– Представьте меня прислуге, и я распоряжусь, чтобы здесь прибрали, – невозмутимо заметил Кеннет.

– Подождите еще немного, и я представлю вас слугам.

Ребекка провела пальцем по краю деревянной стенной панели и нахмурилась, увидев на нем толстый слой пыли. Хозяйство действительно велось из рук вон плохо.

– Надеюсь, вам удастся сделать из них образцы трудолюбия и послушания.

– Полагаю, вы даете мне право уволить самых нерадивых и заменить их новыми.

– Конечно, – пожала плечами Ребекка и направилась к лестнице. – Там выше расположена мансарда, где находятся комнаты слуг и моя личная мастерская. Если я вам буду нужна, дерните за красный шнур. Это колокольчик в мою комнату.

– Так вот, оказывается, как ваш отец вызвал вас, – сказал Кеннет, вспомнив сцену со шнуром. – И как быстро вы придете на мой зов?

Ребекка слегка покраснела.

– Никак, – ответила она резко. – Надеюсь, вы быстро научитесь справляться с затруднениями своими собственными силами.

С хмурым видом она начала спускаться по лестнице. Капитан раздражал ее все больше, и ей оставалось надеяться, что работа секретаря ему скоро наскучит.

Во время совместного с Ребеккой путешествия по дому Кеннету стоило большого труда сосредоточиться на ее объяснениях по поводу его обязанностей. Молодая леди, с ее острым язычком и пронзительным взглядом, была интересной сама по себе и постоянно отвлекала его внимание. Внимание отвлекали также и произведения искусства, которые были повсюду: картины, акварели, гравюры и даже скульптуры. Бросающаяся в глаза роскошь оглушила его, как грохот французской канонады в первые дни войны. Полотна самого сэра Энтони перемежались с полотнами других не менее знаменитых мастеров. Неудивительно, что Ребекка хотела удостовериться в честности нового секретаря. Но похоже, она все-таки поверила в его порядочность, хотя во всем остальном он явно пришелся ей не по вкусу.

Они спустились на первый этаж. Ребекка провела его в глубину дома и распахнула дверь в небольшую комнату.

– Это кабинет моего отца, хотя скоро вы здесь будете проводить больше времени, чем он. Стол в углу – ваш. Как вы сами видите, накопилось много работы, с тех пор как Том Морли нас покинул.

И действительно, весь стол был завален бумагами, находившимися в большом беспорядке.

– Теперь я понимаю, почему ваш отец нанял первого подвернувшегося под руку человека в качестве своего секретаря, – сказал Кеннет.

– Папа давно хотел заменить Тома. Он называл его невежественным щенком.

– Я рад, что сэр Энтони более высокого мнения о моих способностях, – заметил Кеннет с серьезным видом.

Ребекка бросила на него подозрительный взгляд. Кеннет мысленно отругал себя. Он должен быть исполнительным, скромным секретарем, и если в ближайшее время не научится сдерживать язык, то очень скоро окажется на улице, и тогда прощай, Саттертон!

Тем временем Ребекка продолжала:

– Адвокат отца ведет его основные финансовые дела, а вы будете заниматься корреспонденцией и хозяйственными счетами. Бухгалтерские книги и прочие счета находятся в следующем кабинете.

Она вынула из ящика секретарского стола ключи и открыла дверь. Бросив взгляд на бухгалтерские книги, Кеннет увидел, что они ничем не отличаются от армейских, которые ему приходилось вести. С этой работой он справится.

Ребекка протянула ему ключ и направилась к выходу. Кеннет запер дверь и хотел последовать за ней, но его взгляд привлек портрет, висевший над столом сэра Энтони. На фоне едва различимого пейзажа он увидел поразительной красоты женщину зрелого возраста, с озорными глазами и рассыпавшимися по плечам рыжими волосами.

Кеннет взглянул на свою спутницу, затем перевел взгляд на портрет. Женщина была вылитой Ребеккой Ситон. Вне всякого сомнения, это портрет покойной леди Ситон, и Кеннет готов был поклясться, что сэр Энтони писал портрет с любовью. Об этом говорила каждая тщательно выписанная деталь, и просто не верилось, что такая любовь могла перерасти в ненависть, закончившуюся убийством.

Почувствовав, что Кеннет отстал, Ребекка оглянулась.

– Уверен, что это ваша мать, – сказал Кеннет, решив, что пора приступать к делу.

Пальцы Ребекки, ухватившиеся за дверную ручку, побелели.

– Портрет был написан в Рэйвенсбеке, нашем имении в Озерном краю.

– Я не слышал, чтобы упоминалось имя вашей матери, – осторожно заметил Кеннет. – Должно быть, ее нет в живых?

Ребекка отвернулась и прошептала:

– Это произошло в августе прошлого года.

– Примите мои соболезнования. – Кеннет снова посмотрел на портрет. – А что с ней случилось? Внезапная болезнь? На портрете она выглядит совершенно здоровой и полной сил.

– Несчастный случай, – ответила Ребекка охрипшим голосом. – Странный и нелепый несчастный случай. – Она повернулась и вышла из комнаты. – Давайте спустимся вниз, и я познакомлю вас с нашей прислугой.

