Деревья перед окном опушились зеленью, снега больше не было, асфальт высох, и двор заливало солнце. Белые голуби в привычном счастливом полёте накручивали круги.

Я торопливо надела майку с Тедди и шорты. Краситься не стала, волосы не досушила.

Заледеневший кусок чувств начал стремительно оттаивать.


До моего прихода Артём спал. Открыл дверь раздетый, в одних спортивных штанах, взъерошенный, недовольный, с полуприкрытыми глазами. Но, увидев меня, тут же встрепенулся:

— Что-то про Макса?

— Нет. Я поговорить.

Он застонал и схватился за голову:

— Ладно, проходи на кухню, сейчас приду.

Но на кухню я не пошла. Отправилась за ним в спальню и встала в дверном проходе, наблюдая, как он ищет на тумбочке возле разобранной кровати с шелковым постельным бельём свои таблетки.

Балкон был приоткрыт, и по комнате гулял освежающий ветерок.

— Знаешь, Артём, я тебя люблю, — произнесла я поспешно, с громадным облегчением избавляясь от этого груза. — Решила, что должна сказать, потому что больше не могу об этом думать.

Он медленно отставил стакан, которым запивал таблетки, также медленно обернулся, вытер тыльной стороной руки рот.

— Я что-то должен ответить?

— Нет.

— Это хорошо. Никогда не знаю, что г-говорить в таких случаях.

— Не нужно говорить. Я просто сказала и всё. Не могла заснуть.

— Надеюсь, это никак не связано с тем, что ты меня спасла? Ну, то есть, это не значит, что раз я об-бязан тебе жизнью, то и жениться должен?

— Конечно, нет.

Он заметно смягчился и попытался улыбнуться:

— Извини. Я в очередной раз тупо и отвратительно поступил. Просто ты на меня как-то странно д-действуешь. Так, что начинает казаться, будто ты и в самом деле видишь во мне нечто стоящее. Будто я могу чего-то т-такое необыкновенное. Но я не могу. Только делаю вид. Я п-плохой, Витя. И ты уже об этом знаешь. А ты хорошая. Ты настоящий человек. Я таких почти никогда не встречал. Просто ты девушка, и я не сразу это понял. Нет, понял, но до конца не верил, что это всё т-так искренне, — он потупился. — Поэтому пусть это буду не я. Не я буду тем, кто закалит тебе характер неоп-правданными ожиданиями и разочарованиями. Ещё раз прости, но я рад, что всё очень вовремя прояснилось и встало на свои места. Очень в-вовремя.

Сунул обе руки в карманы и, чуть опустив голову и глядя исподлобья, выжидающе замер.

— Зачем ты постоянно внушаешь себе, что ты плохой?

— Это не обсуждается. Сказал, как есть, чтобы п-поняла.

— Хорошо. Пожалуйста, забудь мои слова. Будем дружить, как раньше.

— Нет. Дружить мы не будем.

— Как? Почему?

— Я не смогу с тобой д-дружить.

— Но всё же нормально. Ничего не изменилось.

— Ты подумала, и я подумал. Хорошо, что ты п-пришла, и я сказал тебе это, потому что сам бы не решился ничего объяснять. Я бы струсил. С-сбежал, как твой Каро. А сейчас ты застала меня врасплох. И не н-нужно смотреть так, словно опять ничего не понимаешь.

— Я всё понимаю. И никогда ни на что не рассчитывала, можешь не беспокоиться насчет этого. Но почему мы больше не сможем дружить? Это несправедливо. Почему со мной нельзя дружить? Ты же сам сказал, что я хороший человек, так разве зазорно дружить с хорошим человеком?

Он резко закрыл мне рот ладонью и оказался так близко, что пальцы сами собой сомкнулись за его спиной.

— Хватит. Продолжишь в том же духе, и у меня п-потом никаких слов не хватит, чтобы извиниться.

Недовольно снял мои руки и вышел в коридор.

— Могу предложить прощальный кофе.

— Давай, — крикнула я и трясущимися пальцами принялась стаскивать с себя одежду.


Он достал две чашки, поставил на стол, взял из миски зеленое яблоко, откусил, обернулся и застыл, вытаращив глаза.

— Ты что? Совсем с головой поссорилась? — едва прожевал кусок.

— Я тебя люблю.

— И тебе не стыдно? Мне п-показалось, что ты п-поняла!

— Я поняла. Поняла, что не так. Что со мной не так. Но я изменюсь, честное слово. Ты же тогда на лодке говорил, что…

— Всё, п-поезд ушел, — резко оборвал он. — Д-давай, пока. Кофе не будет.

Упершись руками в поверхность стола, он склонил голову и замолчал. Я и подавно не знала, что сказать. Руки и грудь покрылись гусиной кожей, плечи сами собой тряслись.

— Лучше оденься. На твои мурашки б-больно смотреть.

Он отвернулся, и я почувствовала, как лечу в пропасть своего позора. Всё ниже и глубже, туда, откуда, наверное, уже никогда не возвращаются. Но с места не сдвинулась.

— Уйди, ради б-бога!

