— А, Микки, — сказал Истон. — Да, разумеется. Я про него совсем забыл. О Боже, вы бы его видели. Это нечто. По сравнению с ним Марлон Брандо в «Крестном отце» выглядит драным котом. — Он умолк и принялся обдумывать сказанное. — А может, я и не прав. У него сильный нью-йоркский акцент. И внешность громилы. Наверное, поэтому он и выглядит круче, чем есть на самом деле.

— Сай его боялся?

Молчание. По-моему, Истон кусал губы. Я огляделся вокруг. На журнальном столике лежала рукопись. Я взял ее. На шуршание бумаги брат обернулся. Он увидел, что я держу в руках. Он весь обмяк, его поза выдавала смятение. Кажется, он забыл о Робби.

— Видишь эту рукопись, Стив. — Мне показалось, что он чуть не плачет. — Сай дал мне ее в четверг, за день до… Он дал мне ее и сказал: «А это, Истон, наш следующий фильм. Он войдет в историю».

— Мне действительно очень жаль, — сказал я. — У тебя с ним все складывалось отлично?

— Я наконец… — он оборвал себя, сообразив, что здесь Робби. — Я был так к нему привязан, — тихо проговорил он и глубоко вздохнул. Через минуту это был прежний Истон, демонстративно оживленный.

— Теперь придется подыскивать что-то новое. — Он покачал головой. — Идея переехать в Калифорнию мне ненавистна, но, видимо, придется. Быть поближе к месту действия, к людям из этой среды.

Вот черт, подумал я, не повезло Истону с Саем. Только он нашел патрона в любезном его сердцу саутхэмптонском стиле, да еще с редким чутьем, да еще оказавшего ему доверие, да еще давшего такую хорошую возможность проявить себя… Но Сай уже не сможет никому порекомендовать Истона. А какую еще, к черту, характеристику мой брат может показать в Голливуде? Неудавшийся продавец машин? До этого Истон не способен был продавать даже холщовые шорты учителям начальных классов. Ему чего-то явно не хватало — то ли убежденности, то ли уверенности в себе. Что он будет делать в Лос-Анджелесе? Как он будет там жить, плавая среди кровожадных акул кинобизнеса?

— Так на чем мы остановились? — вздохнул Робби. Он начал массировать переносицу с видом специалиста по акупунктуре, только что узнавшего о какой-то специальной точке, помогающей прояснить рассудок и зрение. Только это ему не помогло. Бедняга, он выглядел жутко изможденным. Я подумал: милый, тебе тридцать лет, и ты еще слишком молод, чтобы так быстро уставать. Может, именно поэтому он всегда сразу хватался за пушку и спешил арестовывать. У этого парня не было выносливости. Долгих расследований он не выдерживал.

— Мы остановились на Микки, — напомнил я.

— Точно. Микки.

— Когда звонил Микки, Сай выходил из себя, — сообщил Истон. — Для нас с вами «выходил из себя» означает потерять самообладание, грызть ногти, кричать. Что до Сая, он просто чуть более напряженно говорил. И для того, чтобы это заметить, нужно было его неплохо знать.

— По-вашему, он был напуган? — спросил Робби.

— Не знаю. Просто держался чуть более напряженно. Хотя уже это удивляло. Видите ли, Сай не испытывал волнений. Он заставлял волноваться других. Но каждый раз, когда звонил Микки, Сай качал головой и шептал: «Меня нет».

Пока мой брат говорил, я открыл рукопись. Она называлась «Ночь Матадора», и ниже — «Оригинальный сценарий Мильтона Дж. Мишкина». Я перевернул страницу и прочел дальше:

«Камера снизу, под углом наезжает на матадора, дразнящего огромного, черного, устрашающего быка.

Матадор:

Меня зовут Родриго Диас де Бивар Эль Сид. А я — Франсиско Ромеро, семь столетий спустя, дразнящий быка мулетой.

Голос за кадром: Грозное дыхание зверя. Матадор ли это? Или бык? А я — Маколете, принявший смерть от быка. И юный Эль Кордобес.

Камера идет вверх. Силуэт быка становится все отчетливее, и мы видим матадора в центре поля, в окружении пикадоров и бандельеро. Он угрожающе размахивает ярко-красной мулетой.

Я — воплощение самой Испании.

Камера переезжает на мулету матадора, мы слышим музыку фламенко.

Я — мужчина.

Сцена на красном фоне».

Я подумал: ни за что не стал бы я не то что читать это дерьмо, но даже в руки бы не взял. Вот это, наверное, и означает настоящее искусство.

— А что, Микки Ло Трильо часто звонил Саю? — спросил Робби.

— Да, особенно в последнее время. По двадцать раз в день.

Тут Робби принялся теребить бахрому салфетки, постукивая по ней пальцами:

— А какова была цель этих звонков?

— Как я думаю, до Микки докатились слухи о проблемах с картиной. Сай, конечно же, все отрицал.

— Вы полагаете, Микки ему угрожал?

— Этой части беседы мне слышать не доводилось, — сказал Истон. — Но какой бы ни была эта информация, Сая она… беспокоила. — Он помолчал. — У Сая верхняя губа покрывалась бисеринками пота. Вы не представляете, как это выглядело. Сай был не из тех, кто с легкостью потел.