Кеннет двинулся вслед за Ребеккой, задаваясь вопросом, что за тоска звучала в ее голосе: была ли это искренняя печаль или сомнения, терзавшие ее душу по поводу безвременной кончины матери? Если ее отец действительно убил жену, то трудно даже вообразить, какой ужас должна была испытывать эта молодая женщина.

У двери Кеннет задержался и еще раз взглянул на портрет. В леди Ситон была та же скрытая соблазнительность, что и в ее дочери. Почему-то Ребекка Ситон всячески подавляла эту часть своей натуры. Интересно, как она будет выглядеть с рассыпавшимися по плечам темно-рыжими волосами, обрамляющими ее тонкое личико и изящное тело?

Проклятие! Кеннет с шумом захлопнул дверь. Он не имеет права думать о дочери человека, которого собирается погубить. Слава Богу, что она вообще лишена способности флиртовать. Скорее наоборот, она вся состоит из шипов и колючек. И все же в ней есть что-то неуловимо влекущее.

На пути к лестнице, которая вела на кухню и в комнату для прислуги, они заглянули в парадную столовую.

– Так как секретари считаются джентльменами, то, естественно, вы будете делить трапезу со мной и отцом, – сказала Ребекка в присущей ей язвительной манере.

Кеннет не мог не догадаться, что молодая хозяйка была весьма невысокого мнения о новом секретаре.

Она охотно бы отправила его чистить конюшни, а не в кабинет отца. Кеннет вспомнил слова лорда Боудена о ее возлюбленном, с которым она сбежала из дому, – «непризнанный поэт». Скорее всего, мисс Ситон нравились мужчины худосочные и многословные. Хотя вполне возможно, что неудачно закончившийся роман навсегда отвратил ее от противоположного пола.

Картина, висевшая над буфетом, прервала размышления Кеннета, и он застыл на месте. Поймав нетерпеливый взгляд Ребекки, он счел необходимым оправдать свою медлительность:

– Прошу меня простить, но в вашем доме я чувствую себя как в Лувре. Как вы можете есть, глядя на это чудо?

Мысль о том, что он может разбираться в искусстве, настолько поразила Ребекку, что она невольно смягчила свой резкий тон.

– Вы совершенно правы, – сказал она, – когда ее сюда впервые повесили, я целую неделю не могла проглотить ни кусочка. Полотно называется «Атака в конном строю» и будет включено в серию «Ватерлоо», состоящую из четырех картин, над которыми отец работает последние полтора года. Он надеется выставить все четыре картины в Королевской академии искусств уже в этом году.

Огромное полотно изображало с полдюжины кавалеристов, скачущих на крепких лошадях прямо на смотрящего. Тяжелые, грозящие смертью копыта и сверкающие на солнце сабли, казалось, вот-вот сорвутся с полотна, завяжется кровавый бой. По спине Кеннета пробежали мурашки.

– Потрясающе. И хотя это не совсем реалистично, у меня перед глазами всплывают картины атаки французской кавалерии.

Ребекка нахмурилась.

– Что значит «не совсем реалистично»? – спросила она. – В распоряжение отца были предоставлены кавалеристы Королевской конной гвардии, и он заставлял их снова и снова пускать лошадей во весь опор ему навстречу. Отец делал очень точные зарисовки. Чудо, что он сам не погиб под конскими копытами.

– Художник сгруппировал лошадей вместе, что невозможно сделать при настоящей атаке, – разъяснил Кеннет, – но в этой-то неточности и заключается сила картины. Она во многом бы проиграла, если бы лошади были разбросаны, как это бывает в бою. Художнику удалось передать самое главное – ощущение человека, когда на него несется атакующая кавалерия.

– Отец всегда говорит, что в картине важна реальность, а уж техника письма отступает здесь на второй план.

Ребекка задумчиво покачала головой и жестом пригласила Кеннета следовать за ней. Они вошли в прилегавшую к столовой небольшую комнату, где обычно сервировали завтрак.

– Здесь еще одна батальная картина, но на другую тему. На ней изображена Боадисия, королева воительниц, накануне своего последнего сражения с римлянами. – Что вы скажете об этой картине?

Кеннет внимательно изучил полотно. На нем была изображена рыжеволосая, языческого вида женщина с копьем в одной руке и поднятым мечом в другой. Спина ее была изогнута, лицо обращено к войску, которое она призывала принять последний смертный бой; ветер трепал ее белые одежды и плащ из волчьей шкуры. Она сильно смахивала на неистовую, прямодушную Ребекку – скорее всего своими рыжими волосами.

– Для воительницы она не слишком убедительна, хотя как символ мужества и стремления к свободе просто великолепна.

– Почему она недостаточно убедительна?

– Она слишком хрупка, чтобы держать такое оружие, и на ней нет ни единого шрама. Тот, кто постоянно сражается с римлянами, должен иметь хотя бы одну отметину.

Ребекка посмотрела на его лицо, затем на руки и запястья и только сейчас заметила, что они покрыты множеством рубцов и ссадин.

– Я понимаю, о чем идет речь, – сказала она. – Из вас получится хороший консультант по батальной живописи.

Ее неуклюжий комплимент Кеннет расценил как знак к примирению. Он снова взглянул на картину и стал рассуждать вслух: