Афанасия Уфимцева - Все еще будет

Поиски «преступника» получались абсолютно бесплодными. Любой мог быть на месте коварного письмотворца, но очевидного, лежащего на поверхности мотива не было ни у кого. Дальше изучать соратников по педагогическому цеху не было никакой душевной и физической возможности. Но самое досадное было вот что. На всех коллег стала как-то сама собой лепиться маска коварного, хитроумного врага. А вот это недопустимо. Лучший способ испортить отношения – начать думать о человеке плохо. Тот самый случай, когда взаимности долго ждать не придется.

Катастрофически захотелось глотнуть свежего, очищающего воздуха. Решила незаметно ретироваться. И случай опять-таки представился. В тот момент, когда зал дружным хохотом искренне поддержал очередную шутку местночтимого Ивана Григорьевича (он был просто в ударе!), незаметно поднялась и засеменила к выходу. Очутившись в проходе, обрадовалась. Только радоваться – в который уже раз – было рано. Проход этот вел не к спасительному выходу, а, как оказалось, на кухню. Ну ничего. Кухня так кухня. Тоже неплохо.

Вошла тихонечко и увидела подростка, сидящего за кухонным столом. Мальчик невысокий, худенький, плечики узкие. Но аппетит варварский. Один за другим закладывал в рот румяные пирожки, источавшие запах настоящего домашнего счастья, и заливал их деревенским молоком. При этом что-то аккуратно записывал в тетрадочку. Выражение лица у него было блаженное. На появление постороннего человека не обратил ни малейшего внимания.

Маргарита присела рядышком:

– Тебя как зовут?

– Меня? Петр Устюгов.

– Что пишешь?

– Задачки решаю.

– Кто тебе задачки на лето задал?

– Никто. Я сам их придумываю и решения записываю. Потом Ивану Григорьевичу задам. Пускай помучается. Но он хорошо решает. Он в математике дока.

Маргарита улыбнулась улыбкой задумчивой и ласковой. Почему-то ей было приятно, что Иноземцев на досуге решает задачки, придуманные мальчиком, который любит пирожки.

– А я, если честно, в школьные годы математику недолюбливала. Как мне сейчас кажется, исключительно из чувства противоречия: мой папа всю жизнь преподает математику. На меня задачки всегда наводили смертную скуку.

Маргарита осеклась, осознав, что разговор потек в непедагогическом направлении. Но Петя, к ее удивлению, скептицизма по отношению к математической науке не разделил; даже совсем наоборот:

– Может, оно и неправильно звучит, но задачки из математики для меня чем-то на молитву похожи. Когда думаешь над задачкой, что посложнее, – время будто замирает. Никакая посторонняя мысль в голову не пролезет. На душе спокойно, хорошо! По-моему, это и есть счастье. Когда мне плохо или грустно, я беру один из задачников, что мне папа покупал, и решаю все задачки подряд. К сожалению, нерешенных там совсем немного осталось. Хотите, я вам свою задачку задам?

Маргарите очень захотелось прогнать из головы ненужные мысли и тем более почувствовать себя счастливой. Поэтому тотчас же согласилась.

Видимо, Петя был не слишком высокого мнения о ее способностях, поэтому первая задачка была достаточно легкая. Вторая посложнее. Глаза у Пети азартно заблестели. Где-то на пятой задачке он Маргариту Николаевну зауважал. Налил ей молока и придвинул блюдо с оставшимися пирожками.

– После, – нетерпеливо сказала Маргарита, – сначала задачки давай.

Пару раз она споткнулась, но Петя тактично направил ее мысль в правильное русло. Как-то само собой вышло, что все мысли действительно потекли в гармоническом направлении, оставив в стороне подметное письмецо и коллег-единомышленников. На душе стало спокойно, хорошо.

– Знаешь, Петя, а ты прав. В этом действительно есть какое-то чистое счастье.

– Счастье в чем? – на пороге стоял Иван Григорьевич Иноземцев, вольготно облокотившись локтем о дверной косяк.

Надо сказать, что Иноземцев не сразу подал голос. Не смог отказать себе в удовольствии понаблюдать пару минут за занимательной картинкой. Узрев довольную, с некой хитрецой мину на Петином лице, сразу догадался, что означает эта неожиданная мизансцена. И она ему, собственно, пришлась по душе. Маргарита сидела на стуле, поджав под себя босые ноги. От умственного напряжения крепко зажала в зубах карандаш. Сосредоточенная, деловая. Но, в сущности, девчонка. Определенно – маленькая, беззащитная девчонка.

Следующие две недели прошли как в забытьи. Маргарита и предположить не могла, что ее так поглотит школа – просто накроет с головой, как океанская волна. Возможно, и не поглотила бы, если бы у Николая Петровича были хоть какие-то директорские способности. Гладко выходило только на бумаге – в реальной жизни профессор большей частью цицеронствовал, разрабатывал замысловатые, мудреные стратегии, вступал в многочасовые диспуты с педагогами, а к приземленным деталям дела был малочувствителен и даже глух. Репутацию профессора Северова надо было незамедлительно спасать.

