- Да тебя там кто-то шибко любит, на небесах. Вот так прямо сильно, что приставил к тебе ангела-хранителя. А может, и мне что-то дал тогда понять.

Эти слова заставляют настороженно прищуриться: а собеседник сегодня щедр на откровения. И я понимаю с оглушающей ясностью, по какому краю ходила!

- Уважаю прямо… Вот серьезно… говорю, ты мне дай гарантии, эта телка точно откинется к утру? Все рассчитал? А этот мудила, ой, извини, - «да, Валерий Дмитриевич, еще ночью дышать перестанет, зароют с первой зарей»… А потом как узнал… Ты живучая, оказывается. Да и защита у тебя, дай бог каждому. Этот тоже сдвинут на умных девчонках.

Я не могу произнести ни слова. Смысл ударил по всем системам парализующим шоком. Открываю рот, пытаясь преодолеть спазм, и Лавров просто грубо вливает в мои губы новую порцию алкоголя.

- Потом когда узнал, что выжила… Реально сперва думал свернуть тебе шею собственными руками… а потом как-то и желание сошло на нет. Выжила - значит, так кому-то было надо. Да и не виновата ты, что родилась не в той семье. Вот все твои слова помню и забыть никак не могу: «Нет у меня богатого папы!» Да и не нужен он тебе. Что касательно Димки, ему вообще было невозможно что-то запретить.

Я плохо помню, что было потом. Пьяные слезы, пьяный базар. Но он меня не успокаивает. Наливает водку до тех пор, пока не расслабляются связки и я не обретаю возможность говорить…

- Как часто? – не знаю, зачем мне нужно это знать. – Сколько раз вы устраивали подобное?

- Да пару раз, не считая тебя, и не настолько критично. Вон, Карина получила «мерс» и захлопнулась. Татьяна просто боялась пискнуть, наверное, поэтому он и потерял к ней интерес.

Странно вообще начался сегодняшний вечер. Пространственно-временной континуум взорван к чертовой матери. Я сижу и веду почти светскую беседу с тем, кто хотел меня убить, и не испытываю ни грамма ненависти. Мне даже больше не страшно. Выревелась, успокоилась, осознала, что жива, и чувство нереальности накрыло куполом снова. Думаю о том, как мужественно держится человек, который потерял сына, как легко ведет со мной этот разговор, не делая попыток убить (хотя еще не финал, а я видела пистолет в руках гориллы). Может, решил сделать мою смерть легкой и потом списать это на несчастный случай? Бухала от горя и выстрелила случайно себе в лоб? Но я боюсь спрашивать. Боюсь услышать восхищение своей проницательностью.

- Что? – спрашиваю заплетающимся языком, когда обезьяна-охранник телефонным звонком отправлен за второй бутылкой, а несостоявшийся убийца кажется мне уже не монстром, а добрым Дедом Морозом без костюма. – Что вы… ик… хотите от меня?

Завтра мне покажется, что эти слова приснились. Но сейчас я слышу это очень отчетливо:

- Наверное, обещания, что, когда ты съездишь со мной на его могилу, не станешь плясать на ней от радости.



Глава 10

Пробуждение было… Да нет, не кошмарным. Никакой головной боли. Никакого желания кинуться вызывать Ихтиандра посредством фаянсового провайдера. Единственное – бешеная жажда и проснувшийся аппетит. Я уснула прямо на диване, в чем была, и кто-то, сейчас вспомню кто, даже заботливо подложил под голову подушку и накрыл сверху пледом… Что? Несостоявшийся папа?

Я резко встаю, не обращая внимания на приступ головокружения. За окном уже светло, только понятия не имею, сколько времени. Хватаю бутылку воды, чтобы сделать несколько судорожных глотков прямо из горлышка, и, подняв глаза, натыкаюсь на ироничный взгляд. Насмешка у них тоже выглядит донельзя одинаковой, эффект «дежавю» лишает способности связно мыслить и произнести хоть слово.

- Легче, Барби. Не бойся, от такого алкоголя голова никогда не болит.

Я смотрю на пол, на одну пустую и вторую наполовину… ладно, полную бутылку водки, непроизвольно недоверчиво качаю головой. Лавров-старший вне времени и воздействия ликеро-водочной артиллерии: безупречная укладка на густых каштановых волосах с тонкими ниточками серебра на висках, идеально сидящая рубашка без единой складочки, образцово-показательный узел галстука и иронично-снисходительная ухмылка сытого хозяина жизни, привыкшего все держать под контролем. Он что, не ложился вообще?

- Отсутствие чая натолкнуло меня на мысль, что ты пьешь только кофе, - офигеваю, заметив на тумбочке две чашки энергетика всех времен и народов. – Поберегла бы сосуды смолоду.

От такой «заботы» я случайно задеваю ногой бутылку на полу, что не может не развеселить первого человека в городе.

- Я понял. «Кофе нам не по нутру, нам бы водки поутру!» - ухмыляется Лавров, водрузив чашку на наш вчерашний импровизированный банкетный стол. А я хмурюсь, вглядываясь в напиток цвета чьих-то глаз. Что-то неправильное во всей этой ситуации. Нелогичное. Недопустимое. Нереальное. Мысль бьет в черепную коробку, не причиняя боли, но так быстро, что я не могу ее отследить и зафиксировать для дальнейшего разбора на составляющие, остается только собирать пазл завуалированных улик.

