Такому, как он, всегда было мало полумер. Если возникала проблема, ее необходимо было деактивировать полностью, моментально, с купированием корневой и очисткой файловой системы. Позиция, выработанная годами, десятилетиями, истинно верная и правильная, никогда не подводила.

Он видел ее внутренний мир со всей болью. Со всем отчаянием, стремлением к избавлению, детским восторгом и желанием вырываться из этого замкнутого круга до мельчайшей частицы. Иногда он не верил даже сам себе, что судьба в который раз оказалась благосклонна и не оттолкнула от него эту необычную, так горячо обожаемую девочку безжалостным штампом вердикта «невзаимность». Он мог перечислить моменты, которые заслужили право называться «счастьем», по виткам-сжатиям их феерической хронологии. Первый неосознанный взгляд широко распахнутых глаз, без страха, с прорвавшимся через блокаду тревоги интересом и предрасположенностью. Первый искренний смех, когда она на время забыла о своем трагическом прошлом. Первый неосознанный всплеск доверия, желания прижаться к нему, чтобы ощутить тепло и защиту, которую он готов был давать ей без остатка до конца своих дней. Первые горячие усилия такого храброго, израненного сердечка, когда она приняла его истинно таким, каким он был, без мифических «если». Активация отчаянной смелости под допингом проснувшихся ответных, пока еще робких и осторожных чувств.

«Просто не позвольте мне передумать!»…

Она не стеснялась проявлять эмоции и быть сама собой с ним наедине. С какой легкостью слетела пока еще тонкая, первоначальная маска с ее растерянного личика, не в состоянии выдержать улыбку зарождающегося счастья от возможности быть любимой и не бояться своих чувств! Как легко она отпускала себя в свободный полет в его руках, перестав видеть в собственной беззащитной уязвимости исключительно болевую точку, по которой легче всего было ударить размахом собственной властной артиллерии – в такие моменты она знала, что он никогда этого не сделает. Он принимал дар ее трепетной покорности как самое высшее благо из всех существующих, которое не измерить ни одним материально-эмоциональным эквивалентом, и она это чувствовала, раскрываясь сильнее, находя неизбежное, острое, запредельное удовольствие в праве отдавать себя без остатка, получая взамен гораздо больше. Она кричала, мышечная память тела сокращала мускулы в жестах не нужной сейчас защиты, с молчаливого позволения уверенного в обратном сознания. Иногда даже плакала, но слезы очищающего удовольствия не разрушали, нет – они созидали ее новую, несломленную до конца, сильную и чуткую, нашедшую непередаваемое наслаждение в уникальном праве разделить на двоих только их всеобъемлющую вселенную.

Он прикасался к очагам ее боли теплом своих пальцев, безошибочно считывая пылающий код убывающей пульсации. Он видел за этой остывшей пеленой лавы не столь давнего извержения слабый свет пробивающихся, словно росток, широких крыльев, которые бились о твердую поверхность, в отчаянном стремлении вырваться и наполнить мир своим алым рассветом нового начала. Он знал, что с этим делать.

…Уязвимые девичьи колени касаются пола, смягченного мягкой поверхностью защитной подушки, и по застывшей пустыне обсидианового мрака пробегает сейсмическая волна. Первый залп по куполу вражеского ограждения сопротивляющейся воли. Руки скользят по глянцу пола, скрещиваются узкие запястья, которые жаждут цепей его абсолютной воли, и столкновение атомов начинает свой неумолимый разогрев застывшей скальной породы. Выверенный удар стека пробивает эти нерушимые стены, и неумолимая реакция разрушения во благо запускает свой обратный отсчет. Она не пылает, чтобы не опалить его девочку жаром, она распадается, осыпается черным песком, пропуская свет ласкового солнца – и сложенные крылья тянутся, словно после долгого сна, готовые раскрыться и запылать в полную силу над дрогнувшей пустыней, которая обречена на свое разрушение во имя перерождения…

Ее боль мечется пойманной птицей, которой так комфортно в хитине скафандра, что она не хочет покидать его пределы. Она прочно оккупировала ее израненное сердечко, отравляя дозой тяжелого наркотика, вытрави – не будет сокрушающей ломки, но избавление будет долгим и непростым… Капли воска касаются мерцающей кожи. Физическая боль играет белыми фигурами на поле запутавшейся душевной. Она не отступит, она неумолима и беспощадна, она наделена уникальным даром – касаясь тела, вытягивать под воздействием термического разногласия черные воды эмоционального страдания, вбирать в себя, вырывая на свет, чтобы навсегда заточить в застывшей капле. Ускоряет свой ритм исстрадавшееся сердечко, льнет к солнечному свету, успокоенное ласковым бризом распустившихся крыльев, принимая эту боль за самую тонкую ласку. Боль не знает обмана, она так непостижимо прямолинейна, нацелена стоять до конца. Она не жестока. Она кратковременна и призвана уничтожить страдания души навсегда. Ради искренней улыбки этой необыкновенной девочки. Его такой желанной невольницы, в которой заключен весь его мир, который она уже разделила с ним.