Все началось с того, что Николай Петрович весьма опрометчиво пригласил дочь на официальную приемку здания школы. И тут Маргариту опять понесло. Выяснилось, что под спальни выделены самые холодные комнаты, а вот технические службы и администрация – в тепле и уюте. Не успокоилась, пока все не перевернула вверх дном. Дальше – больше. На себе проверила, что школьный повар готовит откровенную отраву. Пришлось срочно искать другого.

А уж когда начали заезжать первые ученики, ей просто удержу не было. Все проверяла, во все совала свой нос, торчала в школе допоздна, а в выходные опять-таки шагала на работу как на праздник. Ей начало казаться, что жизнь обретает невиданные ранее краски, а потому боялась чего-то упустить, просмотреть. Исхудала, осунулась. Профессор Северов был сам не рад. Пришлось воспользоваться своим отцовским авторитетом и в приказном порядке заставить Маргариту отдыхать по воскресеньям. Весьма кстати нашлась и приманка: на воскресной службе в Покровском храме поет дивный хор: голоса ангельские, до мурашек пробирает. Маргарита раз сходила и втянулась, утренних служб с тех пор не пропускала.

В погожие осенние дни ее любимым занятием после воскресной службы стали неспешные прогулки по вольногорской набережной. Ласково светило солнце. С реки дул славный ветерок, точно радуясь чему-то и гоняя золотые листья берез по дорожке, которая была проложена прямо у кромки воды. Каждый раз Маргарита останавливалась в прибрежной кофейне – правда, обычно предпочитая не кофе, а чай. Русский черный чай здесь подают в полузабытых стаканах с подстаканниками. Есть еще турецкий (по рецепту 1877 года, в стаканчиках-армудах) и казахский чай на молоке, в пиалах. Из вкусностей – шанежки, ватрушки и деревенский сливочный сахар собственного приготовления.

В этот раз Маргарита остановила свой выбор на казахском чае, не отказав себе и в удовольствии отведать сливочного сахарку. Выйдя на набережную, решила еще немножко побаловать себя и купила два шарика шоколадного мороженого. Наслаждаясь жизнью и мороженым, она с полублаженной улыбкой продолжала путь, когда вдруг, нежданно-негаданно, услыхала свое имя.

Повернувшись, увидела любимую маму Ивана Иноземцева, стоявшую на пороге дома с колоннами. Спустившись по ступенькам, Елизавета Алексеевна бодро подошла к Маргарите, помедлила секунду-другую и, будто наконец-таки на что-то решившись, приобняла ее. От этого объятия ощущение получилось мягко-душистое. Мягкое – от прикосновения пушистого свитера из ангорки, а душистое – от тонкого аромата духов. Запах был Маргарите хорошо знаком. Эти духи – Soir de Lune – любила мама. Аромат и цитрусовый, и цветочный, и сандаловый, и медовый одновременно. Аромат очаровательной зрелости.

– Я вам показывала мои растения? – промолвила Елизавета Алексеевна и ласково улыбнулась. Зубы у нее были не по возрасту белые и крепкие.

– Нет, но с удовольствием посмотрю, – бодро улыбнулась Маргарита в ответ.

Вошли в дом – не через парадный вход, а через небольшую неприметную дверцу. Проследовали тоскливым темным коридором, за которым была еще одна дверца, тоже неприметная. Как только она отворилась, глаза вдруг ослепил пронзительный свет, пахнуло бананово-лимонными тропиками: влажный теплый воздух был пропитан затейливой смесью запахов цветов, сырой земли и еще каким-то незнакомым пряным ароматом. Ну чем не райские кущи!

Елизавета Алексеевна не ограничивалась лишь простым перечислением растений. За кратким ботаническим описанием очередного представителя флоры неотвратимо следовал рассказ о местах распространения, условиях взращивания, медицинском применении и даже токсичности, если таковая имела место быть.

– Вот здесь у меня араукария, дальше диффенбахия, спатифиллум, мединилла, замиокулькас.

По поводу лечебных свойств всей этой зелени у Маргариты, конечно же, возникли сомнения, но сдержалась, вежливо промолчала. Хотя и подумала: ну в то, что аморфофаллус снижает уровень сахара в крови, поверить можно, поскольку легко проверить опытным путем. Но вот каким образом установили, что диффенбахия повышает вероятность зачатия, вообще непонятно. Или как белые фиалки лечат депрессию? Или каким образом амариллис может поспособствовать счастливому замужеству? Весьма сомнительно. Впрочем, кто его знает. Каких только чудес не бывает! На всякий случай, проходя мимо амариллиса, легонько коснулась его розовых цветочков рукой.

На замиокулькасе у Маргариты появилась некоторая обреченность во взгляде, в организме включились защитные механизмы, и она начала отключаться. Быстро уловив затухание интереса, хозяйка добавила голосу густоты и твердости:

– А вот там цитрусовые… Ну хорошо, пойдемте смотреть историческую часть.

Преодолев симпатичный мостик, проложенный через небольшой водоем, в котором сидела черепаха, очутились в уютном закутке.