И тут я изрек:

— Потому что… мне с ней весело и интересно.


За две минуты Карбоун послал мне три сообщения по пейджеру. Я заскочил в фешенебельный ресторан, специализирующийся на омарах, и зашел в телефон-автомат.

— Что случилось, Рэй?

— Робби взял ее за задницу.

— Ее?

Линдси. Он сейчас скажет: «Линдси».

— Бонни.

Я понял, что для начала надо успокоиться: я обалдел от ужаса. Я должен говорить спокойно, энергично, как опытный коп, уставший от допотопных идиотизмов Малыша Робби.

— Елки-палки, он все придуривается? Я тут с ног сбиваюсь, накопал кучу улик на Линдси. Самое время сосредоточиться на этой версии…

— Стив, послушай меня. Вчера поздно ночью он вернулся в дом Сая. Осмотрел тот участок, где были обнаружены следы от шлепок.

— И что?

— И нашел еще один темный волос!

— Да брось ты!

— Такой же, как на подушке, Стив. Он застрял в изгороди, окружающей тот самый газон. Наверное, она прислонилась к забору. Он лично доставил этот волос в лабораторию Уэстчестера сегодня утром. Он ждет результатов экспертизы, но мы оба с тобой знаем: это волос Бонни. Так что волосы были и в постели, и в том самом месте, откуда сделан выстрел.

Она мне врала, подумал я. Я уставился на телефон, на идиотскую инструкцию, объясняющую, как правильно им пользоваться. То, что я ей поверил, еще не самое ужасное. Самое ужасное то, что, допустим, я сейчас вернусь домой, начну крушить мебель, швырять вещи, колотить по стенам и орать: ах ты чертова стерва, ты все мне наврала, а она возьмет меня за руку и скажет: Стивен, меня там не было. Клянусь тебе, меня там не было. А каким образом там оказались твои волосы? А она скажет: их кто-то туда подбросил. Тот следователь, который за меня ухватился. Ты же сам говорил, что он собирается меня прищучить, вот он и прищучил. А я скажу: ты думаешь, я тебе, сука, поверю на этот раз? А она скажет: да.

И я поверю, несмотря ни на что.

— Рэй, — сказал я, — у нас не будет неприятностей в связи с этим?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не думаешь, что Робби чего-то насочинял?

— Да нет. Он так далеко не зайдет. Вряд ли он станет изобретать улики. Смотри сам. Пойми, что так оно и есть. — На секунду в трубке повисла такая тишина, что я услышал, как булькает вода в кастрюлях с несчастными омарами. — Стив, ты здесь?

— Я здесь.

— Что ты собираешься делать?

— А как ты думаешь, что мне нужно делать? — спросил я.

— Найди ее.


Я в рассеянности взглянул на полку в пыльном углу телефона-автомата, с полуотклеившимися, давно уже вышедшими из употребления образцами карточек Америкен Экспресс и пепельницей с чьим-то жирным, уродливым окурком от сигары. И вдруг, в этом вонючем, мерзком углу память услужливо подарила мне воспоминание об одной ночи, пять лет назад.

Мы уже поели и перебрались в гостиную. Был закат, и Бонни выключила свет, чтобы лучше просматривался горизонт, — от ультрамарина вверху до ярко-оранжевого внизу. Потом она зажгла свечи, и мы сидели при их дрожащем свете. Она рассказывала мне, как полюбила Южную Стрелку, это огромное и прекрасное небо, океан, болота, птиц. Она сказала, что раньше частенько выбиралась в горы — в туристских ботинках и с биноклем, и гор ей ужасно здесь не хватает. Не только из-за рыбалки, альпинизма и лыж. Она выросла в Юте, и отовсюду — из окна школы, по дороге в магазин за молоком, с веранды ее дома — были видны горы.

— Тебя, по-моему, ностальгия мучает, — предположил я.

— Мучает.

— Ты думала вернуться обратно?

— Там больше никого из моих нет. Это будет уже не то: просто я, горы и мормоны.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Я хотела бы вернуться домой, — сказала она еле слышно.

А я сказал:

— Я научу тебя любить здешние места, Бонни.

Я бросил еще один двадцатипятицентовик и позвонил своей приятельнице из прокуратуры, Сэлли-Джо Уоткинс. Имечко у нее было не ахти и должно было принадлежать изможденной индейской женщине, у которой не семеро, а вдвое больше по лавкам скачут, худющей бабе, портретами которых пестрят документальные фильмы о голодающих. Но Сэлли-Джо, напротив, была в теле и в жизни не голодала. Происходила из почтенного, хотя и простого бруклинского семейства. Передвигалась втрое медленнее, чем нормальные люди, и речь ее отдаленно напоминала собачий лай. Работала она судебным исполнителем, и в окружной прокуратуре курировала Саффолк Каунти.

— Чего тебе надо? Я занята. Ты по делу Спенсера? Этим занимается Ральф. Обращайся к Ральфу.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Зачем? У нас тут тоже свои сферы интересов, как и у вас. Я просто тону в море интриг, Бреди, идиот ты, кретин, ублюдок несчастный. Мне плевать на твои заморочки, ничем не могу тебе помочь. Звони Ральфу.

