— Ну, все! Я помчала…

— Беги! — подруги налетели на меня с двух сторон и сжали в крепких объятиях. Мы столько дорог прошли вместе.

— Жду вас у себя! В августе, да? — прокричала я уже из очереди на паспортном контроле. Катя с Нинкой синхронно кивнули головой. Я улыбнулась.

— Паспорт и билет, — недовольно окликнула меня сидящая за стойкой тетка. Я перехватила съехавший набекрень рюкзак и протянула нужные документы. Та долго пялилась то в них, то на меня. Перебирала страницы потертого паспорта. Но потом все же, не найдя, к чему придраться, шлепнула печати в билет.

— Следующий!

Волоча за собой чемодан, я прошла к нужному гейту и уперлась в хвост длиннющей очереди, которая, впрочем, двигалась довольно быстро. Так же оперативно мы прошли в самолет. Нам был подан телескопический трап, и мне не пришлось мокнуть, поднимаясь на борт по обычному. Как назло, с самого утра пошел дождь.

Мое место было у прохода. Два соседних сиденья пустовали. Я затолкала на верхнюю полку свой чемодан, рюкзак подложила под ноги и, нацепив на шею специальную подушку, закрыла глаза.

— Дамы и господа, говорит капитан корабля Иван Збруев. Наш самолет готов к вылету. Ожидаем опоздавших…

Я открыла глаза и покосилась на два пустующих места. Вот как так можно? Весь самолет ждет, а они… Уроды.

Минут через десять у трапа наметилось какое-то движение. Я недовольно насупилась и вытянула шею. Мать моя! Да это же Соловьёв… собственной персоной. А за ним девочка-подросток. Лет пятнадцати-шестнадцати. Ах, да… У них с женой была старшая дочь. Удивительно, как много в моей памяти было сведений, касающихся этой семьи.

Соловьев обвел взглядом салон. Я, напротив, впялилась в пол и взмолилась: хоть бы кроме них были еще опоздавшие, хоть бы кроме них…

— Извините, вы не могли бы нас пропустить? — раздался хриплый голос прямо над ухом.

Черт! Черт! Черт! Не поднимая взгляда, я встала. Протиснулась вбок. Я не видела лица Данила и не знала, понял ли он, кто будет его соседкой. Да и какая разница?! Ну, не выпрыгнет же он из самолета? Отсюда теперь хода нет.

— Я саду у окна, — пробормотала девочка, первой проскальзывая в пространство между рядами.

— Как хочешь.

Наконец все уселись, и я смогла занять свое место. А может, и зря это случилось так быстро. Я совсем не успела смириться с мыслью, что следующие несколько часов проведу так близко к человеку, который меня ненавидел.

В жизни бывают моменты, которые врезаются в память навсегда. И как мы ни хотим их оттуда выкорчевать, какие усилия ни прикладываем, они сидят там, как будто в засаде, а потом вырываются на волю кошмарами и отравляют всю твою жизнь. Таким моментом для меня стал день смерти Алеси Соловьевой. И, знаете какая штука? Я знала, что моей вины, как врача, в её гибели нет. Я это знала, потому что, будто одержимая, прокручивала детали происходящего снова и снова. Для себя самой, для следователей прокуратуры, которых на меня натравил Соловьев, для собственного же начальства, которое бросило меня на съеденье волкам… Я знала, что моей вины нет, да. Но это знание никак не мешало в себе сомневаться. И я возвращалась в тот ад раз за разом. Как только с ума не сошла?

А может быть я и сошла? Что, если Птах был лишь вымыслом моего больного воображения? Что, если его на самом деле и не было? Я дернулась. Отстегнула ремень и, нашарив на полу рюкзак, рванула застежку. Мои пальцы дрожали, поэтому трубку я нащупала далеко не сразу. Телефонная книжка, заветный номер, кнопка вызова…

— Пожалуйста, на время полета отключите телефон или переведите его в авиарежим.

Я качнула головой, соглашаясь с требованиями склонившейся надо мной стюардессы, но трубку от уха не отняла, пока не услышала механический голос робота, утверждающего, что такого номера не существует.

— Пожалуйста! Выключите телефон или переведите его в авиарежим, — в голос стюардессы просочились звенящие нетерпением нотки.

— Да господи боже! Сделайте, как вас просят, и, может быть, мы, наконец, взлетим!

Я оглянулась. Наши с Соловьевым взгляды скрестились, как шпаги.

— Мы бы уже давно взлетели, если бы вы не задержали весь самолет, — не осталась в долгу я. К темным, загоревшим дочерна щекам Данила прилила кровь, глаза полыхнули пламенем. В нем что-то неуловимо изменилось за эти пять лет. Он стал жестче, непримиримее, злее… Что тому виной? Смерть жены или плен?

Боже, да какая мне, к черту, разница? Нашла о чем думать…

Демонстративно медленно я выключила телефон, но убирать обратно в рюкзак не стала, будто тот стал единственной ниточкой, которая удерживала меня в реальности. После потери старенького Самсунга у меня не осталось ни единого доказательства того, что Птах вообще был в моей жизни. Ни единого… Вместе с древним гаджетом я потеряла всю нашу переписку. Я потеряла все…

Чтобы окончательно не спятить, или, напротив, сдаваясь безумию в плен, я мысленно вернулась в день нашего с Птахом знакомства.

