба же у нас с Кирой! На этот раз настоящая! Даже документ есть, — зубоскалит тот. — Ты чего не сказал, что у тебя батя кантуется? Я тебя с Таткой сдал. Ну, в смысле, разболтал, что вас вместо нас ошибочно поженили.


— Блядь!


— Да я ж не знал, что ты ему наплел с три короба. Татка тоже объяснить ничего не успела. Она вообще уже потом пришла. Какая-то странная… Ты не знаешь, что у нее случилось?


Последний вопрос брата отвлекает меня от всех других мыслей. Я хмурю брови и резко дергаю головой — нет, мол, я не в курсе. Вешаю пальто в шкаф, иду в сторону кухни.


— Так вы, что, правда решили попробовать вместе? Или это все для отца? — не может скрыть любопытства Саня. Окидываю его делано равнодушным взглядом:


— Старик тут ни при чем.


— Ну, наконец-то! Дошло! — Сашка хлопает меня по плечу, но прежде, чем я успеваю уточнить у него, что он имеет в виду, из кухни мне навстречу выходит Тата. Глядя на нее — бледную, как полотно, и осунувшуюся, я понимаю, что у нее действительно что-то стряслось.


— Привет, — сглатывает она. Косится то на Сашку, то на меня, будто не совсем уверенная в том, как стоит себя вести теперь. Беру ситуацию в свои руки — забрасываю руку ей на плечо и, притянув к себе, целую в висок.


— Привет. Как ты? Все нормально?


Прерывая наш диалог, из кухни высовывается взлохмаченная голова Киры:


— О, привет, Клим! Тат… спасай меня. Кажется, я вот-вот все сожгу!


— Там же просто помешать надо было! — возмущается Татка, освобождаясь из моих объятий.


— Меня папа Коля заболтал…


— Виноват! — доносится смеющийся голос отца.


— Папа Коля? — оборачиваюсь к брату, изумленно изогнув бровь.


— Ну, ты же знаешь — у них с Кирой прекрасные отношения. Еще с детства.


Да. Но я не помню, чтобы она звала его папой Колей.


— Еще немного, и мы заживем одной большой дружной семьей, — кривлю губы в невеселой улыбке.


— Разве ты не этого хотел? — тихо замечает Сашка. Я застываю посреди холла и оглядываюсь на него через плечо:


— Угу. Лет двадцать назад. Когда он нам еще был нужен.


— Отец очень изменился в последнее время, Клим. Ты просто не хочешь этого замечать.


— Он всегда становится душкой, когда ему от нас что-нибудь надо. Наверное, опять влез в долги. В любом случае — скоро узнаем. Как говорится, не переключайтесь.


Сашка еще пытается мне что-то втолковать, но у меня нет сил это слушать. Я захожу в кухню, подхожу к колдующей у плиты Татке и прячу лицо у нее в волосах. И день сразу же становится лучше. Не знаю, как это работает — но факт налицо. Она немного смещается, откладывает лопатку и крепко-крепко обнимает меня в ответ.


— Господи боже, ну, надо же. А я всегда знала, что из вас выйдет идеальная пара, — как сквозь вату до нас доносится взволнованный голос Киры.


— Так-так… Отойдите от плиты — и обнимайтесь, сколько будет душе угодно, — командует отец, оттесняя нас в сторону. Я тут же вскидываюсь:


— Не знал, что ты умеешь готовить.


— Ты много обо мне не знаешь, — улыбается тот.


Ага. Не знаю. И знать не хочу. Вслух я ничего не говорю, но, думаю, это и без слов понятно.


— Уже почти все готово, — пытается смягчить ситуацию Тата и протягивает мне корзиночку с хлебом, — ставь на стол. Саш, доставай бокалы! Ника, а ты тоже не стой без дела. Вот, раскладывай по тарелкам…


Чего-чего, а организаторских способностей в моей жене с избытком. Уже через пять минут мы садимся за стол. Разливаем шампанское. Отец первым кричит это досадное «горько». Сашка с Кирой переглядываются и, посмеиваясь друг над другом и над ситуацией, в которой оказались, коротко целуются в губы. И синхронно поворачиваются к нам с Татой.


— Что? — застываю с занесенной ко рту вилкой с наколотой отбивной.


— Горько! — шевелит бровями Сашка. Приборы Татки звякают о край тарелки.


— Да это же… шутка была. Не по-настоящему…


Вот еще! Что она себе надумала, пока меня не было? Решила, раз отец меня раскусил, то и она мне не нужна больше?


— Шутка? — переспрашиваю я. — Не по-настоящему?!


Не знаю, какой бес в меня вселяется. Я одним стремительным движением заставляю Татку подняться и усаживаю себе на колени. А потом целую ее под громкое улюлюканье родных, ведущих отсчет происходящему. Один… Два… Три… Двадцать! Двадцать пять! Она сначала протестует, но потом сдается. Зарывается пальцами в мои отросшие волосы и дает волю моему языку. Когда все заканчивается, я заведен так, что это становится проблемой. Вокруг звучат аплодисменты и свист. Татка страшно смущается. Прикладывает ладони к горящим щекам, возвращается на свое место.


