— Слишком сложно, — обронил он небрежно в ответ на ее несмелый вопрос. — Лучше я сам буду тебе звонить. А мобильник — это уже доказано — мешает творчеству.

Видела она плоды его творческого труда! Не дай бог никому пережить такое страшное разочарование… Может, поэтому она так осмелела — прочитала эту бездарную — да! — серятину и осмелела? Во всяком случае, колебаться и сомневаться Лена не стала. Она пойдет к нему сегодня, сейчас! Ей так хочется его видеть, с ним быть — ощутить его пальцы на своей груди, внезапное волнение — предчувствие страсти, — а потом — такой взрыв, что, кажется, ничего больше не нужно, и какая разница, талантлив он или нет и что он там пишет?

Лена решительно встала, оделась и, ни о чем больше не думая, ничего не страшась, пошла знакомым путем к переезду. Клубились на суровом ноябрьском небе темные тучи, пустынной была платформа — последние дачники разъехались по домам, — пустой прогромыхала разболтанная электричка.

— А тучи, глянь, какие тяжелые, видать, снежные, — сказала та самая стрелочница с оранжевым, свернутым в трубку флажком, что так орала однажды на Лену.

Теперь она улыбнулась Лене как доброй знакомой, еще раз взглянула на небо, сладко потянулась под яркой, тоже оранжевой курткой и скрылась в будке, где, должно быть, ждал ее чай и какая-никакая снедь, где было, должно быть, тепло и уютно.

Лена не успела улыбнуться в ответ и, пожалев об этом — рассеянно, мимолетно, — свернула в лес на знакомую тропинку, выводящую прямо к новому корпусу. Несмотря на заверения Миши, она стеснялась входить в Дом творчества через главный вход, идти по обширной его территории на виду у всех, и всегда замирало сердце, когда проходила она мимо дежурной. Иногда, впрочем, Миша встречал Лену на станции.

Тихо было в лесу. Деревья сбросили последние листья. Голые, сиротливые, они протягивали корявые ветки к неприветливому, хмурому небу в покорном ожидании последних дождей и первого снега. Лишь вечнозеленые сосны и ели покойно и равнодушно встречали грядущую зиму.

Неясная печаль настигла Лену незаметно и вкрадчиво, затопила ее смятенную душу, заставила биться тревожно сердце. Она остановилась, прижала руку к груди. Отчего так больно бьется сердце? Отчего такая тоска? Как та стрелочница в оранжевом, Лена тоже взглянула на небо. Тучи клубились упрямо и грозно, надежно упрятав робкое осеннее солнце. Тихо… Ни звука, ни дуновения ветерка. Исчезли, улетели птицы — те, кому положено спасаться от зимы в южных краях, — а те, что остались, попрятались в предчувствии непогоды.

Она все медлила и как будто чего-то ждала, не решаясь свернуть к Дому творчества. Что она скажет Мише? Как объяснит свой внезапный приход? Она, что ли, боится? Похоже, что да. Лена вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая ослушалась взрослого, сильного, сердитого человека, обладающего над ней некой властью.

— Да что это я, почему? — сказала Лена, и странно прозвучал ее голос в тихом, пустом лесу.

Миша всегда такой ласковый, как он может на нее рассердиться? Наоборот, он, конечно, обрадуется! И разве нет у нее права нарушить их уговор, если ей безумно хочется его видеть?.. Так уговаривала себя Лена, но по-прежнему не двигалась с места.

«Ну и долго ты будешь торчать в лесу?» — спросила она себя, стараясь вернуть утраченное мужество. Но оно упорно не возвращалось, наоборот, ощутимо рос непонятный, постыдный страх. Этот страх нужно было уничтожить, избыть, и выход оставался один: идти к Мише.

Никогда она не скажет ему, что боялась, о своей нерешительности — ни за что! Постучит в дверь, войдет, он встанет из-за стола, изумленный, обрадованный, обнимет ее, поцелует, и все страхи останутся позади.

Лена свернула на аллею, ведущую к новому зданию Дома творчества, сделала несколько шагов, подняла от тропинки голову и застыла на месте. Он шли ей навстречу — Миша и невысокая, рыхлая полная женщина с невыразительным блеклым лицом. Миша казался хмурым, невыспавшимся, шагал широко, размашисто, сунув руки в карманы, на шаг обгоняя женщину, и, похоже, ее не слушал. Она поспешала следом, переваливаясь, как утка, отдуваясь шумно и тяжело, стараясь спутника своего догнать, в чем-то его убеждала, на чем-то настаивала, и почему-то сразу становилось ясно, что это жена.

Лена шагнула в сторону, хотя деваться, вообще говоря, было некуда, и в этот момент Миша ее увидел. Он вздрогнул, остановился, будто споткнулся, и женщина его наконец догнала и взяла под руку.

— Да ты меня не слушаешь! — возвысила она голос. — Я говорю, Игорь просит дубленку, свозишь нас в «Снежную королеву»?

— Приеду — свожу, — хрипло и коротко ответил Миша и прошел мимо Лены, глядя невидящими глазами прямо перед собой.

«Так вот почему… По субботам, значит, приезжает жена, в воскресенье вечером уезжает, а в понедельник прибегаю я — в ту же комнату, на ту же тахту… Дежурная сидит, не поднимая глаз, но, конечно, все видит. Господи, какой стыд!..»

Лена шла все быстрее, словно убегая от Миши, по дальней дороге — на станцию, к переезду. Стало совсем темно; не выдержавшие собственного бремени тучи разродились внезапным ледяным дождем, и вдруг снежная крупа посыпалась с. неба, облепила волосы Лены, просочилась за шиворот, и только тогда Лена догадалась накинуть на голову капюшон.

