Глиндор стоял во мраке леса, позади потайной пещеры. Глаза его были закрыты, он терпеливо ждал. Он чувствовал тишину окружавшего его леса, слышал в слабом шелесте листьев первые признаки надвигавшейся бури. На его губах появилась спокойная удовлетворенная улыбка. Слишком долго пришлось ему ждать этого кульминационного момента в своей судьбе. Он приветствовал прохладный ветерок, развевавший его бороду, как будто это был флаг, сигнализирующий о его присутствии.

Необычайно быстро ветер усилился, завывая с почти первобытной яростью. Капли дождя падали на поднятое кверху лицо старика, а он, прищурившись, старался разглядеть первые признаки наступления предсказанного события.

Раскат грома прокатился над головой Гиты, и она смело вышла из глубокой тьмы между высокими деревьями. Густые пряди ее распущенных волос взвились вихрем в такт буре. Она считала, что седые пряди в ее черных волосах – знак ее связи с темными грозовыми облаками и яркими росчерками молний, а точнее, с ничем не ограниченной яростью всех первозданных сил, источником ее могущества.

– Ты хочешь бросить мне вызов? – спокойно спросил Глиндор.

Он оставался недвижим, хотя его черное одеяние трепал ветер. Казалось, что даже лед, который обычно блестел в его глазах, растаял и превратился в небольшие лужицы.

– Разве я не дала тебе это понять, по своей воле вызвав бурю? – в глазах Гиты пылал опасный огонь. Она взмахнула рукой, и широкий рукав темного платья взвился, поднятый порывом вызванного ею ветра.

– Да, – спокойно согласился Глиндор. И с легкой улыбкой добавил: – Но то, что ты в состоянии вызвать, я в состоянии усмирить.

Он медленно поднял руку с раскрытой ладонью. И хотя шторм продолжал бушевать, вокруг Глиндора воздух застыл. Его черная одежда и седая борода были неподвижны.

– Неужели? – воскликнула Гита, не желая удивляться столь несложному колдовству, сотворенному престарелым друидом, наверняка потерявшим с течением лет свою силу.

Ее смех был таким же буйным, как и буря. Ей хотелось распалить свой гнев, который она считала еще одним признаком своего могущества. Она хотела как можно сильнее разъяриться, чтобы заставить своего противника выйти из себя. Она принялась его дразнить.

– Всем известно, что из-за недостатка способностей ты потерял сына в битве при Винвейд-Филд!

Это был злобный выпад, но Глиндор давно научился не реагировать на подобные удары. Он гордился своим могуществом мага и однажды позволил себе поддаться на провокацию и возбудить гнев природы. Это была ошибка, за которую он заплатил жизнью сына. Преподанный урок был суров, но запомнился на всю жизнь. Он научился многое выдерживать.

– Это правда. – На губах его появилась спокойная улыбка. – Именно поэтому овладение искусством стало целью моей жизни… и именно поэтому я во всем преуспел.

Густые брови Гиты сошлись на переносице, ее ярость можно было сравнить с яростью раскатов грома. Она прошипела:

– Твои слова похожи на хвастовство!

Улыбка Глиндора стала шире. Гита дала волю своему гневу. Требуя такого же гнева от природы, она воздела руки к небу, которое было более темным, чем обычно. Вызванные Гитой тучи полыхали разрядами молний.

Находясь в эпицентре бури, Глиндор был недосягаем для нее. Вокруг него образовалось небольшое пространство полного покоя. Он начал тихонько напевать, медленно поворачиваясь, а его голос все увеличивал силу и мощь, и от этого голоса пространство покоя становилось все больше и больше. Гита отступила, чтобы не принять поражение от человека, который, к ее огромному удивлению, оказался в состоянии подчинить себе все источники ее силы. Хуже того, это поражение она потерпела от знаменитого колдуна, прославившегося своим странным темпераментом не меньше, чем творимыми чудесами. Ярость захлестнула ее, и она предприняла последнюю попытку разрушить спокойствие, являющееся источником силы противника, и тем самым предотвратить свое сокрушительное поражение.

Визгливый голос колдуньи стал еще выше. Гита использовала самые страшные заклятия, вызывая силы, таящиеся в темной глубине земли. Молнии били в землю у ее ног, и она направила силу их ударов на Глиндора.

Глиндор искренне радовался. Именно этого момента он и ждал. Медленно поворачиваясь, он вынул из сумки, висевшей на поясе, медальон Гиты – черную эмблему власти друидов-перевертышей. Когда женщина направила на него смертельные удары молний, он поднял амулет вершиной треугольника вверх и держал его перед собой обеими руками.

Молнии Гиты теперь били в треугольник и, многократно усиливаясь, отражались от него и вонзались в злую колдунью.

И вдруг женщина исчезла. Крик ее еще некоторое время эхом отдавался в лесу, затем угас.

Глиндор прошел вдоль наружной стены пещеры и сел неподалеку от входа. Измученный битвой, он был доволен, он чувствовал, что давно обещанный покой зовет его, ждет его, но не спешил ответить на этот зов, желая побыть в этом мире еще немного.

Как только нечеловеческий крик колдуньи угас вместе с бурей, Брина вышла из пещеры и увидела необычное зрелище. Казалось, вся природа радуется поражению Гиты: стояла глубокая ночь, в безоблачном небе блестели звезды, но птицы оглашали воздух радостным пением и к их торжествующему хору присоединялись голоса других животных.

