— Ничего. — Кресси уже собралась грызть ноготь большого пальца, но вовремя остановилась.

— Глупости. Думаешь, если я больна и прикована к постели, то со мной надо цацкаться. Но я знаю, что здесь что-то не так. Думаю, я могу помочь. Это связано с Беллой?

— Нет. — Кресси уже собиралась ответить, что ничего плохого не случилось, но дрогнула под сверлящим взглядом тети. — Тебе нечего волноваться. Поверь мне, — сказала она, пользуясь выражением Джованни.

Тетя София сделала вид, что поверила Кресси, и, расставаясь, заверила, что поможет ей советом, если потребуется. Несколько часов спустя Кресси сидела в экипаже. Она надела удобное платье, надежно уложила покупки в дорожную сумку. Кресси вздохнула с облегчением, потому что отпала необходимость притворяться, и можно было предаться своим тревожным мыслям.

Кресси ужасно тосковала по Джованни. Она не считала себя одинокой, когда тот появился в ее жизни, ибо у нее тогда была Корделия. Однако сейчас поняла, что Корделия столь же замкнутая, как и она сама. Они провели вместе шесть лет, Кресси обрела статус старшей сестры, когда Кэсси вышла замуж. Это означало, что между ними всегда будет существовать некоторая отчужденность. К тому же Корделия не понимала ее так хорошо, как Джованни. Больше ее никто не понимал.

«Он понимает как никто другой», — так Силия говорила о своем муже. Кресси только сейчас поняла эти слова. «А я понимаю его точно так же», — добавила она тогда. Луиджи ди Канио, это презренное существо, заставил Джованни обнажиться догола. Откровения соотечественника Джованни так потрясли Кресси, что первые дни после приезда в Лондон она могла думать лишь о боли, которую они ей причиняли. Как Джованни мог столь беспечно отдаваться тем женщинам. Продавать себя. Кресси вздрагивала при одной мысли об этом. К своему стыду, она вздрагивала не столько от отвращения, сколько от ревности, ибо Джованни отдавал им столь легко то, что она так и не получила от него.

Именно разговор с тетей Софией, обсуждение перспектив, которых лишилась Корделия после своего загадочного бегства с возлюбленным, дал Кресси время подумать. Разве ее отец не занимался продажей собственных дочерей, торговлей их телами и происхождением ради достижения личных целей. Кресси называла это династической паутиной. Для лорда Армстронга дочери стали разменной монетой в достижении цели. Следовало честно спросить, так уж сильно он отличался от Джованни? Возможно, поступал еще хуже, ведь Джованни продавал собственную плоть и кровь с выгодой не для других, а для себя.

Кресси стало смешно, когда она вообразила, будто говорит с отцом об этом. Она грустно улыбнулась, наблюдая в окно экипажа за тем, как мимо проносятся сельские пейзажи. Неужели ей так трудно убедить себя в том, что пора смириться с прошлым Джованни и не заниматься софистикой? Именно в этом стал бы обвинять ее лорд Армстронг.

Так или иначе, главное в том, удастся ли ей закрыть глаза на то, что в прошлом Джованни были все эти женщины. Задавая себе этот вопрос, Кресси почувствовала, что уже готова пойти на это. Возник вопрос, чего именно хочет Джованни. Она ничего не знала о том, какие чувства он испытывает к ней, да и не дала ему возможность высказаться после того, как злобный Луиджи ди Канио все испортил. Отвратительный человек. Она обрадовалась, узнав, что Джованни ударил его. Ей самой хотелось ударить его. А еще лучше запереть в комнате, где выставлены самые безобразные картины, какие ей удалось бы разыскать. Пусть смотрит на них каждый день, пока не попросит пощады.

За окном экипажа замелькали знакомые места.

— Миледи, до Киллеллана осталось совсем немного. Около часу езды, — сообщила ей горничная.

Кресси рассеянно кивнула. Пройдет не больше часа, и она снова увидит Джованни. Она скажет ему… нет, не скажет, что прощает, ибо не имела права прощать. Сейчас, пока Кресси думала над этим, ей пришло в голову, что в действительности Джованни испытывал к своему прошлому гораздо большее отвращение, чем она. Омерзительно — так он характеризовал свое прошлое. Джованни ненавидел свое тело, орудие удовольствий, которое он продавал. С ней все было иначе. Эти слова тоже принадлежат ему, но тогда она очень рассердилась и обиделась. С тобой все было иначе. Я хочу, чтобы ты знала это. Джованни считал себя столь запятнанным, что способен погубить ее. Но разве он не намекал на то, что она могла бы переделать его?

Когда ты трогаешь меня, кажется, будто прежде меня не касалась ни одна женщина. Кресси вздрогнула. Он ни разу не упомянул Джайлса, никогда не упрекал ее за то, что она потеряла невинность. Об этом она вспомнила только сейчас. Это не то же самое, но она не так уж далеко ушла от него, отдавшись ради имени, положения и одобрения отца. Когда Кресси рассказала о своем падении, Джованни рассердился не на нее, а на обстоятельства, вынудившие ее на это. Он не осудил ее. Дал понять, что ей не следует корить себя. Это не то же самое, но она не так уж далеко ушла от него.

