Холодный белоснежный оттенок бесчувственных стен с продольными полосами темных панелей, слившихся в черно-белую графическую панораму. Первое время я не желаю замечать ничего, кроме дизайнерского оформления комнаты моего окончательного падения.

Даже цепей, разбросанных в хаотичном порядке по полу со встроенными креплениями.

Даже кожаных ремней непонятного назначения на металлических хромированных перекладинах.

Даже огромных зеркал во всю стену, поймавших в свои беспощадные сети отражение хрупкой девчонки с побледневшим в цвет стен лицом, с огромными, расширенными, еще темными – то ли от пережитого возбуждения, то ли от ужаса – глазами.

Я должна бежать. Я должна кричать, надрывая связки, жмуриться до кровоизлияния в лопнувших сосудах воспаленной сетчатки. Я просто обязана, по законам жанра, упасть на холодный пол последним усилием подогнувшихся колен, в бесконтрольном, безысходном жесте протянуть руки, обхватив ноги все еще сжимающего мои волосы мужчины, пусть даже вырвет скальп на хрен с корнем, сбивчивым речитативом черного отчаяния рассказать, срываясь во всхлипы безудержных рыданий, как мне жаль прошедшей ночи и собственной неосмотрительности. Но я не делаю ничего. Перевожу заторможенный взгляд с глянцевого сияния стальных цепей, которые кажутся неподъемными, на почти безобидные черные ремни (безразличной фиксацией в сознании), и также без промедления и задержки дыхания – на равнодушные зеркала стены-портала.

Они мне показались странными изначально, но я не могла понять почему. Приступ тошноты бьет по нервам сжатием желудка, а сознание со скрупулезностью патологоанатома-исследователя отмечает тонкую сеть едва заметной лески поверх всей плоскости отражающей поверхности. Может, именно поэтому я не срываюсь в истерику и не ору от первобытного ужаса?

Я смотрю в собственные потемневшие глаза на неестественно бледном лице, и сердце вместе с желудком, легкими (что там!), вместе с обоими полушариями мозга медленно падает к моим ногам. Я даже при желании не смогу побежать, мышцы ног скручены отравляющей слабостью, выбивающей испарину под сатином рубашки на дрожащем теле. А я этого не замечаю. Я так часто видела в фильмах излюбленный режиссерский трюк, когда перед смертью герой смотрит в зияющую бездну пистолетного дула. Однажды в него смотрела и я, только все выглядело куда примитивнее. Это не похоже на кино. Это даже не похоже на ту реакцию, что должна быть на такое у девчонки, которой подобные игры разума однажды едва не повредили психику. Я не хочу бежать. Мне все равно. Мой защитный купол пошел углубленными трещинами, и ничто не в состоянии его спасти, восстановить, прикрыть. Пройдет совсем немного времени, и радиоактивное излучение инопланетного солнца проникнет в пока еще невидимые взгляду микроразломы. Обитатели этого райского уголка начнут сходить с ума, задыхаясь от ужасающего жара проникших до костной ткани микроволн, в отчаянии поднимая глаза к безмолвным небесам, чтобы успеть увидеть картину, которая, наверное, даже не будет ужасной. Скорее, поразит убивающей красотой. Сполохи северного сияния на стеклянном куполе защитного поля, с бегающими синими искрами по граням микроразрывов. Их окончательный распад - дело времени, и тогда цветные переливы обрушатся на цветущую землю избранного оазиса, сжигая все в смертоносном огненном урагане беспощадной солнечной вспышки…

Города моей вселенной пылают. Нет, не просто пылают в обычном пожаре, а взлетают на воздух, потому как радиация проникает глубоко в их земную кору. Говорят, в огне можно переродиться? Можно. Я застываю панцирем тонкого льда изнутри сломанной в которой раз сущности. Ее так часто ломали, что однажды она к этому привыкла. Сказала себе – пожалуйста, но не ждите моих криков, воплей, расцарапанной кожи с вырванными ногтями, в этот раз мне будет практически плевать, да и лень воспроизводить шаблонную реакцию. Это не классический ступор, через который я однажды прошла с Димой, нет… мне все еще больно, лед иногда ранит посильнее пламени.

Это произошло. Я стала старше еще на одного мужчину. На еще одного одержимого садиста, которому оказалось мало доверия и его неотъемлемых бонусов. Он с настырностью разведчика из Ми-6 прощупал все мои болевые точки (некоторые из них я так охотно сдала сама), а какой же охотник без жажды удовлетворения своих потребностей и всеобъемлющей власти? Какой игрок откажется сыграть белыми на поле, которое изначально не было моим? Алекс ждал только повода. Наверное, он доволен до безумия?

Слезы дрожат в моих глазах, превращая наши отражения в размытую дождем панораму. Сморгнуть их – дело несколько секунд. Как бы мне ни хотелось навсегда уснуть с горькой поволокой на глазах в вечном покое душераздирающего падения в бездну, я не могу позволить соленым каплям отчаяния застыть льдом и навсегда убить во мне остатки догорающей воли. Я опускаю веки всего лишь на долю секунды, смачивая ресницы влагой собственного страдания, и, когда снова открываю глаза, больше не вглядываюсь в отчаянную агонию зеленого холода. Смотрю в кривые зеркала под решеткой прозрачной лески, чтобы на этот раз увидеть главное сосредоточение собственного кошмара.

