— Да, конечно. Если я вам не помешаю.

— Только знаешь, что? — Вика сделала пару шагов и остановилась. — Давай на ты? Тебе сколько?

— Шестнадцать. В июне семнадцать будет.

— Ну, а мне девятнадцать. Договорились?

Я кивнула, и она снова дружески пожала мне руку.

Вика жила в маленькой однокомнатной квартире с перекошенными дверями и скрипучим потёртым паркетом. Однако ванна и туалет были новенькие и чистые, кухня тоже.

Вика наложила мне большую тарелку плова и, глядя на то, как я ем, принялась рассказывать, что любит принимать гостей, но к ней почти никто не приходит, потому что она приехала в Москву из другого города и подруг у неё нет. А девчонки из педагогического института её невзлюбили, решив, что она нарочно клеит всех их немногочисленных парней.

В институте Вика проучилась три месяца, а потом бросила его и готовилась поступать в театральное училище. Сказала, что мечтает стать известной актрисой и сниматься в Голливуде.

— Кстати, насчет твоих одноклассников, — вспомнила она, когда мы уже пили чай. — Может, они просто влюблены в тебя и пытаются добиться внимания?

— Влюблены? В меня? Дубенко? — я сделала такой большой глоток чая, что обожгла язык. — Конечно же нет! Они просто так развлекаются. Как-то в восьмом классе ко мне подошел Тарасов и предложил целоваться. Я сказала, что нам слишком мало лет, и что должна быть любовь. А он начал смеяться ещё раньше, чем я закончила говорить. Оказалось, они так прикалывались. Ещё и на телефон меня записали. С тех пор специально какие-нибудь пошлости говорят и ржут, когда прошу не ругаться матом в моем присутствии.

— Всё ясно. Они считают, что ты дурочка и лохушка, — запросто поставила диагноз Вика.

— Какая же я дурочка, если учусь лучше всех в классе?

— Это другое. С людьми всегда нужно быть настороже, каждый ищет свою выгоду. А тот, кто этого не понимает, считается маленьким или глупым. Не слушай никого, не доверяй — и будет тебе счастье.

Она дружески похлопала по руке, убрала пряди с моего лба и с интересом заглянула в лицо.

— Ты должна пользоваться тем, что у тебя есть. Глаза синющие, кожа — бархатная, и вся ты такая нежная, как зефирка, — смеясь, погладила по щеке тыльной стороной руки. — Очень хорошенькая девочка. Будь я парнем, я бы в тебя влюбилась.

Ей удалось меня смутить:

— Ты просто хочешь мне приятное сделать.

Вика громко расхохоталась:

— Боже! Как ты мило смущаешься, — обхватила моё лицо ладонями и, наклонив голову набок, сделала умилённое лицо. — Тебе очень идёт. Но цену себе всё равно нужно знать.


Ещё немного посидев, я пообещала скинуть деньги ей на телефон и пошла домой.

Людей во дворе было немного: две старушки с маленькой собачонкой, женщина с коляской на соседней дорожке, на парковку въехала машина.

Подойдя к своему дому, я обернулась, чтобы убедиться, что меня никто не преследует, и вдалеке заметила черный мужской силуэт. Шел он быстро и целенаправленно. В таких случаях, мама учила остановиться и пережидать, чтобы ни в коем случае не заходить в подъезд с незнакомцем.

Я поставила рюкзак на лавочку и сделала вид, будто что-то ищу, однако в ту же минуту услышала знакомые голоса. Подняла голову и поверх голого кустарника увидела сидящих возле соседнего подъезда Дубенко, Тарасова и Зинкевича. Вся компания дружно рассматривала что-то в телефоне Тарасова. Я похолодела.

— Знаешь код? — низкий голос заставил вздрогнуть и медленно повернуться.

Незнакомец оказался совсем молодым, от силы лет двадцати. С двумя чёрными, словно боевой раскрас индейцев, полосами на скулах, чёрным шариком пирсинга под нижней губой, небольшими закрытыми тоннелями в ушах и поразительно яркими голубыми глазами. Чёрная косая чёлка закрывала половину лица, а виски и другая часть головы до самого затылка были очень коротко острижены.

Одет он был тоже во всё черное от кожаной куртки до тяжелых шнурованных ботинок.

— Знаешь код? — повторил парень, спокойно выждав, пока я не закончу его разглядывать. — Или может ключ есть?

— Я здесь не живу, — неожиданно выдала я, одновременно пытаясь сообразить, бывают ли маньяки неформалами.

Ничего не ответив, он подошел к двери и принялся нажимать кнопки домофона.

И тут со стороны третьего подъезда, раздался пронзительный свист.

— Эй, жирная, иди сюда, — Дубенко помахал рукой.

Я не ответила и Дубенко снова крикнул:

— Кому сказали! Оглохла? Бегом сюда!

Вся троица поднялась и медленно двинулась в мою сторону.

Парень в черном резко дернул дверь, и она, оторвавшись от сдерживающего её магнита, распахнулась. Кивком головы он позвал проходить.