Тот день тоже начался с перелета. После года изматывающих разбирательств, после развода и дележки имущества, после утраты работы и хоть каких-нибудь перспектив я возвращалась домой. В зоне прилета меня встречал взволнованный отец. Букетик ландышей в его огромных заскорузлых от тяжелой работы руках выглядел так трогательно, что я не сдержала слез, хотя была уверена, что их во мне не осталось.

— Ну, что ты… Что ты, милая? Все хорошо, хорошо… Вот, на… Вытри нос, рёва!

В руки мне перекочевал идеально чистый платок, а в руки отца — мои чемоданы.

— Худющая! Ну, ничего, выходим. Мама там такой стол накрыла…

Я плакала и смеялась, гладила отца по руке, с трудом подстраиваясь под его широкий шаг, и крутила головой во все стороны. Со времен моего последнего визита здесь многое изменилось к лучшему. Мое внимание привлекла вывеска одного из операторов связи. И я подумала, что было бы неплохо начать новую жизнь не только с чистого листа, но и с нового номера телефона. На старый мне, один черт, уже никто бы не стал звонить.

Попросив отца подождать, я зашла в магазин и купила себе новый стартовый пакет. Тогда я не знала, что эта покупка перевернет всю мою жизнь. А если бы знала… то ничего бы не изменила. Сейчас я это отчетливо понимала, хотя до этого, признаться, у меня и были такие сомнения.

Телефон зазвонил поздно ночью, когда мы, вдоволь насидевшись с родней за праздничным столом, разбрелись по своим комнатам. А мне не спалось. Я, как в детстве, выбралась из окна, подхватила забытую на столе наполовину опустошенную бутылку наливки и пошла вверх по улице. До амбулатории, которую мне здесь предстояло возглавить, было рукой подать, а мне кого-то черта приспичило её увидеть.

Зрелище было печальным. Я села на полуразрушенную скамейку, от которой какой-то умелец отвинтил несколько деревянных брусьев, и поднесла к губам горлышко бутылки. Полуразваленная сельская амбулатория, в которой никто не хотел работать — вот к чему я пришла. Было горько. Горько в душе и во рту, и я запивала эту горечь приторно-сладкой вишневой наливкой.

Телефон зазвонил, когда я, уже прикончив бутылку, решила возвращаться домой. Скорее по привычке, чем из интереса, я приложила трубку к уху. Раньше мне часто звонили пациенты или коллеги. Я привыкла часами висеть на телефоне.

— Да? Ну, же? Вам чего? Говорите!

Помнится, я икнула. Это показалось мне ужасно забавным, и я прыснула со смеху, зажав динамик рукой.

— Вы кто? — спросил хриплый мужской голос, уже тогда этот голос царапнул у меня что-то внутри. Уже тогда…

— Кто я? Хм…

Тот вопрос поставил в тупик меня, пьяную. Как будто меня о смысле жизни спрашивали или просили высказать свое отношение к проведению гей парада.

— Я… Тень.

Теперь, спустя столько лет, я понимала, почему так представилась. В тот момент я и была тенью. Тенью прежней себя. Всего лишь блеклой невзрачной тенью…

— Откуда у вас этот номер?

— Из магазина, — чистосердечно призналась я, не понимая, почему мужчина на том конце связи так непозволительно груб.

— Из какого, мать его, магазина? Это номер моей жены…

— Серьезно? — я отвела трубку от уха и покосилась на дисплей, как будто могла там отыскать подтверждение слов собеседника.

— Вы что там, пьяная?

— Ага. Жизнь — дерьмо, вы знаете?

На том конце связи с шумом выдохнули.

— Я знаю… Знаю, да.

Незнакомец еще немного помедлил и отключился. Я тоже спрятала телефон. А потом всю дорогу домой гадала, отчего у него такой хриплый голос. От того ли, что много курит, или потому что простыл… А может вообще его голос такой с рождения. Я даже перезвонила ему, чтобы спросить. Но он был вне зоны доступа. Потом, проспавшись, я бы, может, и не вспомнила о нем никогда, если бы он не прислал sms. Первое. Дерзкое.

«Надеюсь, у тебя есть, чем похмелиться. Иначе твоя жизнь станет еще дерьмовее».

«Смотрю, у тебя большой опыт в этом направлении», — вернула я подначку и вдруг поняла, что мне нравится общаться вот так. Ничего друг о друге не зная. В последнее время меня только и делали, что жалели. А этот мужик… он ведь ни черта обо мне знал — вот и не церемонился.

«Угу. Так что послушай мудрого — похмелись…»

Я улыбнулась, но похмеляться, конечно, не стала. Меня ждал первый рабочий день, я не оставила себе времени на раскачку, хотя никто меня не подгонял. Я по собственной воле приняла такое решение. Бездействие убивало, да и в голову лезло всякое. Работа могла стать для меня спасением.

В реальность меня вернул голос стюардессы, которая оповестила по громкой связи, что мы заходим на посадку. Я открыла глаза и привела спинку кресла в вертикальное положение, как просили. Растерла пекущие от недосыпа глаза. Едва шасси коснулось земли, Соловьев, которого я старательно не замечала все время полета, пошевелился. Достал телефон и забегал длинными по-мужицки красивыми пальцами по сенсорному дисплею. Приложил трубку к уху. Но, так и не дозвонившись, отбил вызов. Выругался тихонько. И снова принялся кому-то звонить. Несмотря на просьбы оставаться на своих местах до полной остановки самолета, народ повскакивал с кресел и теперь занимался тем, что выгружал свой багаж с верхних полок. Я решила не торопиться и теперь, скосив взгляд, наблюдала за своим соседом.