Я споткнулась о его ноги и через секунду была у него на коленях.

— Пожалуйста, — сказала я, не зная куда девать руки. — Я не Вика, мне тяжело. Я по-другому это чувствую. У меня голуби бьются. Я в обморок падаю. И тону. А ты специально со мной играешь. Мучаешь.

— Это я мучаю? — с театральным удивлением Артём взял меня за подбородок. — Вот так новости. А разве не ты с первого дня всячески пытаешься меня соблазнить? Сначала в майке с Тедди рассекаешь и пожираешь плотоядными взглядами, а потом хлопаешь своими ясными ангельскими глазками и говоришь: «Конечно, поехали ко мне домой. Я так рада! Будем играть в Скрабл с Максом.»

Ему удалось меня рассмешить.

— Ишь, голуби у неё, а я не человек, что ли? Или ты специально хотела, чтобы я бесился и не мог больше ни о чем другом думать?

Он сгрёб мои нечесаные патлы на затылке в кулаки, приблизился и, закрыв глаза, требовательным тоном приказал:

— Быстро целуй!

Я глубоко вдохнула, и тут очень близко послышались голоса. Мы вскочили как по команде и бросились за сарай.


— Я сама буду с ним разговаривать, — сказала Вика. — Подключайся, только если ломаться начнет. Но сначала нужно по-хорошему.

— А если они там, у него?

— Тогда ты знаешь, что делать. Скажешь этому придурку, что хочешь поговорить, и вырубишь сразу. Этот дом так выглядит, будто в нем приведения живут.

Раздался приглушенный стук в дверь.

Они подождали немного, затем ещё постучали. Лодочник, должно быть, уже спал, однако после третьего стука всё-таки открыл. Слов было не разобрать, но Вика лишь ответила «Это не мы приходили», и дверь с громким стуком захлопнулась.

— Ладно, — сказала она. — Значит, подождем. Ты чего, Котик, напрягся?

— Они где-то здесь.

— Ну и пусть, — нарочито громко произнесла Вика. — Пусть прячутся, а мы на крылечке посидим. Смотри, какое небо! Столько звёзд! Обалдеть. Иди сюда, чего стоишь?

Она замолчала. Какое-то время никто из них не произносил ни слова.

— У нас в городе тоже всегда можно звёзды увидеть, а в Москве их нет. Даже забывать начала, как они выглядят. Бывало, выйдешь на балкон и полночи можешь так стоять, и всё смотреть, смотреть.

— В каком городе?

— Да какая разница? В одном богом забытом, скучном, никакущем городишке с тридцатью тысячами таких же никакущих жителей.

— Зачем же ты придумываешь, что ты из детского дома?

— Затем, что когда люди слышат про детский дом, ты им сразу становишься интересен. Они жалеют тебя и опасаются. У тебя может быть припасена куча тёмных историй и житейского опыта. Они сразу начинают предлагать себя и свои услуги, в глубине души тайно надеясь, что именно они своим трогательным участием успокоят тебе душу и исправят все жестокости этого мира. А кому ты интересен, если у тебя всё ни о чём? Никакущий город, никакущие родители, никакущая школа? Никакого прошлого и никакого будущего? Серость, занудство и однообразие. Тупые родственники, соседи, одноклассники — унылая, безликая масса, которая десятилетиями варится сама в себе. Стоя на балконе и глядя на звёзды, особенно отчетливо это понимаешь.

— В детском доме нет ничего хорошего.

— Дело не в нем. Убивает обреченность. Люди, знаешь, они, как коровы на мясокомбинате. Грустные и покорные. С чем родился, с тем и помер. А я не хочу такую жизнь. Я хочу всего-всего. И мне ничего не стоит придумать себе другую историю и другую себя. Вот увидишь, я обязательно уеду в Голливуд, потому что я всегда добиваюсь, чего хочу. Появятся деньги, и сразу туда умотаю, пока не состарилась.

Она помолчала.

— Слушай, Котик, а давай с тобой банк ограбим? Серьёзно. Я всегда об этом думала, просто не с кем было, а ты — крутой и надёжный. Будем ездить по регионам и грабить банки в никакущих городах. Как Бонни и Клайд. Ты станешь защищать меня, а я тебе петь Лану.

— Для начала посадим тебя на лодку.

Голос Макса изменился, похоже, он встал.

— Сейчас придет, — шепнул на ухо Артём. — Приготовься.

Я сжала в руках веревку. Из нашего укрытия в серо-синей ночи просматривался кусочек двора и большая часть лодки.

Макс появился из-за дома неспешно, крадучись. Мягко и осторожно ступая, он всматривался в темноту разрозненных построек. Но, заметив лодку, как Артём и предполагал, потерял бдительность. Присел на корточки, постучал по ней ладонью, наклонился и начал переворачивать.

Дольше ждать Артём не стал. Очень быстро подошел к Максу сзади и прислонил к шее шокер. Послышался лёгкий треск. Макс свалился моментально. Никаких судорог у него не было. Просто тихо откинулся назад и замер.

Я подлетела с веревкой, просунула её между его запястий и стала стягивать. И прежде, чем он зашевелился, успела приступить к ногам. Оказалось, всё не так уж и страшно.

Пока Артём придерживал, Макс только хватал воздух ртом, не в силах произнести ни слова, а как задышал нормально, и мы надели на него респиратор, отошел и принялся нас крыть, но слышно было плохо, точно из-под подушки.