Решение я приняла за долю секунды, кинулась следом за ним, влетела, и, крепко ухватившись за ручку двери, изо всех сил притянула её к магниту. Эхо от удара металла о металл гулко прокатилось по подъезду.

Парень неторопливо поднялся по лестнице, затем вдруг остановился и озадаченно оглядел меня.

— Почему жирная?

Не зная, что ответить, я просто развела руками.

— Хочешь, идем ко мне?

Я испуганно затрясла головой, готовясь в любой момент рвануть обратно на улицу.

Он пожал одним плечом и быстро побежал наверх, а я к своей квартире на первом этаже.

Глава 2

Мама родила меня в сорок один. А папа был старше её на двенадцать лет. Он преподавал в университете, а она училась у него. Они поженились, как только мама защитила диплом, однако завести детей у них не получалось очень долго.

Но потом, когда появились новые медицинские возможности, мама всё-таки забеременела, и пока ходила, врачи постоянно пугали, что из-за такого возраста ребенок может получиться с физическими отклонениями или какими-нибудь психическими болезнями. Мама очень переживала, но всё равно решилась рожать. Вот только выносила меня всего шесть с половиной месяцев, а потом у неё случились преждевременные роды, и ей сказали, чтобы она не надеялась на то, что я выживу.

Они назвали меня Витой, пока я лежала в инкубаторе, считая, что тем самым программируют на жизнь. Неизвестно, помогло ли это, но я выжила. И хотя вскоре стало ясно, что я вполне обыкновенная и здоровая, мама уже никак не могла успокоиться и прекратить бояться за меня.

Ей постоянно казалось, что я заболею, выпаду из окна или утону. Что меня похитят с детской площадки или собьёт машина. И чем старше я становилась, тем она старательнее ограждала меня от всего, что могло представлять малейшую опасность. Сидела со мной дома и следила, чтобы «всё было в порядке». А когда я вдруг начала резко худеть, она запаниковала, решив, что я чуть ли не при смерти и категорически отказывалась верить врачу, что у подростков такое часто бывает из-за гормонов и быстрой перестройки организма.

Вот тогда-то уже и подключился папа. Прилично устав от маминых нервов и фантазий, он потребовал, чтобы она пошла к психологу и привела свою нервную систему в порядок. И маме пришлось послушаться, потому что если папа принимал серьёзное решение, то переубедить его не могла даже она.

С тех пор обстановка в нашей семье стала меняться. Мама прекратила ходить за мной к школе и встречала лишь у подъезда, а позже, ещё немного успокоившись, стала ждать, стоя у окна. Она больше не спрашивала каждый день о том, что у меня болит, и старалась больше времени посвящать работе.

Дома мама занималась тем, что писала литературоведческие статьи для различных бумажных и электронных журналов, однако психолог сказала, что в её возрасте для человека с кандидатской степенью жизнь только начинается, и папа был полностью с ней согласен. Поэтому в прошлом году мама вернулась преподавать в тот же институт, где и он. Они оба специализировались на Зарубежной литературе XIX века и, когда папу в третий раз пригласили читать лекции в американском университете, маме предложили поехать туда с ним.

Родители долго обсуждали эту тему, и я знала, что маме очень хочется в Америку, но оставить меня было не с кем, и она собиралась отказаться. Тогда я сама пришла к ней и сказала, что если она думает, будто я не смогу самостоятельно прожить какие-то четыре недели, то сильно ошибается. Ведь мне же уже шестнадцать, и это серьёзный возраст. Примерно столько было Татьяне Лариной, Софье Фамусовой, Бедной Лизе, Джейн Эйр, Эсмеральде и Скарлетт О’Хара, а Наташе Ростовой и того меньше. Мама ответила, что судьба многих из этих девушек отнюдь не успокаивает, однако задумалась. Её беспокоили какие-то совершенно приземленные и скучные вещи: как я буду вставать по утрам, питаться и с кем проводить время, но больше всего — моя безопасность. Пришлось рассказать про Марченко и Широкову, чьи родители постоянно мотались по командировкам.

Я ещё и сама плохо понимала, как это — остаться одной, но упускать такой шанс из-за меня мама не имела права. А спустя пару дней она действительно позвонила родителям Даши Марченко, долго выспрашивала, что да как, и, наконец, всё же решилась.

Сказала, что договорится с Анастасией Фёдоровной, нашей соседкой, чтобы она каждый вечер заходила и проверяла меня, а ещё будет заезжать её питерская сестра тётя Катя, время от времени бывающая в Москве по делам, и если я не передумала, то она бы с удовольствием составила папе компанию.

Я заверила, что всё хорошо и волноваться нечего, однако уже перед самым их отъездом, когда сидели на чемоданах, неожиданно ни с того ни с сего расплакалась и долго не могла успокоиться.

Мама, конечно, тоже разнервничалась и стала говорить, что никуда не полетит, но приехавшая проводить их тётя Катя вместе с папой силой вытолкали её из квартиры. Это была очень горькая сцена, и весь оставшийся вечер я прорыдала в подушку, а тётя Катя сидела рядом и вместо того, чтобы утешать, ругалась, что я маленькая, эгоистичная и капризничаю, как ребенок.