— Вот даже как!

— Мы ведь едем не простыми боевиками. Нас примут как квалифицированных специалистов. Ты, наверное, обращал внимание на то, что в этих стычках враждующие стороны несут огромные потери. А сколько гибнет мирного населения, никто даже в расчет не берет. Почему? Да потому, что профессионалов в тамошних армиях нет, одни ополченцы, у которых весьма смутное представление, чем крупнокалиберный пулемет отличается от гранатомета. А мы с тобой будем учить людей выживать. Подумал ты об этом?

Нет, я думал о том, что лучше не спасать людей по одиночке из огня, а попытаться затушить пожар. Если бы удалось прекратить все эти войны, ликвидировать очаги напряженности! Вот тогда бы воистину можно было считать себя гуманистами.

Сергей, словно читая мои мысли, говорил дальше:

— Конечно, мне бы тоже не хотелось, чтобы ежедневно в боях гибли сотни людей. Но положить этому конец могут лишь политики. Мы же с тобой — мелкая сошка. Нужно примириться с сознанием собственного ничтожества и приспособиться к существующим условиям.

Я молча слушал Сергея, но когда он принялся развивать теорию, что война-де способствует очищению населения от бесполезных элементов, что погибают слабейшие, а выживают сильнейшие, предостерегающе поднял руку.

— Серега, я такой точки зрения не приемлю. Для меня она ничем не отличается от фашистских теорий. А у меня в Великую Отечественную дед пал смертью храбрых.

Мешков смущенно умолк, чувствуя, что, действительно, наболтал глупостей.

— А ты не боишься погибнуть? — спросил я его. — Не задумывался, что в этом случае ждет твою жену и будущего ребенка?

— Я думал об этом, — серьезно ответил Сергей. Глаза его лихорадочно блестели. Чувствовалось, что он возбужден не менее моего, изо всех сил старается это скрыть. — Но я думал также и о том, что у меня достаточно шансов погибнуть от рук бандитов на улицах ночной Москвы. Я думал и о том, что за пару лет смогу обеспечить достойную жизнь себе и своей семье. Я боюсь смерти, но иначе и быть не может. В этом есть свои преимущества. Когда боишься, становишься очень хитрым и осторожным. На войне это важное качество. Зря ты меня, Валерка, спросил об этом. Сам воевал. Так неужели смерти не боялся?

«Боялся, — чуть не вырвалось у меня, — но сейчас не боюсь. А почему — сам не могу понять».

— Подумай до завтра, — хлопнул Сергей меня по плечу.

Я ушел в отведенную мне комнату, лег и долго ворочался без сна. Меньше всего думал о предложении Сергея. Мысленно я согласился уже тогда, когда он только заговорил о возможности стать профессиональным наемником. Другое беспокоило меня — почему я так легко согласился на это?

Истосковался по оружию, подобно Сергею? Вряд ли. Захотелось вновь ощутить себя командиром? Тоже нет. Я уже начал находить неизвестные доселе прелести в гражданской жизни.

Может, хочется убивать людей? Глупость. Никогда мне этого не хотелось. В Афганистане стрелял в душманов, потому что те стреляли в меня. У того, кто открывал огонь первым, было больше шансов выжить. Важно, чтобы тебя не опередил противник. Тогда я убивал, обороняясь. Ни в каких других случаях я не считал себя вправе отнимать жизнь у другого человека, как бы этот человек ни был мне антипатичен.

Тогда, в тайге, я боялся смерти, а теперь не боюсь. Потому что тогда я любил, а теперь, как мне казалось, любви уже не было. И не оставалось надежды, что когда-нибудь смогу полюбить. Мы, Угловы, все однолюбы. Мир превратился в пустыню, жизнь в которой не особенно прельщала. А не хотел сводить счеты с жизнью, потому что считал это грехом. Вообще же перспектива расстаться с жизнью не пугала.

Зачем же мне тогда деньги? Задав себе этот вопрос, я на некоторое время задумался. Разгадка явилась довольно скоро. Я все-таки не верил, что погибну. И все-таки хотел найти любовь. Ведь даже любовь продажной шлюхи чего-то стоит. В частности — денег.

С этим мыслями я уснул.

Наутро меня разбудил вежливый стук в дверь.

— Валера, просыпайтесь, завтрак уже на столе, — послышался голос Маргариты.

Я по-солдатски быстро вскочил, оделся, заправил постель. Умывшись, прошел на кухню и приветствовал сидящего у окна на табурете Сергея.

Маргариты как раз не было и Сергей торопливо спросил:

— Ну, что ты надумал?

— Ты меня убедил. Я согласен. Хоть к черту в пасть. Лишь бы не надули нас с оплатой, как твоего батюшку.

— Насчет этого не беспокойся, — утешил Мешков. — Наймом на такую работу занимаются очень солидные люди, и гарантии у них серьезные. Об одном прошу — ни слова Рите. Она не должна ни о чем догадываться, иначе помрет тут со страху за меня. Пусть думает, что мы с тобой едем на сезонные работы. Согласись, это не так уж далеко от истины.

Я равнодушно пожал плечами. По-моему, Маргарита и впрямь относилась к тем людям, которые предпочитают сладкую ложь горькой правде.

Сергей ссудил меня деньгами на карманные расходы, и я целыми днями гулял по Москве. Сам он в это время уточнял с нанимателями последние вопросы о характере работы и об оплате. Про таких, как он, нельзя сказать — готов удавиться за копейку, но за солидный куш будет гнать пешком лягушку до Вологды. А коли он своей выгоды не упустит, то и я, как напарник, не останусь внакладе.

В начале следующей недели мы вместе посетили какую-то фирму, размещавшуюся на окраине Москвы. В роскошно обставленном офисе человек в черных очках молча пожал нам руки и предложил присесть за большой круглый стол. Нам дали на прочтение по два экземпляра договора, текст которого был составлен просто уникально: напрочь отсутствовали слова «боевой» или «военный».

Получалось как бы, что мы и впрямь нанимаемся в сезонные рабочие. Но — с высокой сдельной оплатой труда и с обязательством безукоризненно выполнять любые приказы вышестоящего начальства. Этот договор можно было толковать и так, и эдак. Но мне и Сергею ничего другого не оставалось, как только подписать его.

Когда мы вышли на улицу, Сергей достал из внутреннего кармана куртки толстую пачку долларов.

— Это — задаток, — пояснил он. — Нам Даются две недели на то, чтобы их прокутить. За это время, по логике наших нанимателей, жизнь настолько нам опостылела, что мы с радостью баранов кинемся на бойню.

Только и оставалось взять да и проблеять бараном.

— Лично я кутить не собираюсь, — поделился личными планами Сергей. — Мне предстоят крупные семейные траты. А ты?

— И я пока не собираюсь. Лучше в банк положу, пусть проценты набегают.

На том и порешили.

А через две недели, быстро собравшись, мы уже отбывали «на сезонные работы».

Маргарита, приехавшая проводить мужа, плакала в голос.

— Пять месяцев!.. — сквозь слезы повторяла она. — Что это за работа у вас такая на Кавказе?.. Ты же, Сережа, станешь там засматриваться на других женщин и забудешь меня…

Всякий раз эта мысль вызывала у нее новый поток слез.

— Вот уже тебя-то Рита, я точно никогда не забуду, — клятвенно заверял Сергей, и я, превосходно отличавший, когда мой друг врет, а когда говорит правду, чувствовал, что на сей раз он искренен.

Лично мне наблюдать сцену их расставания было горько. Горько оттого, что хотелось, чтобы и меня также провожали, чтобы и у меня на плече плакал любимый человек, чтобы и меня не хотели отпускать в эту ужасную неизвестность…

Чтобы хоть как-то отвлечься, я отошел в сторону. Небо вновь было безоблачным и на западе чуть розовело. Необъятная воздушная пустыня уже не казалась такой мрачной, уже не действовала так угнетающе на нервы, как в тот раз, когда я смотрел на нее из окна квартиры Мешковых.

Я казался себе затерянным в этой необъятности чистого неба. И где-то блуждала моя любовь. Мы должны были встретиться. Мужчина без любви так и останется бездомным псом.

«И каков же мой идеал женщины? Кого я хочу полюбить?» — спросил я себя. В воображении начали рисоваться черты женщины красивой и умной, воспитанной и доброй. Такой, с которой было бы интересно и поговорить, и заняться любовью. Но когда этот мысленный рисунок был закончен, я вдруг с ужасающей отчетливостью разглядел в нем оригинал. Я разглядел тебя, Елена. Вот кого я хотел найти, чтобы полюбить! Тебя, из-за которой у меня вся жизнь кувырком пошла!

Нет, бежать, бежать! Искать другую любовь.

Глава шестнадцатая

— Валера, — взяла его за руку Елена, заметив, что он медлит, не знает, продолжать ли рассказ. — Я вижу тебе трудно говорить. Может, сделаем так: ты об остальном когда-нибудь напишешь и дашь мне прочесть. А?

— Ты что, нашла? — опешил Валерий.

— Что нашла? Не понимаю.

Валерий сунул руку под подушку и достал тоненькую стопку исписанных карандашом листков.

Вот. Я пытался записать то, на что поднялась рука. О другом, о боях — не могу. А это вроде даже в современном духе — любовь и ничего больше. Никогда не писал, даже в дивизионную газету, а тут бес попутал.

— Можно читать?

— Не знаю. Неловко как-то. Однако после того, о чем я тебе рассказал, пожалуй, можно.

И Елена прочла.

«Чем дальше наш поезд отходил от Москвы, тем жарче становилось в вагоне. Менялись пейзажи за окном.

На некоторых остановках вагоны окружали торговки, продающие яблоки и теплую картошку.

В дороге я и Сергей разговаривали мало. Он читал газеты и журналы, которые охапками закупал на станциях, я — смотрел в окно. Он раз-другой пытался заводить со мной разговоры о политике, но я предпочитал отмалчиваться. Наши оценки действий политических лидеров России настолько различались, что спорить не имело смысла.

На второй день пути в купе сменились соседи — вместо сошедшей молчаливой супружеской пары, сели две девушки, ехавшие на отдых к морю.

— Здравствуйте, красавицы! — ринулся в атаку Сергей, едва они вошли со своими огромными спортивными сумками.