— Не пойму… Мы чью роспись собрались отмечать? По-моему, это вы сегодня расписались. Эй, Кира, ты что плачешь?!


— Угу… Это так трогательно! Ну, ты и… Клим! Я так за тебя счастлива… То есть за вас…


А если счастлива, то почему ревет? Протягиваю невестке салфетку, а сам кошусь на довольного, как слон, брата.


— Гормоны, — разводит руками тот, — что с них, беременных, взять?


Похоже, я единственный, до кого так долго доходят его слова. Отец бросается к Сашке с объятиями. И даже Ника бормочет какие-то нескладные поздравления. А я все перевариваю полученную информацию.


— Ну, наконец, я буду нянчить внуков! — сияет улыбкой отец, похлопывая Сашку по спине.


— Ты даже детей не нянчил, — завожусь с пол-оборота. Тут же на мою ладонь ложится Таткина рука и с намеком сжимает. Да знаю я! Знаю… Не лучшее сейчас время для выяснения отношений, но мне так трудно сдержаться и не вспомнить отцу свои детские обиды.


— Меня нянчил, — вздыхает Ника. — По крайней мере, пытался. Даже косы сам заплетал. Кривы-ы-ые…


Киваю непонятно кому и зачем, и протягиваю руку брату. Поверить не могу, что этот оболтус скоро станет отцом. Я уж было решил, что они с Кирой чайлдфри. И, как оказалось, ошибся. Стискиваю ладонь. Трясу. Тянусь через весь стол к невестке. Та хохочет сквозь слезы и протягивает ко мне руки. Обнимаю и её, но так… едва касаясь, чтобы не навредить. Наверное, в этот момент Тата и уходит. По крайней мере, я не обнаруживаю ее за столом, когда возвращаюсь на свое место.


— Тата пришла расстроенная, — говорит мне отец. — Я пытался расспросить, что случилось, но она не кололась.


Молча отодвигаю стул и отправляюсь на поиски жены. Вот не зря она еще днем показалась мне чем-то странной!


Глава 11

Тата


Горе часто сравнивают с бетонной придавливающей к земле плитой. Но мое горе — это что-то совсем другое. Мое горе — вязкий молочный туман, в котором я бреду куда-то, и которым дышу, потому что больше дышать мне нечем. Кислорода нет. Он исчез, испарился. Вместо него в мои легкие проникает туман… и несется по венам, наполняя тело отравляющей нутро безнадегой.


Веселиться нет сил, хотя я очень рада за Киру с Сашкой… Ухожу, сама не зная, куда — в молочной дымке я ничего не вижу. Хлопает дверь. Упираюсь во что-то мягкое. Краем сознания понимаю, что передо мной — кровать. Ноги сами принесли меня в спальню Клима. Медленно опускаюсь на не расстеленную постель и накрываюсь с головой свисающим с края покрывалом. Нос утыкается в подушку. Делаю вдох, опасаясь, что ничего не почувствую, но, к счастью, вместе с неотступным туманом вдыхаю знакомый аромат мужа и чистого наглаженного до скрипа белья. А я терпеть не могу гладить…


Сгибаю колени и, почти касаясь их лбом, сворачиваюсь в клубок. Я знаю, что смерть неизбежна. Я знаю, что сделала все, чтобы ее отсрочить. Но я не могу… хоть убей, не могу не переживать, когда моих стараний оказывается недостаточно. Когда я проигрываю костлявой старухе с косой при самых высоких ставках…


Слез нет. И нет сил… Только жжет в глазах и за грудиной. Я зажмуриваюсь. Убеждаю себя, что завтра будет лучше. Да, наверное, будет! Но как пережить эту ночь?


— Эй! Тат… Все нормально?


Молчу. Кажется, начни я говорить — уже ничто меня не остановит.


— Ну, что такое? Иди ко мне…


Клим обходит кровать, забирается с другой стороны. Ложится высоко на подушки и подтягивает меня к себе на колени.


— Там гости, — пищу незнакомым голосом.


— Ничего. Не маленькие. Разберутся.


Качаю головой, но так же упрямо прячу лицо в ладонях. А он молчит. Видимо, просто не знает, что делать с женщиной в истерике. Вряд ли кто-то из его бывших их себе позволял.


— Я сейчас… сейчас немного отойду… И все опять станет нормально. Правда.


— Что станет? Когда станет? Ты можешь мне объяснить, что с тобой? Я не смогу тебе помочь, пока не узнаю, что случилось!


В голосе Клима проскальзывают нотки раздражения. Но даже в таком состоянии я понимаю, что злится он не на меня, а на собственную беспомощность. Я так хорошо его знаю, господи! Это даже как-то противоестественно. Заставляю себя подняться с его колен. Сажусь, поджав под себя ноги, и, обхватив предплечья руками, шепчу:


— Я потеряла пациента. Маленького красивого мальчика… Я его потеряла.