— Он плохо соображает. С ним невозможно договориться.

— Ну а я с тобой не смогу договориться.

— Сэлли-Джо, когда ты работала в управлении по расследованию убийств, я выручал тебя по меньшей мере трижды. Ты, едрена вошь, моя должница.

— А я тебя водила в ресторан. Забыл? Ты вечно напивался в стельку. Пришлось ждать, пока ты протрезвеешь, иначе я всю оставшуюся жизнь работала бы на твою выпивку, пьяница чертов.

— Да ладно, а я за эти годы двадцать тысяч калорий вложил в тебя в виде чизбургеров, так что признай, что ты мне должна оказать услугу, эквивалентную значительно более роскошному обеду.

— Ну, излагай свою просьбу, засранец. И поживее.

— К примеру, скажем, я все сделал правильно: от консервации места преступления до вскрытия, мои ребята все прочесали и обнюхали. Дождя не было, ветра тоже. Ничего такого, что могло бы испортить вещдоки или помешать нам в работе. Идеальные условия.

— Ну давай, телись.

— Нашли мы не бог весть что — так, сомнительную улику, годную для ДНК-теста. Волосы. Волосы любовницы жертвы. В постели, где они занимались любовью. Вот. Потом, через неделю, точнее, через четыре дня после того, как мы их протестировали, нашлись другие волосы. Вроде бы опять той же любовницы. Ну, скажем, так показала экспертиза.

— Где нашлись эти волосы?

— Они застряли между двух деревянных досок. Если эта самая любовница стреляла из орудия убийства, эти две деревяшки оказались бы аккурат там же, где и голова этой любовницы. А теперь скажи мне как судебный исполнитель, как бы ты рассматривала эти неожиданно возникшие новые улики? Ты дала бы им ход?

— Ага, понятно. Ну, в общем, любая относящаяся к делу улика на суде приемлема, с известной оговоркой. Но и обстоятельства, при которых она была найдена, тоже принимаются с известной оговоркой. В случае вроде того, что ты описал, защита возразит, что поскольку в первый раз ты исследовал место преступления в идеальных условиях, представляется странным, что эти дополнительные волосы не были найдены при первом, дотошном осмотре.

— Они скажут, что эти волосы подбросили.

— Вот именно.

— Адвокат вроде Патерно к этому прицепится.

— Адвокат вроде Патерно нас с дерьмом смешает. Мы заявим, что это по недосмотру. Что человеку свойственно ошибаться. Что копы тоже люди, и, в конце концов, у нас нет специального интереса отправлять за решетку эту самую любовницу. Разве что затем, что мы всем сердцем и душой считаем ее виновной. Но это же курам на смех!

— Если бы ты вела это дело, как бы ты поступила?

— Я бы потратила пару дней и потрясла бы копа, обнаружившего эти волосы, сказав ему, что если он не уверен на сто процентов, что никто из его коллег не подкинул эти волосы, — я бы не стала обвинять его напрямую, — лучше об этом забыть, потому что в противном случае следствие будет под угрозой срыва, а защита получит козырь. А потом я бы села и подумала. Тут могут быть разные варианты, я не стала бы рисковать и спешить в суд. А если и все остальное в деле выстроено очень, очень хрупко, ну уж в таком случае я бы поставила под вопрос весь ход следствия, с самого начала. И коли дело велось тяп-ляп и все притянуто за уши, я бы с судом обождала. Понимаешь, этот одинокий волос не даст надежных результатов по ДНК-тесту и к тому же ставит под сомнение более солидную улику — прядь волос с кровати. И здесь даже не понадобится гений Патерно для того, чтобы суд удивился, что это за чудеса творятся через неделю после убийства. С точки зрения прокуратуры, удивляющийся суд — опасный суд. Сомнения, имеющие под собой основание, — ужасная вещь.

— Спасибо, Сэлли-Джо.

— Ну что, дебил, ты по-прежнему считаешь, что Бонни Спенсер застрелила Сая Спенсера?

— Нет.

— Тогда я умываю руки.


Опасное это оказалось дело — бороться с Бонни. Она мертвой хваткой вцепилась в телефонную трубку, а я схватил ее за кисть, пытаясь оттащить от телефона. Наконец она сдалась, но я сообразил, что следующим номером программы она кинется к дверям и понесется в управление, подымет всех на ноги.

— Остановись! — заорал я.

Я заломил ей руки за спину, но сдержать ее оказалось не легче, чем побороть здоровенного мужика, к ее природной силе прибавилась сила истерички.

— Если ты этого не делала, какого черта ты…

Она что-то сказала в ответ, но задохнулась и всхлипнула. Я крепко держал ее, ожидая взрыва слез или страстной мольбы: Стивен, прошу тебя, поверь мне. Как бы не так — вместо мольбы я получил удар локтем в солнечное сплетение. Это меня вырубило настолько, что я выпустил ее из рук, а сам скрючился, обхватил живот и попытался вдохнуть воздух. Господи, как же больно.

Бонни деликатно поинтересовалась: