— Что еще? — спросил я его.

Робби усмехнулся совсем по-мальчишески и потеребил рукав своей спортивной куртки, ослепительно голубой, с хлястиком на спине. Он всегда одевался так, будто намеревался отправиться коробейником-галантерейщиком в пригороды Пеории.

— Мы нашли волосы. В одной из комнат для гостей, хотя никаких гостей у Сая в последнее время не было.

— Все волосы принадлежали Саю?

— Один с лобка, скорее всего — его. А четыре — с головы, видимо, кто-то облокачивался на плетеное изголовье кровати. Волосы там и застряли.

— Корни сохранились? — Я поинтересовался, потому что с появлением новых способов определения ДНК можно получить целую генетическую картину, имея всего лишь одну клетку с ядром. Но чтобы протестировать волосы, необходим волосяной мешочек, содержащийся в корнях, и хотя иногда умудряются сделать тест, имея только один волос, — лучше, если в твоем распоряжении пучок из десяти-двенадцати.

— У нас есть два корня волос с изголовья. Они не принадлежат Саю, потому что они черные, даже, пожалуй, темно-русые и длинные. А у Сая — короткие и седые…

— Ясно.

Краем глаза я заметил Линдси Киф, которую ее агент то ли высадил, то ли выволок из машины. Она была точь-в-точь как в кино. Блондинка. Вернее, наиблондинистая из блондинок.

— У тебя все? — спросил я Робби.

— Ну, знаешь, — оскорбился он. (Вот зануда!) — Не так-то просто дождаться чего-либо членораздельного от этих парней из отдела опознания!

— Значит, пока ты торчал в доме с Карбоуном, ты не удосужился узнать, мог ли кто из постоянных обитателей дома перепихнуться в спальне Сая? Горничные, смотрители, кто-нибудь в этом роде?

— Поостынь. Куда спешить? Пожар, что ли? Я как раз собирался спросить о смотрителях, но сначала хотел проинформировать тебя. — Робби выдержал паузу. Вот уже три минуты он расплывался в обезоруживающей мальчишеской улыбке, так что мне пришлось криво ухмыльнуться в ответ.

— Стив, послушай, мы оба знаем, что дело очень важное. Я хочу, чтобы все прошло по высшему разряду. Ты хочешь того же самого. Если мы проведем все так, что комар носа не подточит, это может означать многое для нас.


Когда работаешь с командой копов или вообще с любой группой людей, обязательно найдется один, который будет тебя раздражать. Чем угодно — дрянным характером, ленью, склонностью халтурить, расхлябанностью или просто противными привычками вроде цыканья зубом, обкусывания ногтей или манерой многозначительно ухмыляться. Но Робби не был ужасным. Он не был противным. Иногда, скажем, когда он заводил разговор о спорте, особенно о хоккее, он и в самом деле мог быть интересным собеседником; никто так здорово не знал оборонительной стратегии «Айлендерз», как он. А вдруг за всеми этими дурацкими улыбочками скрывается настоящий парень? Я просто старался не обращать на него внимания.

Но как я мог не замечать главного? Я считал его плохим копом. А он-то думал, что он Миропомазанная Гордость Саффолк Каунти. Не проходило и пары недель, а то и дней, чтобы помощник федерального прокурора не натыкался на дело, в котором Робби опять арестовывал подозреваемого. Он всегда знал, кто виновен. И всегда старался взять «гада» под стражу.

Улыбочек и сластей, которыми он задаривал копов, подозреваемым не перепадало; обычно все его дознания превращались в допросы с тыканьем пальцем. Не сомневаюсь, он мог заставить расколоться любого. Но он всегда мертвой хваткой вцеплялся именно в тех подозреваемых, которых другие следователи старались как-то успокоить, и вместо того, чтобы дать согласие на признание с видеозаписью, подследственные начинали вопить и требовать адвоката.

Однажды мы с моим лучшим другом Марти Маккормаком занимались одним молодым парнем, у которого неожиданно исчезла молодая жена. Я знал, да что я говорю, — все это знали, что он убил ее и избавился от трупа. Но вот куда он его дел, нам выяснить не удавалось. Мы делали вид, что страшно ему сочувствуем. Марти не прекращал поиски пропавшей супруги, изображая мучительные раздумья, куда же это она запропастилась. А я старался разговорить этого типа. Однажды вечером мы отлучились поесть чили [15]и попросили Робби просто прийти в отделение и посидеть с подозреваемым. Через полчаса после нашего ухода он насел на этого парня. Он был агрессивен, он настаивал на своем. Уж он-то знал, что имеет дело с законченным мерзавцем. А кто ж не знал? Но Робби умудрился все изгадить.

Когда я узнал, что натворил этот болван, — я просто озверел. Я колотил кулаками по стенам, обзывая его кретинским куском дерьма. «Ты, сука, ты ведь все испортил!» — вопил я. А он говорил: «Да брось ты, Стив», — и даже пытался по-мальчишески качать головой, как бы говоря: «Господи, ох уж этот Бреди с его несносным нравом!»

Не сказать, чтобы я его ненавидел. Нет, мы просто были несовместимы. Поэтому, не прилагая больших усилий, мы так устроили свою жизнь и работу, чтобы держаться подальше друг от друга.

До этого случая с Саем.


— Стив Бреди! — воскликнула кухарка Сая Мэриэн Робертсон. А потом повращала указательным пальцем, мол, оборотись-ка, сынок. Я послушно покрутился, чтобы она рассмотрела меня во всей красе в обороте на 360 градусов.

