Эмма Уайлдс - Влюбленный виконт

Она старалась говорить как можно равнодушнее.

— Вовсе нет. Вы умны, вы четко излагаете свои мысли, и вы во всех отношениях очаровательны. — Это он должен был ей сказать, и это была правда. — Когда вы снова выйдете замуж, ваш муж будет счастливейшим человеком на земле. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

— Значит, все дело в браке?

— Когда-нибудь я женюсь. Мне нужен наследник.

Она слегка подняла подбородок, но на ее лице появился румянец, словно он оскорбил ее.

— Я подарила Колину сына.

Люк знал, что ей непросто было лечь с ним в постель и что это само по себе составляло часть проблемы.

— Я это знаю. Сколько ему сейчас лет, шесть?

— Тревору семь лет, — поправила она его, и вид у нее был более сконфуженный, чем когда-либо. — Люк…

Наверное, он не мог этого сделать, не ранив ее, хотя это не входило в его намерения. Это, вероятно, было неосмотрительно, но он сказал:

— Вы красивы, великодушны, очаровательны. Вы по-прежнему мне желанны. — Карета замедлила ход, и он обрадовался, что разговор, которого он избегая так старательно в течение года, почти закончен. — Но мы не подходим друг другу по одной непреодолимой причине.

— Просветите меня.

Карета остановилась, и он торопливо открыл дверцу, вышел и предложил ей руку.

Мэдлин от его руки отказалась, она упрямо сидела в пене своих желтых юбок, сжав губы.

— Вы уже далеко зашли, Олти. Просветите меня насчет этой непреодолимой причины.

О Боже, она так хороша.

— Вы можете обещать мне, что не умрете?

Она широко раскрыла глаза.

Он сказал осторожно:

— Нет, конечно, вы этого не можете. А теперь я надеюсь, что ваш визит к невестке будет приятен, и больше не беспокойтесь о том пустяковом деле с Фитчем. Оно в хороших руках.

С появлением каждого нового гостя хор негромких голосов становился громче, потом стихал и снова становился громче, и Элизабет Доде заметила, что особенно громким он стал, когда доложили о приходе ее брата. Что-то произошло, о чем она не знала, и что бы это ни было, оно явно заставило языки заработать. Спросить у матери — об этом не могло быть и речи. Если это было связано с какой-то женщиной, Элизабет полагалось делать вид, будто она не знает, что мужчины типа Люка развлекаются подобным образом.

К счастью, она прекрасно знала, как выяснить, что происходит.

Люк, облаченный в элегантный темный вечерний костюм, подошел к гостям, стоявшим с краю толпы. Высокий рост давал ему преимущество — он окинул взглядом все сборище. Он поздоровался с сестрой улыбкой, заметив, что она пьет шампанское, стоя в небольшой группе своих подруг, а потом в гостиную вошла красивая женщина с рыжевато-золотистыми волосами и смелым декольте, кокетливо взяла его под руку, и его внимание разделилось между нею и Элизабет.

Этот печально известный лорд Олти был опекуном Элизабет, и ей было известно, что свет бесконечно забавлялся, глядя, как он усердно руководит ее светской жизнью. Самой ей это казалось немного смешным, и она сомневалась, что Люку нравится возложенная на него роль дамы-компаньонки. Нельзя сказать, что он пренебрегал своей ролью виконта и, следовательно, главы семьи, но со времени его возвращения из Испании он был… каким-то отчужденным.

Он ничего не рассказывал, но случилось что-то такое, отчего он изменился. Может быть, то была сама война; это выходило за рамки опыта Элизабет, и она не могла этого понять, но причина коренилась именно там.

Это мало что объясняет, думала Элизабет, хотя какого поведения можно ожидать оттого, кто провел полдесятка лет далеко от дома, видел, как льется кровь, прошел через опасности и через все то, о чем вернувшиеся солдаты предпочитали не говорить в порядочном обществе?

Элизабет понимала, что фурор в обществе вызван не откровенным интересом леди Харт к Люку, поскольку эта леди гонялась за ним уже не одну неделю — открыто и беззастенчиво. В том, что кто-то флиртует с ее старшим братом-красавцем, не было ничего скандального. Женщины часто флиртовали с ним.

— Прошу прощения. — Она улыбнулась с безразличным видом, потому что несколько окружавших ее молодых леди были скорее знакомыми, чем близкими наперсницами. — Я обещала танец его милости.

Удачное расплывчатое выражение. Оно могло относиться почти к любому человеку в бальном зале, потому что среди гостей было много титулованных джентльменов. Элизабет отдала свой бокал проходившему мимо лакею с подносом в руках и пошла вокруг танцующих, рассматривая толпу гостей. Вот она заметила знакомый профиль: партнершей намеченной ею жертвы была молодая женщина, в которой она узнала дочь одного из самых влиятельных членов палаты лордов, и это могло служить объяснением, почему Майлз сейчас кружит ее по паркету. Музыка кончилась, и когда начался обмен любезностями и перемещения по залу, Майлз заметил Элизабет и поднял брови в молчаливом вопросе. Она подождала, когда он склонился над рукой этой — жеманной, по ее мнению, — молодой особы, а потом подошел к ней, стоявшей у двери, открытой на террасу.