В восточном диалекте «я люблю тебя» означает – «я возьму твою боль на себя». Он не кричал и не содрогался, впервые прикоснувшись к самой глубокой боли запущенного некогда разрушения. Он не имел права быть слабым перед ней, никогда. Он не имел права наблюдать это в ее глазах и оставаться безучастным. Шокирующий выбор поставил под угрозу все, что они так тщательно выстраивали все это время.

Убить самый тяжелый страх. Вслед за этим – новое начало, жизнь без боли и разрушения… или окончательное крушение их реальности. Оставить ее страхи нетронутыми было невозможно – они не позволяли двигаться вперед, чтобы достичь абсолюта стопроцентного доверия. Такое не лечится ласковыми словами и лишенными смысла заверениями в том, что все будет хорошо. Такое режут безжалостным лазером по уязвимым тканям ослабленной сущности, вырывают беспощадным рывком, испепеляют одним ударом молнии. Когда ты один держишь в своих руках право выбора и необходимость решать за двоих, ты не чувствуешь себя богом. Скорее, опытным хирургом, который не застрахован от роковой ошибки. Рывком на поражение, выбивая боль… и тут же, не давая опомниться, рубцевать кровоточащий надрез новым росчерком более щадящего лазера. Закрепить в визуально-тактильном биополе, с последним вздохом-поцелуем втянуть этот кошмар любимой девочки в свои легкие – он справится с ним без труда, не позволив никогда вернуться… остается самая малость… Причинить ей последнюю боль ради освобождения! Ценой возможной, так ужасающе вероятной потери… отказывая себе в праве на счастье ради того, чтобы никогда больше не коснулась ее боль уничтоженной души…

Жалел ли он о том, что все же это сделал, вместе с последним авансом логической цепочке, связав воедино с Юлиным проступком? Он не считал его таковым ни на минуту. Он никогда бы не стал вырывать ее из привычного поля зажигательной студенческой жизни, расцвета стремлений и желаний, и, тем более, причинять ей боль за то, что посмела улыбнуться и почувствовать себя свободной без него. Он искал любой повод – но совсем с иной целью. Если крушение зеркальной комнаты сработает без сигнального звонка в виде привязки к ложному штрафному удару, им не вернуться обратно уже никогда.

Они сроднились в этот вечер, когда он практически потерял ее. Он это почувствовал. Выпивая ее боль, лишая навсегда, до тех пор, пока она не покинула сознание его малышки с последним агонизирующим воплем, встрепенулась загнанным зверем в недрах теперь уже его души – и умолкла навсегда, не в силах противостоять волевому диктату доминантной сущности. Как ему хотелось тогда обнять, не замечая криков, не слушая протестов, закрыть полем своей защиты, заполнив образовавшуюся пустоту новым светом единения, которому не мешало больше ничего!.. Почему устало уронил руки, наткнувшись на острые грани моментально застывшего льда… новой стены… не остановил… отпустил мучиться послеоперационной агонией вдали от собственного тепла?

Закрыть глаза. Прочувствовать боль потери до конца, до разорванных альвеол последнего судорожного вздоха. Никогда его маленькая и так горячо любимая девочка не узнает его таким. Никогда не прикоснется к пылающим надрезам окрепшего сердца, даже ценой вероятного воссоединения. Живи без шипов, которые резали твое сознание. Ты больше не содрогнешься от этой боли, она больше не твоя… Но как забрать иную, жестокий реверс обманутого доверия, без права давления и принуждения?.. Как сломать новую стену между нами за шаг до счастья?

Ее боль стала его страданием. Но одно он знал наверняка – пройди эти минуты по шагам, он бы ничего не изменил. Он подарил ей право жить и дышать полной грудью без удушающей раковой опухоли недавней фобии. Она не была окончательно потеряна. Он чувствовал, как прорывался ее ласковый огонь сквозь толщи льда, ежеминутно, незримо, но это было! Ведь нее все еще потеряно? Сможет ли он снова вернуть их целостный мир, один на двоих, снова, отказавшись от тактики давления во имя ее спокойствия и окончательного принятия себя новой, свободной и почти счастливой?

Он не привык отступать. И лучше бы этому сработать. Потому что не ему, сложив руки, подчиняться ударам судьбы. Не сейчас, когда его смысл жизни стал гореть во имя любви к ней.

Никаких рискованных шагов… только ждать. Ради нее одной. Той, для которой он был готов перевернуть мир и отстроить заново. Любишь – отпусти? За свою любовь надо стоять до последнего, но при этом помнить, что вас теперь двое… И ты не имеешь права причинять новую боль. Нет, он и не собирался этого делать. В этот раз способность видеть ситуацию наперед и со всех сторон была его неоспоримым козырем.


- Интересный вкус, - я слежу за его пальцами, ставшими за столь недолгое время моим персональным фетишем. Они так красиво держат чашку горячего кофе, что я непроизвольно ставлю крестик в пункте «научиться так же». Как такое возможно, что даже лед затихающей боли не может уничтожить желание прикоснуться губами к выступающему рельефу фаланги, задев языком перстень с изображением непримиримого бога египетской тьмы?