— Тогда выслушай и ты меня. Я мечтал, чтобы ты отвлеклась от своей работы, и не на день-два, а на несколько недель. Отдохнула, пришла в себя. Ты ведь совершенно загнала себя к тому моменту, смотреть было страшно. А говорить с тобой на какие-либо подобные темы было совершенно не реально. Да с тобой просто было невозможно говорить! Ты меня совершенно не желала слушать, да еще и сердилась, кричала, если я пытался настаивать. Я долго терпел, смотрел, как ты себя гробишь, а потом решился. Можешь на меня злиться, но я нисколько не жалею о том, что поступил так, как поступил. Мне очень требовался наш сегодняшний разговор с тобой, еще тогда требовался, до лесничества. Но ты была не готова его вести и виртуозно игнорировала все мои попытки затронуть эту тему. Поэтому оставалась одна-единственная альтернатива: вырвать тебя из привычной обстановки и заставить посмотреть на мир по-новому.

— Подожди, может быть, я что-то не так поняла, но выходит, что дело не совсем в том, что я много работала, а в том, что не прислушивалась к тому, что ты говоришь?

— В точку. Я все пытался понять, почему между нами все так радикально изменилось и единственное, к чему пришел — это твоя работа. Пока ты работала оператором, а рисовала лишь от случая к случаю, ты не придавала живописи такого значения. Именно в ней, вернее, в твоем отношении к рисованию, была причина твоего отчуждения. Я сделал единственное, что мог: отнял его у тебя. Вот и все.

— Ну, это, положим, у тебя не сильно получилось…

— Фомич?

— Ага. Он дал мне попользоваться своим мольбертом.

— Черт, об этом-то я ему и не сказал! Так ты день за днем сидела за холстами и рисовала, рисовала?…

— Не угадал. Я рисовала только тогда, когда мне этого хотелось. Всего четыре работы и сделала. Одну себе Фомич выпросил, остальные у меня.

— Честно? Всего четыре? Может, сорок четыре?

— А зачем мне тебе врать? Не веришь — спроси у Фомича, как все было. Да и времени, честно говоря, на рисование не так уж и много оставалось. У нас, пока ты в Москве тусовался, бандиты объявились, озеро взорвали и кордон подожгли. Потом за нами охотиться стали. В общем, хватало приключений. Если бы не Иртыш, я бы вообще вряд ли с тобой сейчас разговаривала.

— Бог ты мой! А я и не знал! Что ж вы молчали-то? Фомич мне телеграмму прислал, приезжай мол, а почему — ничего не написал. Я и решил, что ничего срочного, пару недель еще вытерпите без меня.

— Да, все правильно, мы и без тебя справились. Правда, Иртышу лапу поранили, да у Фомича бровь рассечена. А так все ничего, обошлось.

— Я должен туда ехать! Немедленно!

— Да без проблем. Езжай, куда хочешь.

Кристина прикусила губу, из всех сил стараясь не расплакаться. Все ясно: Лесничему она безразлична. Какой-то лесник ему дороже, чем любимая женщина! А она-то дурочка, мечтала, как ему сюрприз сделает, на дне рождения появится. Что ж, появилась, сюрприз случился. А вот дальше — ничего.

— Эй, ты чего? Кристя!

Иван резко вырулил к тротуару, едва не подрезав идущие за ним машины, припарковал Волгу и повернулся к Кристине:

— Я что-то не то сказал? Лапушка, ты чего? Что случилось? Ну-ка, посмотри на меня! Ты обиделась? Из-за чего? Кристя? Да не молчи же! Давай, говори все, как есть!

— Между прочим, мы не виделись с тобой почти два месяца! Целых два месяца! И вот, даже еще толком поговорить не успели, как ты уже собираешься куда-то срочно ехать! Скучал он, называется! А где ж ты раньше-то был, когда я по болоту под пулями носилась? Значит, мне тогда твоя помощь была не нужна, а вот Фомичу, у которого, между прочим, сейчас все в порядке, без твоего присутствия ну просто не обойтись?! А он-то еще уговаривал меня, мол, поезжай в Москву, поговори с Ванькой, да не забудь меня на свою свадьбу позвать. Да какая тут свадьба, если я для тебя — пустое место!

— Подожди, ты хочешь сказать, что возвращалась в принципе готовая к тому, чтобы принять мое предложение и стать моей женой?

— Я уже ничего не хочу! Мне вообще от тебя ничего не надо! Ни-че-го!

— И все же: я хочу знать ответ на свой вопрос. Он крайне важен для меня! Кристя, пожалуйста, ответь!

— А не все ли равно теперь-то? Ну да, я подумывала на эту тему. Да что там: я считала, что ты бросишься ко мне с распростертыми объятьями, возьмешь на руки и никуда от себя не отпустишь. Удовлетворен? Только, как я это сейчас понимаю, ты мне в шестой раз предложение делать не собирался! Скорее уж наоборот…

— В четвертый, — машинально поправил Иван, потерев нервно бьющееся веко. — Всего лишь в четвертый. И не собираюсь, а просто сделаю: Кристина, прости засранца и будь моей женой!

Теперь настала очередь Кристины ловить ртом воздух. Резкий разворот на сто восемьдесят градусов, да и только. Взял быка за рога, ничего не скажешь! Ну что ж, дорогой, сейчас ты все про себя услышишь…

— Кристя, ты только не руби сгоряча! Вон, Ликвидатор с Ленкой уже допрыгались, из-за сущей ерунды разругались. Просто прислушайся, что сердце подскажет, и дай ответ. Я понимаю, ты и вправду имеешь все причины злиться на меня, только забудь о них пока, ладно? Ведь иначе получится, что все это было зря!