— Не сказать, чтобы ты совсем не изменился со школы, — продолжала она, — хотя ты все еще тот же мальчик. Только лицо взрослое. Когда ты вошел, я сказала себе: «Это тот самый паренек, который играл в команде Марка». Правда, не сразу вспомнила, как тебя зовут. Я видела твоего брата… Истон Бреди ведь твой брат? — Я кивнул. — Такой красавец. Хоть в кино снимай.

Миссис Робертсон могла бы болтать без умолку с той абсолютной самоуверенностью, которую придавала ей слава Самого Незабываемого Персонажа Южной Стрелки. Честно говоря, я так бы ее и не вспомнил, если бы не вошел в эту кухню.

Что это была за кухня! Какой-нибудь фанат XVIII века умер бы от зависти. Связки чеснока, пучки трав и кореньев, медные котлы и плетеные корзины свисали со стен и потолка… На двухметровом кирпичном камине прицеплен железный чайник. Этот камин был таким громадным, что Сай мог бы играть в нем в прятки.

Миссис Робертсон отвернулась, чтобы срезать корочки с сэндвичей, которые она сооружала для копов, и принялась организовывать безупречную конструкцию замысловатой формы: снизу — плавленый сыр, в середине — бледно-розовый паштет, а над ним — темно-красное копченое мясо. Короче, поднос с сэндвичем смотрелся как добротно сделанная архитектурная модель летнего дома стоимостью миллионов в десять.

— Ну как? — поинтересовалась она. — Это мое коронное изделие. Слушай, Стив, когда ты показал мне свой жетон, я, конечно, тут же вспомнила: кто-то мне говорил, что ты стал копом. Хотя, как ты догадываешься, между нами девочками, уж кого-кого, а тебя я представить в униформе не могла. — Она наморщила нос, что означало, думаю, следующее: ну и что, что у тебя оружие и жетон копа, для меня ты все тот же прыщавый мальчуган. — Тебе очень идет форма.

Сама Мэриэн Робертсон ничуть не изменилась с тех пор, как высиживала все школьные бейсбольные матчи в первом ряду. Темнокожая, маленькая, с округлыми чертами лица, — милая пампушка, выглядящая так, будто бы ее слепили из куска теста, пропитанного какао. Единственное, что изменилось в ней — ее волосы. Ощущение такое, что, готовясь к карнавалу, она нахлобучила седой парик — чтобы во время перерыва в матче все просто умерли от смеха. Раньше, бывало, она заявлялась в школу, — и это тоже было незабываемо — и приносила пирожные «для ребятишек», вручая возвращающимся со спортивной площадки по шоколадной трубочке или ореховому печенью и крича при этом: «Там у меня еще много!»

— Миссис Робертсон, я знаю, что с вами уже беседовал сержант Карбоун, но у меня есть к вам еще парочка вопросов. Что за особа здешняя горничная?

— Горничная? Ничего выдающегося. — Миссис Робертсон открыла стеклянную дверцу громадного буфета, оглядела лежавшие там дыни и вытащила одну из них. Это был огромный бежевый шар, долларов, наверное, за двадцать пять, — особый, генетически выведенный сорт мускусной дыни.

Я заглянул в блокнот.

— Здесь только одна горничная, Роза?

— Верно.

— Негритянка, белая, латиноамериканка?..

— Португалка, — отрезала Мэриэн Робертсон. — Росточку небольшого, но все же повыше, чем я. Каких-нибудь метр шестьдесят. Знаешь, была такая песенка. — Она откашлялась и запела: — Метр шестьдесят, лазоревые очи, о, что за метр шестьдесят… Господи, что это я распелась? Прости, Стив. Ну и ну! Четырнадцать лет работала у мистера Спенсера, и вот его убили, а я пою…

— Бывает. Я вижу, как вы расстроены, и это понятно. — Я умолк ненадолго. — Вы ладили с ним?

— Ну… В общем, ладила. То есть он был такой вежливый. Такой обходительный. Впрочем, ты сам знаешь, каковы они в разговоре, эти ньюйоркцы.

Я кивнул. Мы, местные, прекрасно знали, какая пропасть отделяет нас от пижонов из Нью-Йорка. И каждый, кто раз и навсегда это усвоил, считал себя совершеннейшим созданием.

— По правде говоря… Да ты и сам знаешь киношников. Но мистер Спенсер был богачом до мозга костей, — совсем не выскочкой, не транжирой.

— А вам-то самой он нравился?

— Как тебе сказать… Сейчас, когда задумываешься над этим, я не уверена. Уж слишком он был благовоспитанным.

— Он вел себя холодно? Отстраненно?

— Нет. Очень сдержанный, держал дистанцию. Много улыбался. Никогда не смеялся в голос. Никогда не изменил четырнадцать лет назад принятой линии поведения. Будто заучил наизусть сценарий «Как вести себя с кухаркой». Такие дела. Бывало, шутил, что придется заложить дом, чтобы расплатиться за купленных мною цыплят — а я всегда запасаюсь цыплятами впрок. Четырнадцать лет одна и та же шутка. Надо отдать ему должное, он и в самом деле был крайне вежлив, благодарил после каждого обеда, а если чем-то был недоволен, — а это случалось очень редко, — просто замечал: «Что-то я не разобрался в этих фруктах с шоколадной подливкой». — Она открыла пластиковый пакет и дала мне пирожное. — Венские миндальные вафли.