Задумчиво улыбаясь, Брина обнаружила Глиндора неподалеку от входа в пещеру. Опустившись рядом с ним на колени, она обеими руками взяла его морщинистую руку.

– Брина, умоляю, не горюй обо мне. – Он стиснул ее руку и сурово посмотрел на нее. – Я бы предпочел, чтобы ты отпраздновала одержанную мной победу. Это было сделано ради всего доброго на свете. Гиты больше нет.

Брина кивнула, но не могла унять боль в сердце: она лишалась его поддержки и любви, хотя он, пожалуй, стал бы отрицать последнее, произнеси она это вслух.

– Я хочу сказать тебе вот что: ты хорошо выполняешь свое предназначение. Оно рано открылось тебе и проявилось в сочувствии всем больным созданиям, нуждающимся в твоем таланте целительницы.

К радости Брины, что дедушка смог пробыть с нею еще некоторое время, прибавилась радость от его слов, что он гордится ею и уверен в правильности выбранного ею пути. Брина плакала.

Помолчав, Глиндор сокрушенно признался и в ошибке:

– Твой отец погиб по моей глупости. Это причиняет мне страшную боль, и я был неправ, когда требовал от тебя слишком многого. Мне повезло, что ошибки мои прощены. – Улыбка его стала более теплой, но голос становился все слабее, словно то, что он говорил, было сказано уже по пути в другие миры. – Ивейн прекрасно сможет меня заменить. – После каждой фразы он делал глубокий вдох. – Мой посох я обещал ему… Он заслужил его и сумеет разумно его использовать… Чтобы не допустить и мысли о поражении, я оставил его в туннеле… Прошу тебя отдать его в руки Ивейна.

Брина чувствовала, что он ускользает от нее. По щекам ее текли слезы, но она не стеснялась их.

– Я должен рассказать тебе еще кое-что до того, как я обрету свободу… – Теперь его голос превратился в шепот, и Брина наклонилась к его губам, чтобы расслышать. – Мне следовало бы догадаться… – Он еле заметно покачал головой. – Но все было окутано злом… Только сейчас…

Брина поняла, что, пока он дожидался ее прихода, злое колдовство рассеялось и он получил какое-то сообщение. Она ласково нахмурилась. Что еще могло быть связано с поражением Гиты? Она подумала, что, вероятно, с уходом старшей колдуньи младшая не представляет опасности. Она не хотела думать об Элис, но это от нее не зависело.

– Сходство между Ллис и Элис… а также между Элис и Ивейном. Здесь дело не в том, что кто-то принял образ другого… Было трое детей, трое близнецов.

Брина была поражена. Она слегка откинулась назад. Дед был прав. При их способности слышать тайные голоса им всем следовало бы догадаться. Друид, отец Ивейна и Ллис, был благословлен, а кое-кто мог считать, что и проклят, тремя детьми.

Брина хотела спросить что-то еще, но веки Глиндора, похоже, стали такими тяжелыми, что он уже не смог их поднять. И она не хотела терять последних минут его жизни:

– Дедушка… – Он умирал, и она уже не могла больше думать ни о чем, кроме прощания. – Ты всегда будешь жить в наших сердцах и в наших делах.

Ласковая улыбка появилась на губах Глиндора, и он наконец обрел тот покой, которого так долго ждал.


Стояла глухая ночь, но Адам не спал. Ему все еще не удалось сбросить напряжение после трудного дня. Он лежал без сна в своей темной спальне. Связанного Саксбо поместили в крохотную спальню Ани, а девочка вместе с Мейдой перешла в спальню родителей. Дюжий Пип, не желая допустить побега узника, дремал на матрасе у входа в импровизированную тюремную камеру. Вооруженные жители деревни стояли на страже у двери с внешней стороны.

Адам был поглощен размышлениями о своих заботах, но тем не менее уловил тихие рыдания за стеной, у которой стояла его лежанка. Он прекрасно знал, что там спала Ллис. Сам факт, что она была совсем рядом, стал для Адама причиной многих бессонных ночей.

Он слышал боль в голосе девушки и не мог от нее отмахнуться, потому что опасался, что причинил эту боль сам – он не забыл ни того, что произошло той ночью на холме, ни того, как он отдалился от нее наутро. Всего лишь несколько часов назад, беседуя с Ллис, он понял, что с его стороны было глупо сомневаться в этой девушке. Она была добра и обладала верой и мужеством. Теперь он знал это. Ее любовь растопила броню его сердца. И он сдался.

И не важно, кто или что было причиной ее горя, он знал, что должен утешить любимую. Опасаясь за ее доброе имя, он постарался выйти из своей спальни очень тихо и так же тихо вошел в ее каморку и закрыл за собой дверь, чтобы они могли остаться наедине в комнате, освещенной только слабым сиянием угольков в крошечном железном горшочке.

Погруженная в свою печаль, Ллис не заметила, как он вошел. Она осознала его присутствие только тогда, когда он осторожно взял ее на руки. И вот она уткнулась мокрым от слез лицом куда-то между шеей и широким плечом, а он прислонился к стене, разделявшей их комнаты, и нежно укачивал ее, прижимая к груди.