Вовремя он это сказал. Ведь Кристина действительно собиралась как следует пропесочить Лесничего, ткнуть носом во все его прегрешения одно за другим и гордо покинуть машину, напоследок бросив «в твоих услугах больше не нуждаюсь». Только что же это тогда получается? Если она именно так и поступит, то это будет означать, что они с Иваном расстаются, только в этот раз — навсегда. Время игр кончилось. То, что проходило раньше, сейчас не прокатит. Тогда, до поездки в лесничество, она была уверена, что Иван — как мячик на резинке: сколько его от себя не отбрасывай, все равно обратно прискачет. А мячик возьми, да и оторвись. Лежит и говорит: протяни за мной руку, тогда буду твоим. А не протянешь — останусь сам по себе.

Иван молчал, понимая, что сейчас Кристина пытается разобраться в себе, своих чувствах. Он пошел ва-банк, и от того, что именно скажет Кристина, зависело, правильным был его расчет или нет, смог ли он верно понять причины их отчуждения. Да, он боялся получить отказ, означающий окончательный разрыв отношений, но тянуть дальше тоже не мог. Уж лучше так, разом и честно.

Наконец, Кристина решилась. Она заговорила: медленно, словно взвешивая каждое слово:

— Я очень боюсь ошибиться. Я не хочу чувствовать себя одинокой или не понятой. Видимо, когда принимаешь решение, всегда чем-то рискуешь. Но я совершенно точно знаю, что ты мне очень дорог. И я не хочу тебя терять. Мне кажется, я люблю тебя. Я никого еще ни разу не любила, но ты для меня особый человек. То, что я чувствую к тебе, я еще не испытывала ни с кем. Впрочем, ты и сам это знаешь. Поэтому я подумала и решила: я принимаю твое предложение. Я буду твоей женой.

Иван не удержался от вздоха облегчения. Он, насколько позволяло пространство волговского салона, вытянулся и крепко обнял Кристину. Она неловко ткнулась лбом ему в плечо и тоже крепко-крепко обняла его. И пусть от Ивана сейчас пахло непередаваемой смесью трудового пота и строительного мусора, все равно, это был родной запах, запах любимого мужчины. Иван прав: ей была нужна это поездка в лес и эта разлука. Хотя бы вот ради этой встречи. И ради их будущего. На этот раз всецело совместного, а не параллельного.

— Вань, у меня к тебе только одна маленькая просьба будет, — произнесла Кристина, когда они, наконец, разомкнули объятья и откинулись обратно на сидения, по-прежнему держась за руки.

— Да хоть три больших! Для тебя, лапуля — звездочку с неба!

— Ну, звездочку мне не надо, хотя мысль интересная. Я тебе уже говорила, что пообещала Фомичу, если вдруг наша свадьба состоится, то я обязательно позову его. Ты не возражаешь? Тем более что вы с ним, насколько я поняла, давние приятели? И он о тебе очень тепло отзывался.

— Конечно же, позовем, о чем речь! Какая свадьба без свекра! Обязательно будет!

— Подожди, я что-то не поняла. Какой такой свекор? — насторожилась Кристина. — Ты хочешь сказать…

— Ну да, Фомич — мой отец! Честно говоря, я думал, что ты догадаешься. Мама всегда говорила, что у нас с ним глаза одинаковые. Да и позывной мой не просто так на голом месте возник. Я ж частенько у отца в лесничестве пропадал, особенно раньше, когда еще мама была жива. И что ты думаешь: я бы тебя отвез к чужому человеку и оставил на месяц-другой? Глупышка! Я когда начал прикидывать, куда тебя отдыхать отправить, в первую очередь о нем подумал. Съездил, предупредил, так мол и так, а через неделю тебя привез. Только побоялся, что не смогу тебя оставить, вот и уехал не попрощавшись, хотя сразу говорю: батя против был.

— И он все это время молчал! Ведь ни разу ни словом, ни намеком не обмолвился. А я!… Я, наверное, выглядела полной дурой! О Боже! Вот он надо мной небось прикалывался! Да и ты тоже…

— Маленькая, да ты что! Никто и не думал над тобой смеяться! С чего ты взяла! Давай в ближайшие же выходные в лесничество смотаемся, отец сам тебе все подтвердит! Заодно и успокоим его, а то пари готов держать, волнуется он сейчас за нас с тобой, и сильно.

— Нет, слушай, я вот сейчас вспоминаю, а ведь действительно похож! Глаза, овал лица… Черт, совсем чутье пропало, художница, называется! У меня ведь ничего внутри даже не шевельнулось, что вы можете быть родственниками, да еще и близкими! Никогда тебе этого не прощу, даже не надейся! И Фомич тоже хорош, хоть бы полсловечка, полнамека! Молчал, как партизан. У-у, заговорщики!

— Кристя, ну, не ругай нас, пожалуйста, мы же не со зла!

— Подожди, у меня голова кругом идет. Нет, ну надо же — родной отец!…

* * *

Семь-сорок не спеша шел по родному двору и мечтал о том, как сейчас плюхнется в горячую ванную, а потом — спать. Или нет: просто разденется, нырнет в кровать, отоспится — а уж потом водные процедуры. Спать… Подушка — мягкая, чтоб голова в ней тонула, и форточку настежь, чтоб воздуха свежего побольше. И телефон из комнаты в коридор выкинуть, чтоб ни одна сволочь дозвониться не смогла.