— Далеко она?

— Если поселок насквозь проехать и дальше прямо через лес, никуда не сворачивая, там указатель есть «Воинская часть», а Варваркин дом за ней, ближе к реке. Она специально в такой глуши себе место искала, чтобы все думали, что она отшельница и ведунья.

— Всё ясно, — снова взял меня за руку. — Спасибо.

— Да, пожалуйста, — удовлетворенно выдохнула бабушка. — Я тут про всех всё точно знаю. Никогда не ошибаюсь.


Мы немного отошли, и я рассмеялась:

— Ну ты и разводила. Задурил бабушке голову.

— Главное, сначала показать, что не воспринимаешь человека всерьёз, а потом дать надежду, тогда он сам предложит всё, что тебе нужно.

— Попробую запомнить.

— У тебя не получится.

— Почему это?

— Потому что ты не носишь маски и обманывать не умеешь. В твоём случае гораздо полезнее быть начеку и, зная о том, что люди так делают, не попадаться на подобные уловки.

Мы вышли на улицу со светофорами. Стало жарко, и я повязала джинсовку вокруг пояса. Настроение было отличное.

— Идем за Пандорой?

Артём остановился, огляделся, определился с направлением и, сунув руки в передние карманы джинсов, довольно быстро почесал вперед.

— Никакой Пандоры. Потом заберу. Когда закончим.

— Мы что, пешком пойдем к этой Варваре? — я побежала за ним.

— У Макса с Викой нет машины.

— Но Артём! Это же далеко. У меня нога натерта, и все мышцы болят.

— Тебя понести?

— Мне же правда домой нужно. Умоляю. Давай заберем Пандору и просто доедем.

— Нет. Я обязан поставить его на место. Он всю жизнь был Котиком, и маленьким маминым счастьем, и солнышком, ему никогда не нужно было быть гениальным, знаменитым и оправдывать надежды семьи. Я знаю, что после случившегося, ему намного хуже, чем мне. Знаю, что ему не хватает всех этих сюсюканий и нежностей, но как он мог променять меня на эту актриску? Чего бы я там не болтал.

— Дело не только в Вике. Он считает, что ты очень эгоистично и некрасиво поступаешь со всеми людьми, которым нравишься. Не ценишь отношения. И его в том числе.

— А я всю жизнь ничего не ценю, — неожиданно огрызнулся он в довольно резком тоне, словно я тоже была в чем-то виновата. — У меня вроде всё есть, а мне ни тепло, ни холодно. Я бы может и хотел ценить, но что-то не получается.

— Просто представь, что у тебя нет денег, что негде жить, что ты голодный и еле сводишь концы с концами.

— Как можно представить, что ты голодаешь, если никогда в жизни не голодал? Ты такая смешная… Как можно представить то, что никогда не испытывал?

— Всё зависит от воображения и желания. Я, например, что угодно могу представить.

— Серьёзно? — он остановился и подошел очень близко. — Тогда опиши, что чувствует парень, когда у него эрекция.

Я сделала шаг назад.

— Тебе обязательно переводить что-то серьёзное на разговоры ниже пояса?

— Само собой. Это единственное, что меня волнует. Я же уже ясно дал понять, что ничего не ценю.

— Знаешь, когда у нас нечто похожее говорят идиоты из одиннадцатого, для них это естественно. У них так мозг работает. Точнее не работает, потому что его попросту нет. Но когда говоришь ты, то звучит так, будто ты специально говоришь гадости, чтобы обидеть меня.

— Не знаю, чего тут гадостливого, — бросил с вызовом он. — Просто не нужно выпендриваться со своим воображением. Понятно?


Глава 17


Всё это время я не забывала о произошедшей в их семье трагедии. О которой знала лишь то, что отец Артёма убил мать Макса. Подобное темное, отрывочное знание, как объемная ноша: тяготит, мешается, постоянно напоминает о себе. О таком обычно не расспрашивают. Но оно не дает покоя и провоцирует.

Из-за этой общей ссоры Артём стал часто вспоминать о своём доме и родителях. Хотя о виолончели, несмотря на обещание, так и не рассказал и вообще откровенностью не отличался.

Некоторое время он ещё злился, но, когда вышли из поселка, успокоился и заметно повеселел. Я же чувствовала себя расстроенно и немного напряженно, решив, что раз он так осадил меня, то впредь стоит быть осмотрительнее и оставить своё мнение при себе. Однако расценив моё молчание как обиду, Артём неожиданно принялся смешить меня. Прыгать, петь, жестикулировать и танцевать на пустой дороге. В точности, как тогда в караоке — настоящее представление. «Расстёгнутыми поперек весны, радуется лето, радуемся мы… Удивления хочешь, визави. Это будет нетрудно… Солнцами ли, звёздами ли…».

В его исполнении я услышала песен пять целиком и около десятка частично, потому что когда он забывал слова, то сразу же переключался на что-то другое.

Проехавшая по встречной полосе машина приветственно посигналила, Артём помахал рукой.

Его энергия, пыл и обаяние настойчиво увлекали, вынуждая пританцовывать и подпевать в ответ. И поэтому, когда он затянул: «Ничего на свете лучше нету…», я уже развеселилась. Подсадив меня на закорки, он «поскакал» прямо по центру дороги. Мы орали и размахивали руками.

«Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы… Ла, ла, ла, лай-ла… Ла-ла-ла ла…».


Тогда-то и раздался сзади негромкий автомобильный сигнал. За всё время это была третья машина в нужную нам сторону. Две первые равнодушно проехали мимо наших поднятых рук, а этой пришлось остановиться.

Стекло опустилось и водитель, добродушного вида дядька, окликнул нас:

— Эй, ребетня, вам куда?

— В Москву, — крикнул Артём.

— До Москвы сейчас никак, — на полном серьёзе ответил водитель. — Река же разлилась.

— Жаль. Тогда до воинской части.

— Это можно. Залезайте назад.

На соседнем сидении у него были навалены пакеты.

— Можно у вас телефон зарядить? — Артём достал свою зарядку.

— Запросто, — водитель охотно воткнул usb-штекер в прикуриватель. — Это Айфон?

— Ну да. Пятый.

— Говорят, Айфоны хорошие.

— Хорошие, — Артём снял куртку, положил на моё плечо и без стеснения привалился. От него всё ещё пахло туалетной водой, но теперь к этому запаху примешался запах костра, пота, ветра и реки.

— Тут у меня одна история была, — сказал ни с того ни с сего водитель. — Подобрал на дороге девушку. Жалкая такая стояла, замерзшая. Решил, что даже если не заплатит, — подвезу. Простые люди должны всегда друг другу помогать. Она села ко мне и молчок. Всю дорогу сидела, спрятав нос в шарф, только длиннющими ресницами хлопала, на вопросы не отвечала, разговаривать не хотела. Быстро до места довез, всё в лучшем виде. А как выходить, достает из кармана баллончик и полную струю мне в лицо.

Вот как после такого людям помогать? Мне жена говорит:”Добрыми делами вымощена дорога в ад.” Ну, а я так не могу. Мы же простые люди. Кто нам кроме друг друга поможет? Не государство же. Не депутаты и олигархи. Мы никому не нужны. Как хочешь, так и выкручивайся.

Я, вот, с шестнадцати лет работаю и лет десять халтурю, как могу, то вагоны разгружаем, то бомблю понемногу, а что делать? Жена, дети, сейчас у нас все так, кто не спился и не сел. Дочки у меня в школу ходят, а там только и успевай взносы сдавать. А лекарства сколько стоят? Впрочем, вы с Москвы, а там другое. Все на деньгах помешаны. Поэтому и люди черствые.


И тут я заметила, что Артём притих. Глянула в зеркало — заснул. Водитель это тоже увидел и замолчал. Дорога монотонно стелилась, деревья мелькали, накопившееся утомление давало о себе знать. Сосредоточившись на тёплом, ровном дыхании и приятной тяжести у себя на плече, просто прикрыла глаза, а проснулась от сквозняка и громкого оклика «Ребята, проснитесь».

Я вздрогнула, Артём поднял голову. Водитель открыл заднюю дверь со стороны Артёма:

— Вылезайте быстрее. Застряли чуток. Толкнуть нужно.

Выбрались из салона сонные, плохо соображающие, Артём даже куртку не надел. Дорога была проселочная, разбитая, со всех сторон серо-коричневое поле, вдалеке редкие стволики березок. Машина стояла посреди слякотной лужи.


— Хотел тут срезать, чтоб вас прямиком к воинской части подвезти, да вот сел, — нервозно суетясь, мужчина вернулся за руль, а мы, нехотя зайдя в грязь, уперлись руками в багажник. Машина дернулась и, легко поддавшись, выкатилась вперед.

Артём вытер руки о джинсы, я достала влажные салфетки, а машина всё катилась по извилистой, теряющейся за горизонтом дороге. Сначала медленно, будто неуверенно, потом быстрей и быстрей. Я не могла поверить своим глазам, Артём застыл с открытым ртом.

Следом мы не побежали, кричать и размахивать руками тоже не стали. Просто замерли в немом недоумении, отказываясь верить своим глазам.

Оставшись в одной футболке, Артём обхватил плечи руками и поёжился.

Я сняла с пояса джинсовку и протянула ему, отказываться он не стал. Мешковатая и объемистая, она пришлась ему впритык.

— Прости, — сказал он. — Сам не понял, как уснул.

— Мне тоже не стоило спать, но ты меня усыпил.

— Прости, — не заметив иронии, повторил Артём. — Сейчас что-нибудь придумаем.


Очень хотелось присесть, но кругом всё было сырое и грязное. Он опустился на корточки. Большие, рыхлые, налитые тяжестью облака ползли над нашими головами.

— Пирожки жалко, — вспомнила я.

— Конечно, больше всего жалко именно пирожки, не права на машину, не паспорт или банковскую карту, оставшиеся в куртке, а мешочек вчерашних пирожков.

— Значит, у тебя и карта была?

— Я, может, и придурок, но не идиот. А теперь у нас нет ничего, — он засунул руки в карманы моей куртки и двумя пальцами извлёк безжалостно помятый пакетик эмэндэмок. Высыпал себе на ладонь последние четыре шарика.