— Какой сегодня день?

— Среда, — ответил техник.

Потом его отвезли в другую комнату, где он лежал, отгороженный от всего мира большим экраном. С ним пока ничего не делали, но он заметил, что его руки и ягодицы все в маленьких точечках, по видимости, от уколов. Удивленно заморгав, он увидел розовощекое лицо в очках.

— Вы поразительный счастливчик, мистер Роуз.

— Я не умру? — прошептал Оливер.

— Да вряд ли. Это оказалась всего лишь грыжа. Мы подумали, что это сердечный приступ, и приняли все меры предосторожности. Но у вас скопились газы, поэтому было так больно. Иногда это похоже на сердечный приступ.

Оливер поднялся, чувствуя невероятное облегчение.

— Значит, я заново родился, — выдохнул он, в ту же секунду ощутив слабую боль от процедур и уколов и застоявшуюся тяжесть в области грудной клетки.

— Да вы и не умирали.

— Да уж. И очень многие будут разочарованы. На службе из меня сделают посмешище, — он опустил ноги с кровати. — Скажите жене, что она может забрать меня отсюда к чертовой матери, — он посмотрел на доктора. — Не обижайтесь, но если вы только изгоняете газы из организма, то вам пора закрывать лавочку.

Доктор рассмеялся.

— Я только что звонил вашей жене и передал ей хорошие новости.

— А разве она не приехала?

— А зачем беспокоить даму из-за такого пустяка, — проговорил доктор.

— Но я думал… — произнес Оливер и замолчал. Он вдруг почувствовал смутное беспокойство: ведь с самого начала считали, что его жизнь в опасности.

Ему принесли одежду, кошелек, ключи, деньги и портфель. Голова немного кружилась, пока он одевался. Оказавшись в холле больницы, он зашел в телефонную будку и позвонил домой.

— О, Оливер! Мы так рады, — это был голос Энн.

Он тут же представил ее: светлые волосы, слегка заметные веснушки на круглом лице и широкая искренняя улыбка, от которой на щеках появлялись маленькие ямочки. Он вдруг вспомнил, что она всегда исподтишка подглядывает за ним. «Почему Энн подошла к телефону? — удивился он. — Где Барбара?»

— Если из-за меня, то я этого не стою, — пробормотал он.

— Барбара только что ушла. Она скоро вернется. Она очень занята, пошла в пакистанское посольство договариваться насчет заказа, — Энн немного поколебалась, словно собираясь сказать что-то еще, но промолчала. Оливер почему-то очень расстроился.

— Я собираюсь ненадолго задержаться, проведать своего клиента. Но обязательно приеду домой сегодня вечером. Дети в порядке?

— Они страшно волновались. Я позвонила им в школу после звонка доктора.

— Отлично, — он уже собирался распрощаться и повесить трубку, но передумал. — Энн, — тихо проговорил он, — когда Барбаре позвонили? Я имею в виду… в первый раз?

Последовала небольшая пауза.

— В понедельник утром. Я помню, потому что сама взяла трубку. Барбара очень беспокоилась. — Он вдруг снова почувствовал боль, но на этот раз приступ тут же прошел, не оставив следа.

— Да, но тогда почему… — он вдруг растерялся, словно игрок за шахматной доской, который боится сделать следующий ход, зная, что за этим последует. — Ладно, передай, что я буду дома к обеду.

Повесив трубку, он стоял, тупо уставившись на аппарат, все еще пытаясь понять, почему появилось чувство какой-то потери. Наконец он отбросил прочь эти мысли и позвонил Лараби.

— Ты заставил нас поволноваться, — сказал Лараби. Оливеру тут же вспомнились его елейный голос и уверения, что «все будет в порядке». Оливер с раздражением подумал, что этот человек как всегда оказался прав.

— Да что вы, пустяки, — ответил Оливер, недовольный тем, что вынужден бодриться. Но он не мог отделаться от чувства, что случившееся с ним проявление слабости прямо на глазах у всех, несмотря на то, что он был над собой не властен, каким-то образом подмочило репутацию. Когда адвокат проявляет слабость, это зачастую бывает роковым событием в его карьере. Он почувствовал отвращение к самому себе, и как бы в подтверждение этих мыслей в желудке у него возник спазм, подкатившийся к горлу неприятной отрыжкой.

— Алло?.. — проговорил Лараби.

— Должно быть, плохая связь, — ответил Оливер, почувствовав физическое облегчение.

Позже этим же днем он покинул кабинет председателя правления с мыслью, что хорошо потрудился над восстановлением своей репутации и вполне доказал свою состоятельность тем, что так, можно сказать, неприлично быстро оказался на ногах.

— Даже врачи почувствовали себя полными идиотами, когда обнаружили ошибку, — солгал он, раз и навсегда закрывая вопрос о своей болезни.

