— Лови его, — на выдохе прохрипел Артём, отталкивая меня и с трудом удерживая равновесие.

Нагоняя приличную волну, я ринулась к щиту, чем ускорила его движение. Бросилась в воду, попыталась плыть. Ещё секунду назад он был так предательски близко, и вот уже, словно дразня, медленно закручивался вокруг своей оси в паре метров от нас.

— Слева палка. Быстрее! — сквозь зубы прорычал Артём, взмахнул рукой и снова исчез под водой.

По привычке послушно я схватила палку, длинную корявую ветку, и, удерживая обеими руками навесу, попробовала подцепить её сучком веревку, которой был привязан Макс. Однако руки дрожали, ветка тоже, я то и дело оборачивалась назад, надеясь, что Артём вот-вот поднимется, до тех пор, пока не поняла, что дольше ждать невозможно.

Откинула палку и бросилась к нему, вытащила, обхватив за грудь, и потянула за собой к берегу. В этот раз он сильно наглотался воды и постоянно кашлял, выплевывая её из себя большими порциями, грудная клетка ходила ходуном, он хрипел и, обессилев, норовил выскользнуть из рук.

Когда же вода опустилась мне ниже колен, нести его стало невозможно. Весил он прилично. Я могла просто усадить его, но он всё ещё был дезориентирован и трясся, как под электрическими разрядами.

Плот с Максом сместился чуть ниже, но плыл ровно, не шатаясь, держа курс по центру реки.

Подняв Артёма на ноги и обхватив спереди за пояс, я уперлась ему головой в грудь, выжидая момент, когда он перестанет падать и придет в себя. Наконец, он немного отошел:

— Где Макс?

— На реке.

С усилием, сквозь мокрые, слипшиеся ресницы он вглядывался в оставленную позади дорогу.

— Я не в-вижу.

— Можешь идти?

Он сделал шаг назад, наступил на ногу, покачался на ней.

— Никогда ещё так н-ноги не сводило. Ты поймала щит?

— Нет.

Пошатываясь, он побежал к берегу, то и дело оглядываясь на реку, вскоре увидел плот и, в ужасе схватившись за голову, рухнул на колени. Так и сидел, пока я не подошла.

— Я не могла спасать вас обоих, — едва удерживаясь, чтобы не разрыдаться проговорила я. — Что мне было делать?

Но он ничего не отвечал, он был так потрясен и раздавлен, что просто раскачивался из стороны в сторону.

— Артём, — я села перед ним на корточки. — Макс жив. Вон он. Ты оставайся здесь, а я побегу до приюта и вызову спасателей. Они прилетят на вертолете и спасут его.

Оторвав от лица руку, Артём несколько секунд не мигая смотрел на меня, затем резко вскочил.

— Ты умница! — чмокнул в лоб, и мы, оставляя за собой тёмные мокрые следы, помчались вверх по нагретой солнцем асфальтовой дороге к приюту.


Глава 21


Со спасателями разговаривал Артём, он вообще со всеми разговаривал и всем всё объяснял.

Я же, как только переступила порог приюта, впала в странное, тупое, обессиленное оцепенение. Меня что-то спрашивали, но что именно я отвечала — не помню.

Несколько работниц приюта после того, как мы, насквозь мокрые и закоченевшие, ввалились к ним, засуетились, принесли странную, но сухую одежду, одеяла, тапочки и, в ожидании приезда спасателей, стали поить нас чаем, но всё это, казалось, происходило не со мной.

Я будто видела себя со стороны. Жалкую, осунувшуюся и дрожащую, с безразличным, отстраненным взглядом, в котором стояли разноцветные световые пятна: бурое пятно на щите, золото волос, полная ужаса синева глаз, чёрный шарик пирсинга.

Постепенно отогреваясь, тело начало болеть, и только оно подсказывало, что это происходит со мной, и я существую. Что всё случившееся не сон и не иллюзия.

Спасатели, бравшие с собой на реку Артёма, вернулись довольно быстро, объявив, что при первом осмотре «потерпевший не обнаружен». Но не мог же Макс просто исчезнуть вместе с плотом. Это же всего лишь река, а не водопад, и течение в ней не было стремительным.

Из-за этого Артём начал психовать и вдрызг разругался с главным из спасателей, который вместо того, чтобы прочесывать реку, стал ждать одобрения на запрошенный вертолёт. Он записал наши имена, телефоны, поспрашивал про Макса и, пообещав связаться, если будет какая-нибудь информация, велел ехать домой.

Артём заупрямился, позвонил своей Карине и, унизительно извиняясь, просил помочь ускорить поиски. Карина обещала попробовать, взяв с него слово, что он успокоится, поедет домой и купит новый мобильник.

Но прежде, чем мы уехали, вышел конфликт с врачами. Они сразу начали разговаривать с нами в насмешливо-высокомерном тоне. Молодой здоровый блондин и женщина лет сорока как только вошли и увидели нас, тут же, не выяснив толком, что случилось, принялись иронизировать, типа: «Ну, как водичка?» и «Топиться в такое время года вредно для здоровья». А когда слушали лёгкие, женщина попросила Артёма поднять руки, и, глупо хихикнув, сказала: «Ну, всё. Рука отмерзла. Придется ампутировать».

Им, вероятно, казалось, что они большие шутники и здорово подбадривают нас, но после её идиотского вопроса, стоит ли мне проверить голову на наличие вшей, Артём посоветовал им катиться куда подальше.

