— Ты в порядке?

— Вполне.

Она, конечно, не была в порядке, но поскольку она не плакала, глаза у нее не припухли, вид был не сердитый, я не смог точно угадать, о чем она думала.

— Какие у тебя планы? Сначала позвонить Гидеону или мне сразу отправляться…

— Послушай, ты мне веришь? Доверяешь тому, что я говорю?

— А не слишком ли поздно для таких вопросов?

— Нам нужно убираться отсюда как можно скорее, потому что у меня есть дурное предчувствие, что козел Робби сейчас здесь объявится и будет тебя искать.

— Почему ты так думаешь?

— Сейчас нет времени объяснять. Пошли отсюда. По дороге объясню.

— По дороге домой?

Она говорила очень тихо, голос у нее был печальный. Что ж, понятное дело. Покинуть мой дом для нее могло означать то, что она вытащила несчастливый билет и может отправиться прямиком в тюрьму.

— Нет, пока еще не домой.

— Но ты же обещал.

— Знаю, но нам нужно еще кое-что сделать. Дашь мне еще полчаса?

— Да. — Она сказала это кротким, спокойным, даже каким-то светским тоном. — Дам.

— Тогда оторви задницу от стула, Бонни.


Она с удивлением оглядывала кухню и грязную комнату рядом с кухней. Плита и холодильник были старше, чем я сам, а на поверхности белого обеденного стола образовались трещины в виде глубоких черных кратеров.

— Где это мы?

Она говорила почти шепотом. Я сообразил, что она в ужасе уставилась на меня, когда я поднял пустой цветочный горшок и вытащил из-под него ключи. Она решила, что мы залезли в чужой дом, и, зная меня, вовсе этому не удивилась.

— Родительский дом.

Я повел ее — чуть ли не подталкивая, потому что она не хотела входить вовнутрь — через кухню, в холл, к лестнице.

— На том просмотре, где состоялась беседа про молнию, как раз присутствовал мой брат. Он всегда был рядом с Саем, выполнял его поручения. Я хочу выяснить, не помнит ли он, что произошло после этого просмотра — вечером или на следующий день.

Бонни вдруг застыла на месте. Так неожиданно, что я наскочил прямо на нее.

— Пошли.

Я легонько ее подтолкнул и продолжал объяснять:

— Я хочу выяснить, с кем Сай виделся…

Она не сдвинулась с места.

— …и с кем разговаривал.

И тут я увидел, куда она не отрываясь смотрела. Охотничий шкаф. Натуральная сосна. Вещь обычная для любого, кто вырос на ферме.

И для любого, кто вырос в оружейной лавке и чей папаша был лучшим стрелком в Огдене.

Нет, подумал я. Нет. Она его не убивала.

21

Поскольку я вырос в доме, который когда-то был семейной фермой Бреди, я научился не обращать никакого внимания на царивший здесь аромат вырождения. Запах гниющего дерева присутствовал в нашем доме постоянно, но раньше он был едва уловим, правда, если не сидеть слишком долго на диване в гостиной. Тут, в самом сердце дома, вонь начинала действовать на нервы.

Но с тех пор, как мой отец покинул ферму, я стал считать себя приживалом незнатного происхождения и последним носителем славной фамилии Бреди и никогда подолгу в доме не засиживался. А если просто идти мимо, то вместо запаха гнили можно было ненароком вдохнуть хищный чувственный запах ароматизатора помещений, который моя мать приволокла из своего магазина. Они использовали его, когда опрыскивали кабинки для переодевания, в которые невозможно было войти после того, как там побывали светские леди с вонючими подмышками, примерявшие Наимоднейшие в Мире Платья.

В те редкие дни, когда я посещал этот дом, я бессознательно перестраивал свою систему дыхания и старался дышать ртом, а не носом. И переставал замечать этот запах вовсе. Но пока я вел Бонни вверх по лестнице, мне не повезло, и я успел глотнуть убийственную порцию «Милдью Плюс».

Я застеснялся. Я думал, что в один прекрасный день я смогу усесться поудобнее и рассказать ей обо всем, сейчас на это не было времени. Я боялся, что она неверно все поймет. Я не хотел, чтобы она почувствовала, как смердит мой отчий дом, чтобы увидела, какая кругом грязь и запустение. Я хотел дать ей понять, что мы бедные, но славные, но все вокруг говорило о том, что живущие в этом доме не только бедны, но совершенно отчаялись хоть как-нибудь обустроить свою жизнь.

На второй или третьей ступени лестницы она обернулась и посмотрела на меня.

— Может, я лучше обожду внизу?

Я не удостоил ее ответом. А что, черт возьми, я мог сделать? Предложить ей посидеть на разваленном диване? И когда мать вернется домой с работы, успеть сбежать вниз и сказать: — Мам, это Бонни Спенсер, та самая еврейка, бывший муж которой был убит в Саутхэмптоне. А моя мать сказала бы: — Ах, да, это бывшее имение Менси. Они теперь купили дом в Литтл Комптоне. Нет, эти современные постройки совершенно не годятся.