Но сидя в самолете, он снова и снова переживал случившееся, машинально чертил пальцем странные фигуры на ручке желтого кресла и задумчиво наблюдал, как на пронзительно голубом небе солнце клонится к западу. Наконец он понял, что его мучило с того самого момента, как он вышел из больницы: чувство полного опустошения и мучительного одиночества. Сейчас он испытывал еще больший страх, чем тогда, в больнице. Это казалось нелогичным и безосновательным. Ведь в конце концов он только что, если говорить образно, вырвался из объятий смерти. Тогда что же его так угнетает? Почему кажется, будто что-то потеряно?

«Позвоните моей жене», — прошептал он кому-то. Он вспоминал, что тогда эти слова показались ему спасательным кругом, той соломинкой, за которую хватается утопающий. Он представил Барбару на своем месте и ясно увидел, как он, бросив дела, несется к ней, ломая на своем пути все преграды. Воображение разыгралось. Он представил себе, как переплывает бушующие моря и океаны, бредет по бесконечным песчаным дюнам, карабкается на высоченные скалы, совершает массу героических подвигов только ради того, чтобы оказаться рядом с женой. Потом все его фантазии померкли, отступили, оставив ему лишь пустоту и горечь. В голове снова и снова возникал один и тот же горький вопрос: как Барбара посмела не прийти к его смертному одру?

ГЛАВА 5

«Почему я не поехала?» — спросила себя Барбара, усмехнувшись двусмысленности своего поступка. Зажатый в ее руке нож двигался совершенно механически, аккуратно снимая кожицу с шеи цыпленка — решающий момент в подготовке куриного филе. Это был уже четвертый цыпленок за день, и мысли ее бродили где-то далеко, словно она полностью утратила контроль над ними. Она с удивлением поймала себя на том, что думает о сексе — эта тема редко всплывала в ее сознании.

Обычно, когда они занимались любовью, он бывал нежен и возбужден, но ему никогда не удавалось зажечь в ней ответный огонь. Каждый раз Барбаре казалось, что она лишь исполняет свой супружеский долг, терпеливо снося то, что входило в ее обязанности. Она не могла припомнить, когда эта постельная акробатика доставляла ей истинное наслаждение. И он не мог, она знала, не заметить ее безразличия, несмотря на разыгрываемые ею спектакли, достойные наивысшей премии Академии театрального мастерства.

— Даже когда мы не уносились в небо, все равно здорово, — часто говорил он, тяжело дыша и приходя в себя после очередного шумного акта, все наслаждение от которого приходилось на его долю.

— Всегда к твоим услугам, мой мальчик, — отвечала она, пытаясь за шуткой скрыть разочарование. Подобного рода остроты были незаменимы, чтобы спрятать правду. Она сама не до конца понимала, почему так равнодушна к их сексуальным отношениям, тем более что когда-то заводилась от одного его прикосновения. Но это было очень давно. Тогда, еще до свадьбы, ей было достаточно дотронуться до него, чтобы почувствовать, как внутри у нее все переворачивается.

Позже, оценивая их брак в целом, она мысленно составила целый список всех «за» и «против». Секс оказался в графе «против», хотя она не могла возложить на мужа всю вину за свою холодность. Что-то поменялось с возрастом, решила она. В конце концов, для того чтобы станцевать танго, нужны двое партнеров. Втайне она знала, что достаточно возбудима и способна с помощью небольшой доли фантазии и легких манипуляций пальцами достичь вполне сносного результата. Но даже мысль об этом была ей противна.

Однако графа «за» была гораздо длиннее и полнее. Мысленно она видела, как записи в этой графе давно уже вылезли за рамки отведенной ей страницы. У ее мужа был просто фантастический доход: двести тысяч в год. Совсем не плохо для сына обыкновенного клерка. Эта способность мужа составляла особый предмет ее гордости.

И еще дом. Несомненно, тут была его заслуга, потому что он сразу разглядел все возможности и преимущества, которые обеспечены владельцам этого дома. Их район, Калорама-серкл, стоявший прямо напротив знаменитого Посольского ряда, смотрелся просто грандиозно. Он весь был засажен старыми деревьями, которые уже давно набрали силу, дома в нем начали здесь строить еще в начале века для столичной элиты. Потом часть особняков передали под посольства и дипломатические миссии. Но Калорама-серкл продолжал оставаться алмазом в этой золотой оправе, особенно со стороны Рок-Крик — скалистой гряды, заканчивавшейся крутым обрывом, с которого весной и летом открывался замечательный вид на цветущую долину. Фасад их дома выходил на мост Кальверт Стрит-бридж с его изящными арками и резными колоннами, на которых сидели напыщенные орлы. Этот вид радовал глаз, несмотря на то что сам мост был излюбленным местом самоубийц.

Когда они покупали дом, вид у него был старый и довольно поношенный, но в облике безошибочно угадывалась архитектура, присущая старинным французским замкам. К тому же гладкие белые стены, черные закрытые ставни придавали фасаду загадочный вид. Двойные парадные двери были довольно ободраны, но сверху покрашены той же черной краской, что и ставни, и украшены золотыми кнопками и ручками. Над дверями висели два ржавых канделябра, которые они потом заменили на искусно сделанные и украшенные затейливым орнаментом светильники.