Мне показалось, он вот-вот готов оттаять. Сделала пару шагов вперед, но, резко развернувшись, Артём решительно ухватил меня за локоть и потащил в комнату.

— Од-девайся! И чтобы б-больше я тебя здесь не видел! П-поняла?

От его грубости я оторопела. Тогда он, схватив за горло длинными сильными пальцами, прошипел мне прямо в лицо:

— Если ты сейчас же не в-выметешься отсюда, я тебя уб-бью. Честно. Я уже с-стольких людей убил, что мне не привыкать, — гладкая тёплая кожа его груди соприкоснулась с моей холодной и пупырчатой, и он отпрянул. — Поверь, это будет медленно и очень б-болезненно.

Я зажмурилась.

— Я согласна.

А когда открыла глаза, в комнате никого не было, с балкона задувал лёгкий свежий ветерок. Я оделась и вышла в коридор, в ванной комнате шумно лилась вода.


Приезд родителей я проспала. Всю ночь прорыдав в подушку и напившись успокоительных, вырубилась часов в шесть и встретить их не смогла.

Зато, когда проснулась, сразу почувствовала мамин запах и поняла, что они дома. Увидела тонкие солнечные лучи на одеяле и решила, что всё теперь уляжется, затихнет и вернется на свои места.


Глава 22


— Вот, собственно, и вся история, — я откинулась на подушку. Последние страницы дались нелегко. — Только на свои места ничего не вернулось.

— Ну, а потом? Что было потом? — Ольга Леонидовна налила стакан воды и одним залпом выпила. — Ты рассказала об этом родителям? Всё рассказала? Со всеми подробностями?

— Почти всё. Кроме Дубенко.

— И что они сказали?

— Они стали спрашивать, как называется тот посёлок, и где он находится. Я им показала в Интернете. И приют, и реку тоже. Даже про разлив нашла, вот только про Макса ни слова нигде не было. Хотите, я вам покажу? Если включить спутниковые карты, всё очень хорошо видно: и санаторий, и теплицы, и дом Варвары.

— Не нужно. Может, потом как-нибудь. И как же отнеслась мама к твоим приключениям?

— Сначала очень переживала, поверить не могла, что я ввязалась в такое.

— Почему?

— Потому что привыкла, что я дальше района никуда не хожу и ни с кем не общаюсь. Для неё моя история прозвучала примерно, как рассказ о полете на Луну. Я бы показала ей фотографии, но после реки телефон умер.

— Скажи, пожалуйста, ты понимаешь, что её беспокоит, и почему она позвала меня поговорить с тобой?

— Она считает, что я слишком много думаю о том, что случилось, и виню себя. А ещё, что у меня депрессия на фоне неразделенной любви. Она даже сама несколько раз поднималась на второй этаж, но там никого нет.

— А ты встречалась с кем-нибудь из этих ребят после случившегося?

— Нет. Много раз хотела узнать про Макса, но Артём не открыл, хотя я слышала музыку. Ну, во всяком случае мне казалось, что слышу. А Вика вообще телефон отключила.

— Значит, за эти две недели так никто из твоих друзей и не появился?

— Нет.

— И в школу ты с тех пор не ходила?

— У меня была простуда.

— То есть, ты не была в школе уже больше месяца?

— Да, но были майские праздники, и мама пообещала Ирине Анатольевне, что я всё нагоню.

— Значит, про рваные джинсы ты ничего не сказала?

— Нет. Потому что мама сразу пойдет разбираться с этим. А я не хочу даже вспоминать.

— Можно, я ей расскажу?

— Только попросите, пожалуйста, не устраивать скандал, иначе они мне потом мстить будут.

— Мы подумаем, как это решить. Лучше объясни, что там у тебя с любовью. Почему маму это так беспокоит?

— Она начиталась всяких ужасов про то, как подростки кончают с собой, и теперь боится, что мне может прийти в голову нечто подобное.

— А это не так?

— Нет, конечно, — я сняла с коленок ноутбук и отложила подальше. — Но я бы хотела покончить с той частью меня, которая часами сидит на лестнице второго этажа и не может перестать вспоминать о том, что было. Вот её я ненавижу, а в остальном всё в порядке. Когда у меня получается отвлечься и не думать о нём, я чувствую невероятное облегчение. Как глоток свежего воздуха… Я просто устала. Это ужасно выматывает.

— Ты всё ещё тонешь?

— Уже утонула.

— Почему же ты решила это записать?

— Потому что мне тяжело держать всё в голове. Хотела разобраться в ситуации и избавиться от мыслей, воспоминаний и чувства вины.

— И ты уверена, что не начала писать эту историю раньше?

Она снова бросила беглый взгляд в свой блокнот, в котором за весь наш разговор появилось только семь слов: голубь, вода, бегство, компенсация, время, лодка и отражение.

— Что вы имеете в виду?

— Тот случай с разорванными джинсами, ты ведь после него перестала ходить в школу? Значит, он очень сильно тебя расстроил? Так сильно, что ты уже больше не могла терпеть все эти унижения? Ты чувствовала себя совершенно беззащитной и одинокой. Разорванные джинсы — стали последней каплей в чаше твоего терпения. Ты уверена, что твои мысли не опережали происходящие в дальнейшем события?