Я был уверен, что действие, усиливающее способность потеть, по законам штата Нью-Йорк не является достаточным поводом для ареста, но по лицу Робби можно было сказать совершенно противоположное. В его глазах отражался грядущий блеск наручников.

— Эй, Робби, охолони, — бросил я.

— Стив, но ведь это хороший повод, — отозвался Робби, не обращая внимания на Истона, как будто он тоже был копом или членом нашей семьи. — Микки — нехороший человек.

— Разумеется, но он же не идиот. Не мог же он пристрелить Сая из-за того, что сам неудачно вложил деньги?

— Ой, перестань. Он мафиози.

— Да, — согласился я, — но это как раз не их стиль, они обычно решают все как-то более душевно, на личном уровне, а тут — две пули из мелкашки.

Погодите-ка, подумал я, но ведь у Сая могли быть и другие враги. Поэт-алкоголик из его журнала, давний коллега-завистник от шоу-бизнеса, какой-нибудь местный с Южной Стрелки, которого он оскорбил — парень с бензоколонки, электрик, рабочий, обслуживающий его бассейн — любой негодяй с самомнением и полным карманом патронов. Кроме того, не следует забывать о Линдси. Расчетливая, эгоистичная, самонадеянная, скорее всего, жестокая, вполне возможно, с легкостью меняющая облик — то кинозвезда, то наложница. Но умеет ли она стрелять из мелкашки?

Да еще, черт бы ее побрал, эта Бонни. Может, работая над сценарием «Девушки-ковбоя», она заодно поупражнялась и в стрельбе?

— Известно ли тебе что-либо о его бывшей жене? — спросил я Истона. — Я слышал, Сай собирался раскручивать ее новый сценарий.

Истон покачал головой:

— Исключено. Он отдал мне рукопись еще давно, когда я только начинал на него работать. Просил придумать, что можно сказать об этом хорошего. Я полагаю, он хотел иметь шанс, говоря ей «нет», добавить: «Но диалоги такие свежие, такие живые!»

— А ты что сам скажешь про эти диалоги?

— Я не знаю. Не ужасные, во всяком случае. Но Сай сказал, что она лет на сорок опоздала родиться, потому что пишет сценарии женских фильмов образца 1942 года.

— Она когда-либо ему звонила? — спросил Робби.

— Да. По несколько раз в неделю. А однажды заявилась на съемочную площадку, отчего он вовсе не был в восторге. Это я наверняка знаю: мы с ним тогда сидели в трейлере. Вам, наверное, многие говорили, что Сай всегда был очень сдержанным. А в тот раз он буквально вскипел.

Истон умолк. Он крутанул стул и сел лицом ко мне.

— И как бы ты ее охарактеризовал? — спросил я брата. — Всеми презираемая личность?

— Бог ее знает, — задумчиво проговорил Истон. — Я же не коп. Я не знаю, как это расценивать. Но должен сказать тебе, Стив, мне не понравилось выражение лица Сая в тот момент, когда он ее увидел. У меня было ощущение, что тут что-то нечисто.

7

Если бы я захотел быть у Линн вовремя, я бы добрался до ее дома за две минуты. И что же я сделал в результате? Развернулся и поехал прямо к Бонни Спенсер. Запарковал машину за углом, поперек дороги.

Ее дом выглядел простым, разумно спланированным. Аскетическая постройка в колониальном стиле: ни дать ни взять коробка из двух отделений, с крышей и трубой. А перед домом росла большая, мягких очертаний ива, и серпики ее удлиненных листьев при свете луны и на фоне ночного неба казались совершенно серебряными.

Шторы были задернуты, но не плотно, и я разглядел за ними голубые всполохи черно-белого телевизора. Господи, что я успел пообещать Линн, когда звонил из саутхэмптонского отделения? Что буду у нее в десять — пол-одиннадцатого? Было уже десять двадцать восемь. Я пересек дорогу и ступил на вымощенную брусчаткой дорожку, ведущую к дому Бонни.

Да уж, сторожевого пса из Муз не выйдет! Она даже для приличия не зарычала, пока я не позвонил в дверь. Только потом я смог рассмотреть сквозь тонкие стекла входной двери, как она усиленно виляет хвостом — так быстро, что кончик хвоста практически неразличим.

Зажглось наружное освещение. Я засунул руки в карманы. Потом вытащил. Наконец в прихожей показалась Бонни. На мгновение я подумал, что, может, я помешал ей и еще какому-нибудь парню заниматься кое-чем с включенным телевизором. Но когда она приблизилась к дверям, я понял, что никакого парня не было и в помине. Она была в мешковатых спортивных штанах и красном жилете. Не накрашена, — впрочем, может, она вообще никогда не красится. Волосы распущены по плечам, а на затылке свалялись, как если бы она перед этим лежала.

Я попытался угадать по выражению ее лица, что она почувствовала, когда увидела меня. Облегчение — что я не какое-нибудь ползающее в ночи пресмыкающееся? Может, она поняла, зачем я снова заявился? А, может быть, — хотя такого не рассмотришь сквозь дверное стекло — ее посетило недоброе предчувствие? Вероятно, тот момент утром, когда я надвигался на нее, а она пятилась — сыграл свою роль.