— Что? — спросил он без всяких вступлений, поправляя манжеты в возбуждении, которое вызвало у нее раздражение, и, вероятно, с этой целью он и занялся в первую очередь своими манжетами. Он с детства делал все ей наперекор. — И прежде чем ты сообщишь мне, почему слоняешься здесь, пронзая меня этим твоим язвительным взглядом, который я очень хорошо знаю, могу ли я сказать, что мне нравится гораздо больше красновато-розовый цвет наряда, надетого на тебе сейчас, чем тот скучный розово-малиновый оттенок платья, которое было на тебе вчера вечером и в котором ты выглядела и желтоватой, и лет на десять старше?

Она посмотрела на двоюродного брата испепеляющим взглядом.

— Какой приятный, изящный комплимент. Просто можно в обморок упасть от благодарности.

Майлз, как всегда, остался равнодушен к ее сарказму.

— Я хотя бы не сказал, что ты уже не такая плоскогрудая, как раньше, фарфоровый цвет лица очень в моде теперь. Поздравляю.

Она возразила приторным голосом:

— В приступе великодушия я бы сказала, что твоя прическа с длинными волосами привлекает к себе внимание, и поэтому люди не замечают, какой у тебя длинный нос. Быть может, он израстется в конце концов. Я уже отчаялась это увидеть.

— Нос у меня вовсе не длинный.

У него хватило духа казаться обиженным, как будто не он начал этот спор.

— А я не плоскогрудая.

— Разве я не утверждал именно это только что?

— Все равно, тебе не следовало замечать такое.

— Все мужчины это делают, достигнув определенного возраста. — Он усмехнулся, явно не желая раскаиваться. — А мне еще приходится теперь очень часто бриться.

Когда он успел так вырасти? — раздраженно подумала Элизабет, потому что доставала ему только до подбородка, а были времена, когда она могла смотреть ему в глаза. Плечи у него тоже стали шире, а лицо, когда-то хорошенькое, почти как у девочки, необъяснимым образом приобрело мужественную угловатость и чистые линии, которые ее подруги находили привлекательными. Они даже шептались о нем.

Подумать только — шептаться о Майлзе.

Честно говоря, ее кузен быстро приобретал репутацию повесы, и никто не был больше удивлен, чем она, что этот нескладный надоедливый товарищ ее детства становился таким популярным в высшем свете.

Элизабет крепко взяла его за руку.

— Я хочу поговорить с тобой.

— Я вижу, — сухо сказал он, но не стал сопротивляться, когда она потащила его в угол к уже приведенному в беспорядок и почти опустошенному столику с канапе. — Что-то срочное?

— Что натворил Люк? — спросила она напрямик, когда они остались в относительном уединении, втиснувшись между столиками и растениями в кадках. — Я вижу, что-то произошло, но никто не хочет мне сказать, судя по всему.

Кузен смотрел на нее со своим обычным ленивым безразличием.

— Ты хочешь, чтобы я повторил всеобщие сплетни?

— Совершенно верно — если они касаются моего брата.

— Он вряд ли поблагодарит меня. — Майлз прислонился к стене и пожал плечами. — Понимаешь, Эл, в этом нет на самом деле ничего скандального, так что выбрось из головы. Может быть, это и опрометчиво, но ему по карману.

— Что по карману? — спросила она.

По правде говоря, Люк вызывал у нее беспокойство. Раньше в его облике иногда можно было увидеть радость жизни. Теперь он проводил долгие часы в задумчивости у себя в кабинете или уходил из дома. Хотя их мать не говорила об этом, но Элизабет знала, что и она тоже не одобряет его отсутствия по ночам и его развлечений.

— Люк снимет с меня голову, если я расскажу тебе. Понимаешь, существует джентльменский кодекс.

— Кодекс? — повторила она, фыркнув, что могло показаться неприличным для леди. — Разве не ты тот джентльмен, который засунул лягушку мне в постель?

— Мне было десять лет.

Но он рассмеялся.

На самом деле, решила Элизабет, когда он вот так смеется, то действительно выглядит красавцем. Очень хороши его темно-каштановые волосы и глаза, такие светло-карие, что кажутся почти золотистыми. Их уже нельзя назвать неопределенными, как она считала когда-то. Быть может, хихикающие юные простушки не так уж и глупы. Несмотря на его досадную склонность казаться нарочито бестолковым и неустанно дразнить ее, он обладает определенным шармом. В детстве это очень пригождалось им. Его умные объяснения не один раз спасали их от серьезных неприятностей.

Она сказала язвительно:

— Люк может снять голову и с меня за то, что я сую нос в его деланно я все равно спрашиваю. Так скажи мне, что он такое сделал? Что ему по карману, но чего ему не следовало делать?

— Поставил двадцать тысяч в пари на одну взятку из двух карт.