— Это Гашиш, — прошептала кассирша, на её лице ужаса было не меньше, чем на моём. — Никто ничего не сделает.


Они подняли Артёма под руки с двух сторон и потащили к своей машине. Бородатый подбежал и распахнул перед ними дверцу.


Отшвырнув воду, я бросилась к выходу, но неожиданно Галя схватила меня за рукав.

— Куда? Ишь, защитница нашлась! Как ты ему поможешь?

После чего она пихнула свою корзину мне в руки и, сжимая в руке шарф, грузным, решительным шагом направилась к дверям.

Я передала корзину кассирше, и её лицо посветлело:

— Повезло тебе.

Когда я выскочила на улицу, тётка была уже на половине пути, а «упыри» почти затолкали Артёма в машину. Он отбивался ногами, но шансов у него не было никаких.

— Ты, подонок, что делаешь?! — грубым, сварливым голосом заорала Галя на всю округу. — Тебя, тварь, мало отец порол? Вадик, чтоб тебя, а ну оставьте мальчика в покое! Я вам сейчас устрою. Петька, гад, фашист, мать лежит помирает, а он людей гробит. Я ей всё доложу!

Парни оторопело развернулись, татуированный нелепо спрятал за спину биту, а бритый выпустил Артёма и пошел к ней навстречу. Распростер руки, будто очень рад видеть, а Галя тут же наотмашь принялась хлестать его по щекам шарфом.

— Что ж ты, неблагодарная скотина, перед людьми-то меня позоришь. Сволочь! Мразь.

Подошла к бородатому и отхлестала его таким же образом. Татуированный успел отскочить.

— А ну давай ключи от машины! — выставила под нос бородатому руку. — Давай, давай, матери отдам. Пусть она с тобой разбирается.

Пихнула Гашиша в плечо:

— А ты, марш в магазин. Картошки возьмем.

— Тёть Галь, не ругайтесь, — примирительно проговорил Харя издалека. — Мы ничего не сделали.

— Видала я “ничего” , морда ты страшная. Да, чтоб вас всех в горячие точки сослали!

Воспользовавшись заминкой, Артём отошел от них, и я подбежала к нему.

— Ты как?

— Адреналин словил — это хорошо.

— Идем скорее, — попыталась взять его под руку, и он вздрогнул, схватившись за плечо. Левая рука висела, как неживая.

— Глянь, пришел ли мужик, а я посижу пока немного, — опустился на бордюр.

Я посмотрела на красную машину. Возле неё стояла Вика и разговаривала с водителем. Она явно упрашивала его взять их, но он суетливо отказал ей и уехал.

Троица упырей всё ещё препиралась с мамой Гашиша, но татуированный то и дело посматривал в нашу сторону.

Я села перед Артёмом на корточки:

— Давай, помогу идти.

— Он стоит там?

— Уехал.

— Макс стоит?

Я огляделась. Макса нигде видно не было.

— Не знаю. Вставай! Пожалуйста, я тебя умоляю. Ты что, не понимаешь, что они реально нас убьют?

— Нас? — он позволил себя поднять и, аккуратно придерживая левую руку, послушно пошел за мной. — Вот, чёрт. Поэтому я и не хочу собаку.

— Ты уже сто раз это сказал, — потянула его за локоть, чтобы шел быстрее. — Я и с первого раза поняла, что мы тебя тяготим, но сейчас я буду решать, что нам делать. Потому что ты в шоковом состоянии и ничего не соображаешь.

— Что за глупости? Ни в каком не шоковом. В нормальном я состоянии. Чего ты придумываешь? И паникуешь на ровном месте.

Гашиш, проводив нас взглядом, выставил два пальца в нашу сторону и сделал вид, что стреляет.

— Я тебе не Макс, понятно? Я не привыкла к такому и не знаю, что делать, и бегать не умею и драться тоже, — наверное, получилось слишком нервно, но внутри меня всё кипело.

— Да я бы и сам не догадался, что нужно просто шарфом по морде отхлестать.

— У тебя рука сломана.

— Это не рука. Это опять чёртова ключица. В том же месте. Срастись не успела.

— Очень больно?

— Довольно привычно. А то я уже забывать начал, как она болит. Перевязать нужно.

Куда мы вообще идём?

— За Пандорой, куда же ещё? После того, что они сделали, все способы и средства хороши.

Меня буквально трясло от злости, я сама была готова убить Вику.

— Правильно, — одобрил он. — Там эластичный бинт есть. И всё-таки, не могу поверить. Он там был. И просто смотрел. Как же так, Витя? Может, он даже знал, что она собирается сделать, и позволил ей…

— Я не видела его. Возможно, он отошел.

— Нет, он точно там был. Наверняка. Просто в голове не укладывается.

У меня не было слов, чтобы оправдать Макса.

— Я хотел быть нормальным. Очень хотел, — неожиданно сказал Артём приглушенным голосом. — Таким, как все. Обычным. С простой школой, с одноклассниками, друзьями. Гулять на улице и сидеть по ночам в интернете. Но у меня было по три концерта в неделю в разных городах. А мне одиннадцать.

Макс сказал, что, возможно, я какая-то биологическая модель роботов, разработанная в секретной лаборатории, специально для той жизни, которой я жил. Репетиции и концерты, концерты и репетиции. Честно. Мы с Максом долго искали на мне кнопку или чип. Я побрился налысо. Проткнул ладонь медицинской иглой, потому что мне показалось, что там есть провод, — он поднял руку, показывая шрам. — А потом решили, что если я робот, то во мне должно быть заложено беспрекословное послушание. И если я перестану выполнять всё, что от меня требовали, то смогу это проверить. Вот тогда я и бросил музыку. Хотел убедиться, что я человек.

— Почему же ты просто не сказал родителям, что устал?

Мы вышли на пустырь.

Артём невесело усмехнулся:

— С тем же успехом можно было просить священника отказаться от Бога. Если бы ты знала, что началось, когда я объявил, что не хочу больше играть. Лучше не вспоминать.

Он замолчал, видимо всё же вспоминая. Я терпеливо ждала продолжения.

— Как-то зашла к нам мамина подруга, и мама стала ей жаловаться: “Знаешь, что я услышала, когда сказала, что пора возвращаться к репетициям? «Мама, пожалуйста, я ещё не готов». Представляешь? Сказал «пожалуйста», словно я инквизиция какая-то или Гестапо. А когда стала объяснять, что это его долг и обязанность, потому что у каждого человека есть в жизни обязанность, раскричался и расплакался, как маленький.”

Подруга ответила: «Зато он красивый и талантливый», а мама заявила, что это не моя заслуга, и сам по себе я никто.

Он снова прервался, переводя дыхание.

— После я сделал всё, чтобы они возненавидели меня. Поверь, это лучше, чем игнор. Специально сделал. Много чего делал н-назло. Папа был в шоке, а я радовался. Мне ведь тогда было всего пятнадцать. И если бы не случилось то, что случилось, думаю, и не остановился бы.

А теперь… Возможно я и хотел бы п-попросить прощения, но больше не у кого, — он поймал мою руку, как бы ища поддержки. — Макс единственный, кто у меня остался из той жизни. Потому что Костровым нужны только деньги. Они оттого и хотят поскорее женить меня на своей Полине. Каждый мой день рождения считают.

Мы остановились на дорожке, ведущей к пустырю. Дождь по-прежнему шел. Уже не такой сильный, но с нас текло ручьями.

— Макс единственный, кто у меня остался. Он — вся моя семья, понимаешь? Макс, за которого я мог бы умереть, п-просто стоял и с-смотрел.

Он вдруг ухватил двумя пальцами меня за свитер, притянул и, прижав к себе здоровой рукой сзади за плечи, стал целовать. Импульсивно, пылко и болезненно, точно все слова у него уже закончились, и только так он мог передать мне всю силу своих переживаний.

И я наверняка смогла бы их разделить, если бы в этот момент меня не накрыло волной своих собственных чувств. Такой сильной, что уши заложило, а сознание удерживалось лишь на страхе снова отключиться и потерять этот момент. Момент, когда всё вокруг остановилось: и время, и ветер, и вода. Ничего не двигалось. Всё было заполнено огромным, невыносимо прекрасным и мучительно-восторженным счастьем, словно сердце вот-вот разорвется, и из него выпорхнет огромная стая белых голубей.

Но Артём отстранился и коротко, как бы ставя точку, чмокнул в губы:

— Спасибо. Стало легче. Ты не обиделась?

В горле всё ещё стоял ком мучительного восторга, а голуби отчаянно бились в грудной клетке, и я уже собиралась признаться, что люблю его, но испугалась. Как будто, заикнись я об этом, всё исчезнет.

Оставшуюся дорогу до автосервиса мы разговаривали о моей школе. Он вспомнил рассказ Вики о том, как мы с ней познакомились, и одно за другим, я выложила обо всех своих неприятностях с Дубенко, включая драные джинсы и то, почему я решила не ходить на уроки.

— Я всегда хотел учиться в обычной школе. Думал, это весело.

— Тебе бы было весело, но я не такая.

— Я бы учился с тобой в одном классе и довел бы твоего Дубенко до самоубийства.

— Это вряд ли. Он непрошибаемый дебил. А с собой кончают только очень чувствительные и грустные люди.

Тут Артём резко повеселел:

— Может и чувствительные, но насчет грустных — не уверен. Я когда в больнице лежал, был у нас один. Как халат снимет, мы все зажмуривались. Такие у него ужасные шрамы по всему телу были. Подробностей не знаю, но столько я в жизни не смеялся.

А насчет своего одноклассника — не переживай, прошибаются все. Тебе нужно было рассказать об этом раньше.

— Между прочим, он здоровый. Что ты ему сделаешь?

— Ох, Витя, неужели ты не знаешь, что дело не в массе. Вот ты наверняка думаешь, что если бы мы с Максом сошлись, то он бы меня победил?

— Я о таком вообще не думаю.

— А вот нифига. Я — круче!

— Ты опять хвастаешься?

— Ничего подобного. Ты сама признала, что я лучше. Лучше всех.


Глава 19


Затопленная деревня находилась под высоким склоном насыпи у самой реки, и прямого подъезда к ней не было. По верху насыпи проходила узкая автомобильная дорога. К одной её обочине плотной стеной примыкали деревья, другая, ведущая к реке, была завалена пнями и корягами.