Кое-как дотащили его до сарая и усадили на доски.

— Понял теперь, Котик, кто в доме хозяин? — победно проговорил Артём ему в ухо, а потом махнул мне рукой, — умница, Витя. Идём ловить грабительницу банков.

Выходя из двери, он чуть наклонился, чтобы не задеть головой косяк, сделал шаг вперед и тут же раздался глухой удар. Артём схватился за голову, и его повело. Он упал на колени, постоял немного, а потом завалился, как подстреленный.

С веслом в руке в сарай вошла Вика.

— Думаете, самые умные тут? — она угрожающе наступала на меня, даже в темноте было видно, как сверкают её глаза. — Тебе тоже врезать?

— Нет.

— Где Макс?

Но тот, издав глухой нечленораздельный звук, сам дал о себе знать.

— Иди развязывай, — приказала Вика.

Я сняла с него маску, а потом принялась ковырять узлы. Макс молчал. Только осуждающе смотрел сверху вниз, будто это не они первыми начали военные действия.

Вика ткнула в меня веслом и спросила, где ещё веревки. Пришлось показать.


Артём по-прежнему был без сознания. Лежал лицом вниз. Одна рука чуть выше головы, вторая, поврежденная, — под телом. Я хотела перевернуть его, но Вика отпихнула меня и, наклонившись, с злостью принялась наматывать веревку ему на руки.

После чего они связали и меня. Надели нам обоим респираторы и закрыли в сарае.


Сидя там на деревянном щите в неудобной позе, привалившись к стене, я отчего-то вспомнила, как мы пели в караоке «Ничего на свете лучше нету» и если ещё утром казалось, что примирение неизбежно, то теперь в это верилось с трудом.

Где была эта точка, в которой всё преломилось и пошло наперекосяк? В тот момент, когда Артём отказался брать щенка, или когда он назвал Макса Симсом? Когда Вика пела Лану? Или вообще ещё там, в Парке Горького, когда они с ней познакомились? Или всё дело во мне и в том, что я привела её и сказала, что это игра? А может, всё началось с голубя?

С тем, что к маминому приезду попасть домой не получится, я смирилась, решив, что как только мы выберемся из сарая, сразу поедем к Юле, я позвоню тёте Кате и расскажу всю правду. Тогда они будут переживать, волноваться, но, по крайней мере, не сойдут с ума и не получат разрыв сердца. А потом, когда вернусь, накажут, конечно, но наказание меня не пугало. Я его заслужила. Хотя бы за то, что всё это время забивала на школу.


Вскоре Артём пришел в себя и зашевелился под боком. Несколько минут возился в темноте, я просто чувствовала, как ходит ходуном настил, а потом неожиданно услышала его голос:

— И что? Ты уже сдалась? Ползи сюда, будем развязываться.

Но ползти не пришлось, ноги мне Макс милостиво связывать не стал, поэтому я просто подвинулась к нему ближе, пихнув в бок коленкой.

— Ложись на живот. Сейчас перегрызу твою веревку, — усмехнулся. — Ну, не перегрызу, конечно, но на веревочном курсе мы так развязывали друг друга. Правда, там было гораздо светлее и удобнее.

Я перевернулась, и он только ухватился за веревку зубами, как меня буквально затрясло от смеха, возможно, это произошло от нервов и накопившейся усталости, но отчего-то вдруг стало невыносимо щекотно, и, чем больше я смеялась, тем смешнее становилось. Воздуха в респираторе не хватало, а я всё равно смеялась и никак не могла успокоиться, представляя, как глупо мы выглядим со стороны.

Артём с недовольным вздохом откинулся на спину.

— Перестань. У меня и так голова раскалывается, а ты ещё вибрируешь. Какая муха тебя укусила? Не успокоишься, так и останешься здесь. Подумай о чем-нибудь серьёзном, — он немного помолчал, потом задумчиво проговорил. — Я обещал рассказать тебе кое-что. Сейчас самое время. Именно так я себе это и представлял. Исповедальная речь, как наутро перед казнью.

Он слегка приподнялся, облокотившись спиной о шатающуюся стену сарая.

— Мой отец был тяжелым человеком: деспотичным, требовательным и ревнивым. Взрывался он не часто, но его гнев был чудовищным. Копилось, копилось, а потом выплёскивалось и накрывало всё вокруг. Пока он был популярен, и его любили, он чувствовал себя королем и смотрел на всех свысока, но когда интерес стал угасать, и появились новые звёзды, сделался просто невыносимым. Несколько лет безвылазно сидел дома, пытаясь родить новый шедевр, но тот никак не рождался, и мы все оказались в этом виноваты.

По утрам отец вечно был чем-то недоволен, хотя мать уже не знала, как ему угодить, а вечером закрывался у себя в студии и пил, говоря, что работает. Во всем, что касалось матери, он был страшно подозрителен и обидчив. А ещё жутко чувствителен к своей репутации и тому, что подумают о нем люди.

Однажды Костров, который уже не знал, как добиться от него хоть какого-нибудь материала, предложил ему пойти на мероприятие, устраиваемое одним молодым композитором и пианистом — восходящей звездой. Там должны были появиться иностранцы — спонсоры, присматривающие композитора для своей компьютерной игрушки. Обычно я на все их званые обеды и ужины забивал, да и они сами меня не брали, не без причины опасаясь, что начну их позорить.