Я положил руку ей на поясницу.

— Мы надолго здесь не задержимся.

Я подтолкнул ее вперед посильнее, и она начала подниматься вверх по лестнице. Мне так нравилась сама возможность прикасаться к ней.

Но в данный момент мной двигало не только желание находиться возле нее. До того, как Бонни явится в полицию, имело смысл услышать, что скажет мой брат. Она ведь такая умница, может, ей удастся заметить что-нибудь неуловимое, но важное, новый факт, который можно добавить к нашему уравнению, и в конце концов найти «икс». В день убийства Сая Истон наверняка целый день болтался в городе, но может, он услышал что-нибудь существенное в телефонном разговоре, заметил какую-нибудь записку, хоть что-нибудь, что он подсознательно отметил для себя в тот день.

Он ведь мог услышать одно-единственное слово — например, «винтовка», «выстрел», «бассейн», «страховка» или «Линдси» — тогда, на просмотре, сразу после беседы о молнии.

Я подумал: а вдруг одно из этих слов все ж таки имеет отношение к Бонни? На одной из последних ступеней нашей плохо освещенной лестницы меня посетило ощущение, частенько посещавшее в детстве. Не воспоминание, не «дежа вю». Просто чувство, не наполненное реальным смыслом и очень печальное.

Я понял, что она не могла этого сделать.

Но что, если она все-таки это сделала? Ну, тогда я стал бы тем, кем и был до этого: ничем. Чем я мог наполнить свою жизнь? Двумя вещами: бейсболом и работой. Но ни «Янки», ни отделение полиции Саффолк Каунти не смогли бы решить главной задачи — спасти заблудшую душу. И все наркотики, перепробованные мной за всю мою жизнь — пиво, марихуана, пейот, гашиш, барбитураты, бабы, ЛСД, героин, опять бабы, опять пьянство, Линн — в итоге не дарили мне успокоения, они всего лишь ненадолго снимали боль и подталкивали меня к самому краю. И только Бонни Спенсер давала мне веру в то, что я действительно могу воскреснуть.

А вдруг я заблуждаюсь на ее счет? Что тогда со мной станется? Могу снова спиться и сдохнуть. Или стану отставным копом, комкающим в руках фетровую шляпу, развлекающим себя ежедневной мессой в католической церкви, посещениями собрания Анонимных Алкоголиков и дожидающимся тихой кончины.

Но я знал, что она его не убивала.


Когда я привел Бонни в комнату Истона, он был не единственным, чье лицо изобразило удивление. Бонни тоже удивилась. Даже рассердилась.

Истон украл галстуки Сая Спенсера! Она сжала ладони в кулаки — вот-вот надает ему по морде! Вот они, галстучки, — голубые в крапинку, зеленые с крошечными якорьками, красные с едкими французскими флажками — лежат себе на кровати, приготовлены Истоном для поездки в Калифорнию, где он собирается встречаться с Филипом Шоле, режиссером, и потолковать по поводу новой работы. Я не сомневался, что галстуки принадлежали Саю: Истону денег бы на них не хватило. К тому же в ту ночь, когда мы обследовали место преступления, я видел чертову прорву таких галстуков на специальных крючочках в одном из отделений гигантского гардероба Сая — с дистанционным управлением для приведения в движение вешалок с одеждой. Но это еще не все — Бонни даже побледнела, — на той же самой кровати лежали свитеры Сая! Хлопковые, ручной вязки и кашемировые, широкие и длинные — невысокий Сай должен был смотреться в них весьма элегантно. Свитеры, которые едва ли подошли бы Истону. Выражение ее лица говорило: арестуй этого человека!

А что выражало лицо Истона? Ярость, натуральное дело, по поводу моего очередного злодейского и неожиданного вторжения на его территорию. Он стоял, широко расставив ноги, сложив руки на груди, пытаясь выглядеть достойным образом, невзирая на свой куцый халат, предурацкий. Он не мог вспомнить, где встречал эту даму, и не мог сообразить, какое отношение она имеет ко мне. К тому же он смутился. Мы все втроем уставились на шмотки стоимостью более трех тысяч баксов из гардероба его покойного покровителя Симора Айры Спенсера.

Думаю, лицо мое не выражало ничего, даже отдаленно не напоминающего восторга, напротив — отвращение по поводу его пакостного воровства. Я представил себе, как он слоняется где-то вокруг дома, выжидая, пока мы все измерим и сфотографируем, чтобы потом перерыть шкафы Сая, якобы привести вещи в порядок. Я догадывался, что, если обыскать тумбочки Истона, там найдутся и запонки, и портативные видеомагнитофоны с телефонами, а может, и малюсенькие золотые часики на ремешке из кожи аллигатора.

Я собрался разрядить атмосферу, пошутить насчет того, что Истону тоже следует прийти в полицию с повинной, но тут он дал выход своему раздражению. Еще бы, заявился тут с какой-то дылдой неизвестного происхождения в спортивных шортах и раздолбанных кроссовках.

— Может, ты объяснишь мне, что происходит?

— А ты?

— Пожалуйста. Я объясню.