Разве так себя должен вести человек, который потерял единственного сына? Пить со мной водку за упокой его души и не изливать при этом собственную, нет, а разводить меня на эмоции и пьяные слезы с излишними подробностями? Я сейчас вспоминаю элементы разговора и хочу провалиться сквозь землю! Надеюсь, что подробности секса в цепях вчера остались за кадром… Рассказывать о том, как заказал меня, таким тоном, словно мы ведем беседу о культуре и искусстве, и потом…

- Спасибо, - пересохшая гортань добавляет голосу хрипотцы.

- За что ты меня благодаришь?

- За то, что проснулась, – сглатываю, не даю Лаврову открыть рот – боюсь услышать фразу наподобие «еще не вечер». Все неправильно, все не логично. Мне бы молчать, но я не могу: – Скажите… как… когда его похоронили?

Я готова превратиться в мраморную статую, лишиться дара речи, получить увесистую оплеуху и ушат проклятий на голову, но не опускаю взгляда, удерживаю сканер светло-карих глаз с упорством смертника в ожидании смягчения приговора, не понимая, зачем, - только сознание знает, что именно делает. Оно ищет эмоции на дне чужих глаз, оно не хочет мириться с неопределенностью и неизвестностью, рвет собственные сухожилия в попытке достучаться до правды, и, если понадобится, до самых небес, там точно дадут честный ответ! Оно не видит в моем собеседнике убитого горем отца, возненавидевшего меня, не видит бескомпромиссного обвинителя, решившего воззвать к глубинам совести оттого, что выжила, в отличие от Дмитрия.

Я вспоминаю наш затянувшийся разговор на вилле в Симеизе, тогда, после беседы с моей матерью по скайпу и последующий за этим вечер откровений. Неужели родителям было наплевать на него аж до такой степени? Кем был для этой ненормальной пары фриков из высшего общества единственный сын? Рычагом для управления бизнесом? Гарантом, что династия Лавровых не прервется? Ошибкой молодости, от которой откупились вседозволенностью и дорогими презентами? Я хочу увидеть боль в глазах его отца – не потому, что это принесет мне удовольствие, нет, лишь для того, чтобы понять, что ошибаюсь! Что он держит планку безупречного политика, и никто не знает, какая боль иссушает его изнутри. Почему я ничего этого не вижу? Как такое вообще возможно?

Он отводит взгляд первым.

- В закрытом гробу. Почти сразу.

- Как…Пожар? Взрыв? Я… опознание… было?

Не могу я молчать! Просто не могу! И мне почти не страшно, когда я вижу блеск убивающей платины в знакомом взгляде, поджатые губы, ледяную решимость, а флюиды ярости бьют в доверчиво распахнутое навстречу сознание.

- Я не понял, Барби… Тебе это доставляет удовольствие?

Угрожающий тон голоса, похожий на острозаточенный скальпель, полоснул по сердцу. Договорилась, блин.

- Нет… Все не так…

- Какие подробности тебе нужны? Как я хоронил единственного сына? Как долго он умирал?

- Да нет же! – я напугана, но до последнего отказываюсь верить, что его больше нет. Я так это и не приняла. Ищу в каждом слове и жесте несостоявшегося свекра опровержение его же словам, черт, мне даже кажется, что я нашла… Сила воображения, что же ты со мной делаешь? Чувство вины, отпусти меня уже, сколько можно?

Нет, мои слова практически не повлияли на его невозмутимость. Раздражение я скорее уловила интуитивно. Вздрагиваю, проследив за движением ладони – это вызывает у него кривую ухмылку. Телефон.

- Сергей, на месте? – я не свожу глаз с пальцев поверх корпуса, кажется, «вертушки». – Слушай меня…

«Когда уйду, поднимешься в квартиру и утопишь эту суку в ванной/ придушишь в духовке/ сбросишь с балкона, замети только следы».

Я надеюсь, что это не ментальный захлест… Конечно же, нет! Это игра больного воображения. Я никогда не приду в себя. Прежняя жизнь кончена.

- Быстро прочеши пролеты и жди меня на лестничной клетке. Уезжаем, – он задерживает свой взгляд на моем, наверное, перепуганном лице, и на плотно сжатых губах снова ироничная усмешка а-ля «я сегодня добрый». Секунды зависают, но «не думай о секундах свысока». Откуда это во мне? Кровь скифских воительниц, гены монголо-татар или запуск программы под названием «воспитание от твоего сына»?

- А он мне предложение сделал. Вы знали? – Пусть ему будет не так стыдно на меня орать. Пусть я увижу хоть какое-то проявление эмоций, даже если оно выльется в фразу «через мой труп»! Нет… я, наверное, не дождусь. Они похожи куда сильнее, чем мне показалось вначале. Не знаю, что там творила мама, которая, по словам папы, «без тормозов», но железной выдержке он явно научился от отца.

- Не удивлен, - сухо отвечает Лавров. – Согласилась? Или пригрозила суицидом?

Я едва не задыхаюсь от возмущения в шаге от проснувшейся злости. Нет, в нем вообще есть хоть что-то человеческое? Я сказала что-то смешное? Разве так ведет себя убитый горем отец? Если ему все равно – зачем были сложности с покушением на мою жизнь? Или для таких смерть – обыденность, где одна, там и другая? Я вчера весь вечер ждала вопроса в стиле «какими были последние слова моего сына», но, наверное, этот штамп растиражирован в голливудских мелодрамах и имеет с реальной жизнью мало общего.