Лицо было мокрым от слез, снега, дождя, замерзшие ноги скользили по глине, одеревеневшие от холода пальцы судорожно сжимали ремень висевшей на плече сумки. «Даже не поздоровался… Он даже не поздоровался, — стучало в висках. — Как с уличной девкой, с которой спят, но при людях ее вроде не замечают…»

Падающий с черного неба снег не рассеивал темноты. «Потому что не настоящий, — подумала Лена. — Приблизительный, пробный снег. Уже завтра его не будет. Все на свете не настоящее: нет ни любви, ни дружбы, даже УНИК с его идиотской аккредитацией тоже не настоящий; и диплом будет таким же, никому не нужным, не настоящим». Она взглянула на кресты и памятники, возвышавшиеся на кладбищенской горке у церкви, и ей страстно, безумно захотелось немедленно умереть, забыться, уснуть навеки. «Маму жалко, — подумала она рассеянно и тут же нашла себе оправдание. — Ничего, у нее есть Леша. Да и зачем ей такая глупая, невезучая дочь?»

Болела, просто раскалывалась голова, что-то упорно мешало думать. Ах вот оно что: пищит и пищит мобильник. Ну и пусть! Она знает, кто это, но объясняться нет сил — особенно здесь, на дороге. Лена залезла в сумочку, отключила мобильник, мельком взглянув на высветившиеся цифры, с удивлением прислушалась к себе: ей стало легче. Он звонит, а значит, волнуется, что-то хочет сказать. Сбежал от жены и звонит. Она скажет: «Как ты мог даже не поздороваться?» — и он все объяснит. Это какое-то страшное недоразумение! И вдруг это совсем не жена? Но почему тогда… Теперь Лена почти бежала. За переездом поймала машину и очутилась дома через десять минут. Мамы еще, к счастью, не было.

Лена сняла с себя мокрую куртку и повесила в прихожей на вешалку. Здесь же, в прихожей, стянула прилипшие к ногам джинсы, сунула ноги в тапки и с надеждой, отчаянием и мольбой посмотрела на телефон, стоящий на полочке. И, словно повинуясь ее молящему взгляду, он зазвонил, ожил, пришел ей на помощь.

— Да? — сняла Лена трубку, надеясь, что голос ее не выдаст. — Слушаю.

Сейчас, вот сейчас все объяснится, спадет страшное напряжение, исчезнет головная боль, и покинут ее черные мысли. Она сама не знала, чего ждала, на что уповала. Должно быть, на то, что он, сильный и взрослый, ей все сейчас растолкует и все окажется не таким безнадежным.

— Прости, — сразу сказал Миша. — Я как-то вдруг растерялся: не ожидал тебя встретить.

— А кто она? — жалко спросила Лена.

— О Господи, — вздохнул Миша. — Ну, предположим, жена, что с того?

— Ты не говорил, что женат.

Лена села на стул — так ослабели ноги.

— Так это само собой разумеется… Чудачка ты, право. Я же не мальчик. Ну конечно, есть жена, есть сын, почти твой ровесник.

— Ты ее любишь?

Она сама не знала, что говорит.

— Ах ты, дурочка, — растроганно пророкотал в ответ Миша. — Брак — институт отнюдь не эмоциональный.

— А какой?

— Социальный. И, Господи, прости меня, грешного, довольно скучный.

— Всегда? — не поверила Лена.

— После двадцати лет совместной жизни — всегда. Да и вообще… Девочка моя, ты читала хоть один роман о счастливом браке? Вся литература — история любви, но не брака.

— А Наташа и Пьер? — мучительно перебирая прочитанное, вспомнила Лена.

Краем сознания она удивлялась — о чем они говорят? — но от этих совместных теоретических рассуждений, как ни странно, становилось легче.

— Тоже мне счастье, — хмыкнул в трубку Миша. — Вспомни, какими красками живописует Толстой любовь Наташи к князю Андрею, даже ее влюбленность в дурака Анатоля. А брак с Пьером… Читаешь — и скучно. Кажется, сам Толстой писал эти страницы скучая. Перечитай — сама убедишься. — Он помолчал, откашлялся. — Но мы что-то ударились с тобой в теорию. Давай-ка лучше я встречу тебя завтра на станции, а? Продолжим дискуссию у меня. И мобильник уж ты, медвежонок, больше не отключай.

Он абсолютно не сомневается в том, что она придет? Прибежит по первому зову? Лена так и спросила:

— Ты уверен, что я приду?

— Конечно, — прозвучал в трубке глубокий, чуть насмешливый голос. — Из-за нелепых случайностей люди не расстаются. И волевые решения здесь не проходят.

— А когда расстаются люди? — печально спросила Лена.

— Когда исчерпаны все эмоции, — ни на минуту не задумался Миша и торопливо добавил: — Извини, мне пора. Так я жду тебя завтра на станции.

И, не дожидаясь ответа, он повесил трубку.

Не было в ее жизни ночи страшнее. Так вот что значит бессонница: это когда, как ни уговаривай и ни призывай, ни на минуту не приходит желанный сон. Лена закрывала глаза, укладывалась, как учили в детстве, на правый бок, переворачивала подушку на другую, прохладную сторону, откидывала теплое одеяло, замерзнув, укутывалась в него с головой, переворачивалась на бок левый — тут же, немедленно начинало исступленно колотиться сердце, — вытянувшись в струну, ложилась на спину, считала слонов и вообще считала от нуля до сотни — все тщетно.