Его глаза.

В прошлый раз я жмурила их до боли, не понимая, что делаю, дергаясь, задыхаясь в накатах панических атак. А сейчас все наоборот. Я по-прежнему подсознательно цепляюсь за порталы собственного спасения и не могу отвести взгляд. Сердце истекает кровью, застывшее время режет его на ремни сталью сотни острозаточенных кинжалов, только так – ведь иначе и не могло быть у черты абсолютного падения. Слезы текут по моим щекам. Я их не замечаю, все, что могу видеть – это взгляд. Я вижу его в отражении, в глазах, в которые смотрю сейчас в упор и кажется, могу потерять в нем себя вместе с этой нечеловеческой болью. В глаза все равно смотреть легче, чем в бездушные порталы, которые безжалостнее всех раскрывают самую горькую и жестокую правду. Ты вещь. Чужая игрушка. Безвольное существо. Жизнь не стала тебя сразу окунать лицом в грязь, она позволила испытать иллюзию, будто ты что-то решаешь и можешь влиять на естественный ход вещей в мире, который изначально был разделен на господ и рабов, хищников и жертв. Ты оказалась слишком строптивой жертвой, раз довела уже второго человека до такого ужасающего шага.

До наглядной проекции зеркальных отражений, которые никогда не станут врать и искажать действительность. Охотник и загнанная дичь. Роли распределены изначально, а ты попыталась нарушить их естественный ход.

Желудок скручен стальным жгутом судороги, еще немного, и придется зажать рот ладонью. А я так и не уверена, что смогу. Я не смогла закрыть глаза, остальное несущественно. Ставлю воображаемый блок из пуленепробиваемого стекла между переплетением наших взглядов в холодном зеркале под вибрацию разорванных струн собственной души. Мне кажется, она рикошетит от зеркал в глубину его глаз, обретая в сознании картину запуска неумолимого разрушения. Пугающая своим статичным спокойствием картина в доме замороженного времени. Я окончательно теряю себя в адском противостоянии одинаково зеленых глаз в раздвоенном отражении, до тех самых пор, пока не вздрагиваю от наката режущей боли в унисон с ним. Этого недостаточно, чтобы отвести глаза… я вижу то, что, наверное. никогда не должна была увидеть. Тень боли на непроницаемом холодном лице моего зеркального врага за миг до того, как он быстро отводит взгляд, как будто больно не мне, а ему одному…

Я догораю. Улетучиваюсь удушливым дымом из распахнутых навстречу собственному уничтожению глаз. Теряю его взгляд, теряю последние остатки собственного я, и сердце не в силах биться от убивающей боли потери и распада на атомы.

Ирина Милошина, психотерапевт экстра-класса, известная своими инновационными методами! По-твоему, это то, что должно было излечить меня от фобии?! Твое исцеление – жизнь овоща, бесчувственной кибер-версии Ви-Экс, которой никакие зеркала нипочем, потому что в груди нет сердца? Это могло бы сработать… Видимо, ты недостаточно близко знала, что из себя представляет Александр Кравицкий!

Вопль предсмертной агонии бьется в вывернутые болью ребра… Я догорела… Я прошила себя уготованной самыми заботливыми руками болью до основания, до каждой клетки, отравив их новой кровью с резусом абсолютного нуля. И несмотря на это, я готова зарыдать в агонии перевоплощения как в первый раз. Мне никогда не стереть с сердца безжалостный оттиск рабского клейма…

Что-то касается моих пальцев, а я не вижу и не хочу понимать, что же это такое. Быстрый росчерк по скулам, и картинка размывается еще сильнее: инородный предмет… пластиковые очки?! Я сошла с ума? Боже, мне плевать! Слезы накрыли мой мир своей серой пеленой под немым равнодушным взглядом амальгамы с отражением человека, который еще совсем недавно олицетворял собой все, о чем я могла только мечтать. Его больше не существует, а я навсегда потерялась, заблудилась, умерла в бездушных лабиринтах ледяных зеркальных коридоров. Мне непонятно, что именно мои пальцы так настойчиво сжимают, обхватывая цилиндрическую рукоятку чего-то объемного, но не слишком тяжелого. Если бы слезы не сбежали по щекам на темный паркет этой комнаты сломанных сущностей, я бы даже не поняла, что именно мне вложили в руки.

- Бей! Ударь меня!..

Я, кажется, знаю и все еще помню, кому принадлежит этот голос… Я только не хочу замечать, считывать, разбирать по составу его интонацию! Трясу головой, опасаясь напороться на острые скалы во время прилива зарождающейся истерики-агонии. Ударить… нет в этом моей вины. Фатум безжалостен, не мне бежать от агрессии разрушения, воплощенной в сильных ладонях жестокого хозяина…

Слезы уже обжигают щеки, соль оседает мелкими режущими кристалликами, когда я открываю глаза. Я стараюсь не видеть себя в этом зеркале. Я не могу на пике своего отчаянии связать воедино эти три вещи: биту в своих дрожащих руках, его потемневший, но не от ярости, взгляд в перевернутом отражении и приказ, лишенный любого смысла.