Парень пригрозил ему «купировать психомоторное возбуждение», на что Артём ответил, чтобы купировал свою напарницу, и та, оскорбившись, начала зло требовать везти меня в больницу, потому что якобы я находилась в шоковом состоянии.

Но я ответила, что никуда не поеду, так как тороплюсь встречать родителей. Только тогда они отвязались.

В такси Артём сел сзади со мной и стал утешать, но мне утешений не требовалось, потому что все чувства заморозились. Мне было всё равно. Даже если бы повезли в больницу. Однако это требовалось ему самому: сосредоточиться на мне, говорить обо мне, опекать, лишь бы не думать о Максе. Он хвалил меня и благодарил, что спасла, но не уловить сожаления о том, что я сделала такой выбор, было невозможно.

Мы вошли в подъезд. Прощаться не стали, он просто сказал: «Я позвоню» и побежал к себе.


В квартире стояла привычная тишина. Ничего не изменилось.

Время в ней текло совсем иначе. За четыре дня моего отсутствия жизни четверых людей безжалостно встряхнуло, перекрутило и вывернуло наизнанку, а здесь царили безмятежность и уют.

Дома было хорошо. Спокойно. Безопасно и предсказуемо. Дома я могла снова стать собой и позабыть о неприятном приключении, словно ничего не произошло.

Я ни в чем не была виновата и не сделала ничего дурного. Случившееся на реке — нелепый несчастный случай. «Можно всю жизнь ходить под куполом по канату, — говорила Вика. — И подавиться рыбной костью». Мокрая дорога, рассветный туман, неизвестно кем наваленная куча коряг, строптивая, опаздывающая на лодку Вика. Машина, водитель которой наверняка даже не заметил, что задел Макса. Кто мог предположить, что всё так обернется? Точно также, как невозможно было предположить, что у Артёма сведет ногу, и что я выпущу плот.


Первым делом я залезла в душ. Под тёплую, ласковую, расслабляющую воду.

Наверное, Артём был прав, когда твердил, что не хочет собаку. Стоит привязаться к кому-то, полюбить, и ты обречен. Больше себе не принадлежишь. Мысли твои тут же наполняются неясными волнениями, ожиданиями и надеждами. Горечью разочарований и ужасом потерь.

Ты становишься податливым, зависимым и беззащитным. Тебя так просто ранить, а может даже и убить. И как не силься, сколько не пытайся удержать, плот всё равно выскальзывает из твоих пальцев, и ветер уносит его в неизвестном направлении.

Я так старалась быть хорошей, понимающей подругой. Мне нравилась Вика. В какой-то мере я восхищалась ею и, как выяснилось, очень сильно привязалась к ней. Она ужасно поступила со всеми, но мне хотелось её вернуть. Услышать её голос, смех, увидеть блестящие глаза, обнять и почувствовать запах духов. Простить я бы её никогда не смогла, но осознавать, что мы расстались навсегда, было невыносимо.

Так же, как невыносимо думать о Максе. Которого до того злополучного вечера в санатории я считала идеальным человеком. И я просто отказывалась верить, что он мог погибнуть, потому что таких людей на свете единицы. Он, не колеблясь, спас тонущего мальчика, не задумываясь, кинулся помогать слепой старушке, он вернул мою коробку с игрушками. И, если бы не Вика, никогда не позабыл бы об оставленных в шкафчике магазина капустных пирожках. Он бы никогда не предал Артёма. Ему нравилось быть воображаемым. Но его жизнь была в моих руках, и я принесла её в жертву своим чувствам.


Однако с Артёмом всё обстояло ещё хуже и сложнее. Он был жив, здоров, и между нами не произошло никакой ссоры. Вот только эта рана терзала сильнее всего. Он сделал всё, чтобы привязать меня к себе, влюбить, не оставляя и малейшего шанса на спасение.

Ему, которому официантки пишут свои телефоны на счетах, за которым стоит очередь из актрис типа Вики, вдруг понадобилось зачем-то играть со мной: чудачкой и маменькиной дочкой, лохушкой, сочиняющей глупые романтические сказки, падающей в обморок в клубах и спящей в обнимку со старым осликом.

Со мной, которой много и не нужно было, я и так сразу полюбила его, с самого потопа, с того момента, как увидела. Я ничего не просила и ни на что не надеялась. Я просто находилась в стороне и наблюдала, но ему недостаточно было моей тихой, молчаливой любви, условия требовали её физического подтверждения и полной, безоговорочной победы. И всё для того, чтобы просто сыграть в игру, в которую никогда прежде не играл. Наверное, Вика была права, говоря, что я маленькая и совершенно ничего не понимаю в любви.


Я сунула грязную одежду в стиральную машинку, без аппетита съела последние сосиски, вытерла пыль во всей квартире и, готовясь к приезду родителей, пропылесосила.

Все эти дни мы почти не спали, но я знала, что всё равно не смогу уснуть, что буду лежать и постоянно думать обо всём случившемся, прокручивая их лица в своей голове снова и снова. Их поступки и слова. Сожалеть о ссоре с Викой, корить себя за Макса и погибать от любви, с которой я ничего не могла поделать. Прошло всего три часа с момента, как мы попрощались на лестничной клетке, а я уже невыносимо скучала.