Когда ты трогаешь меня, кажется, будто прежде меня не касалась ни одна женщина. Да, она чувствовала себя точно так же. Когда Джованни касался ее, казалось, будто он у нее первый. Разве так трудно представить, что им обоим вместе удастся начать новую жизнь? Если он любил ее так же, как она его, Кресси не сомневалась, что такое возможно. Но любил ли он ее? Когда экипаж оказался на подъездной дороге к Киллеллан-Манор, она предалась мечтам. Но не о счастливом браке с цветами апельсинового дерева и радужными пожеланиями. Ее это совсем не интересовало. Она думала о чем-то новом, что им удастся создать вместе. Но сначала надо увидеться с ним, поговорить и рассказать обо всем.

Не успел лакей опустить лесенку, как она спрыгнула, вбежала в вестибюль и начала развязывать ленты шляпки. Но тут открылась дверь салона Беллы.

— Никаких новостей, — поспешила сообщить мачехе Кресси. — Корделии и след простыл. Сегодня вечером я напишу отцу, но сначала… Простите меня, но я должна увидеть Джованни. Не знаете, где он?

Белла еще ничего не ответила, но, увидев ее лицо, Кресси застыла на месте. Лицо мачехи выражало сожаление.

— Уехал? — повторила она, пытаясь понять смысл этого слова. — Куда он уехал?

— По-видимому, в Италию, — ответила Белла.

Потеряв надежду, Кресси чувствовала себя так, будто с нее сдирают кожу. Она уронила шляпку на мраморный пол, похожая на ребенка, который в свой день рождения развернул не тот подарок. Или вовсе остался без подарка. Ах… боже мой, какая разница, как она себя чувствует! Кресси помчалась наверх, влетела в свою спальню, заперла дверь и начала выть, точно ребенок, испытывающий страшную боль и разочарование.


Портреты Кресси обнаружила только на следующий день. Это Белла посоветовала ей заглянуть в мансардную студию.

— Он оставил их тебе.

— Вы видели их?

— Крессида, о чем ты только думала? Не могу поверить, что ты позволила вашим отношениям зайти так далеко.

— Что касается меня, отношения не зашли достаточно далеко, — ответила Кресси. Она устала и была слишком подавлена, чтобы кривить душой. — Белла, я люблю его. Я люблю его.

Если она ждала утешения, то ее ждало разочарование.

— Тем хуже для тебя, — ответила мачеха. — Разве я не предостерегала тебя от таких мужчин?

— Вы говорили, что он бессердечный, но он таким не был.

— Кресси, он опозорил тебя? Если у тебя будет ребенок, я могу помочь. Думаю, мы найдем выход. Ты беременна? Ты последнее время жалуешься на головные боли, и я подумала, что это признак… Я права?

Смущенная поворотом разговора, странной ноткой в голосе мачехи… — неужели ею двигало нетерпение?.. — Кресси не ответила прямо. Она заметила, что Белла похудела после того, как видела ее в последний раз. В действительности мачеха, видно, страшно похудела за последние недели. Просторное платье, падающее свободными складками, многое скрывало, но если бы Кресси точно знала, что Белла больше не раздается, то можно было бы предположить… Но не ошибается ли она?

— Когда вы впервые сказали моему отцу, что беременны, он ответил, что сэр Гилберт Маунтджой уже осмотрел вас, — заметила Кресси.

— Этот человек! — Белла пренебрежительно махнула рукой. — Я сообщила ему об утренней тошноте. А он посоветовал мне соблюдать покой.

— Значит, выходит, он вас не осматривал?

— В этом не было необходимости, — ответила Белла. Видно было, что мачехе не по себе.

— Белла, вы действительно беременны? Вы ждете ребенка?

Мачеха нетвердым шагом подалась назад и схватилась за живот, будто оберегая его.

— Если ты беспокоишься о своем отце, в этом нет необходимости, — ответила она. — Пройдет не один месяц, пока он вернется. К тому времени, когда он соизволит нанести нам следующий визит, ты уже передашь мне своего ребенка. У тебя непременно родится девочка. У Кэсси и Силии первыми были девочки. Генри все равно ничего не заподозрит.

— Белла, что вы такое говорите?

— Я видела, что он написал. Я видела все три картины. Когда Джованни уехал, я поднялась наверх и взглянула на них. Он ни за что не стал бы писать тебя в таком виде, если только ты не… Но это не имеет значения. — Белла с мольбой протянула ей руку. — Кресси, это не имеет значения. Я возьму твоего ребенка. Твою малышку. Я приму ее как собственное дитя и никому не скажу ни слова. Обещаю тебе.

— Белла, я не беременна, — тихо ответила Кресси, — и думаю, вы тоже не беременны. Правда?

— Мне казалось, я беременна. Правда, я так думала. — Крупная слеза скатилась по ее щеке. — Все признаки говорили в пользу этого. Прекратились менструации. Затем наступила тошнота и повторялась каждое утро. К тому же мой живот раздался. И груди тоже. Кресси, ты же видела мои ноги.

— Видела. — Кресси обняла Беллу за талию и повела ее к шезлонгу. — Я это действительно видела.

— Я не врала.