Если он своей похотью доведет ее до состояния полного изнеможения, это ничего не уладит.

Нет, это грубое слово не годилось для обозначения того, что происходит, когда он прикасается к Мэдлин. Ее он любовно ласкает. К несчастью, он понимает разницу между случайной связью с женщиной и чем-то более глубоким.

Отсюда и проблема, вот именно.

Год назад она посмотрела на него… и он познал этот тихий свет в ее глазах. Свет этот неизгладимо врезался в его душу, как будто она без слов предложила ему дар, который он не смог отвергнуть или забыть. Существовала очень серьезная причина, почему он избегал ее весь этот год, и теперь, когда он явно больше не собирался с такой решимостью держаться от нее как можно дальше, ему придется иметь дело с возможными последствиями своих поступков.

Она вполне могла забеременеть. После того первого соития он целиком отдался соблазну и смирился с тем, что был непростительно беспечен; теперь он ласкал ее без оглядки и без всякой осторожности. Был ли этот порыв совершенно неосознанным, или он загадал, чтобы судьба решила его будущее?

Завтра, пообещал он себе, слишком удовлетворенный, слишком сильно ощущающий ее мягкое соблазнительное тело, прижавшееся к нему, слишком остро сознающий, что счастье не может быть мимолетным чувством.

Утром он поговорит со своим беспокойством, но теперь…

— Лорд Фитч прислал мне кое-что.

Это короткое сообщение прозвучало полным диссонансом. Люк поднял голову и посмотрел на отвернувшееся лицо Мэдлин.

— Что?

— В присущей ему омерзительной манере. — Она скорчила гримаску. — Чулки и подвязки. Колин часто… ну, ему нравилось, когда на мне были только чулки и подвязки. Я еще не прочла весь дневник… я еще не могу это сделать, но об этом там было написано. Прислать такое мог только Фитч. Никто больше не может этого знать.

Майкл может знать, но Майкл меньше всех на свете стал бы изводить Мэдлин, скорее наоборот. Он выкрал ради нее дневник без всяких оговорок, не говоря уже о его нежелании пятнать ее безукоризненную репутацию. Рука Люка, лежавшая с властным видом на ее животе, невольно разжалась, притянув ее ближе инстинктивным жестом защиты.

— У графа явно нет желания дожить до преклонного возраста. Мне надоели его выходки.

— Он не заслуживает того, чтобы из-за него вставали ни свет ни заря. — Она дотронулась до его руки, погладила ее, а потом сплела свои пальцы с его пальцами. — Но ваше благородство трогательно.

Его благородство в данном случае показалось ему сомнительным, но разозлился ли он при мысли о том, что Фитч продолжает терзать ее? Да, конечно.

— Злобные наклонности Фитча следует исправить, и это удовольствие я беру на себя.

— И не пытайтесь, прошу вас. — Мэдлин повернулась в его объятиях, маленькая и теплая; судя по голосу, она почти засыпала, потому что он долго не давал ей спать. — Я рассказала вам просто потому, что не могу рассказать больше никому, и потому, что это меня огорчает.

Тем больше причин уничтожить человека, доставившего ей столько огорчений.

— Не думайте больше об этом — о нем, — сказал он, целуя маленькую изящную впадинку у нее за ухом. — Он покончил со своими мерзкими шуточками. Даю вам слово.

— Хм…

Вряд ли это можно было счесть ответом; она погрузилась в сон так быстро, что Люк усомнился, спала ли она вообще предыдущую ночь. Лунный свет золотил ее волосы бледным блеском, и Люк обнял ее нежно, совсем иначе, чем обнимал в мгновения их взрывной страсти.

Если бы только он мог стереть из памяти прошлое…

Но он не мог. Нет. Даже попытка была бы эмоциональным самоубийством, а он покончил с мыслью принести себя в жертву на алтарь ужасных воспоминаний. Горький опыт существует — до некоторой степени всякий человек должен с ним иметь дело, потому что жизнь по определению включает в себя утраты и измены, — и то, что он обрел этот горький опыт, сделало его прагматиком, а не мечтателем.

Мария доверилась ему с той же милой щедростью. Она носила его дитя, и он женился на ней, а потом она умерла…

Возможное повторение прошлого приводило его в ужас.

В Испании холодной весенней ночью он научился не предаваться мечтам.

«Итак, — заметил он себе, лежа в темноте, потому что свечи начали гаснуть, — я, возможно, не способен предложить любовь, став на колени, но могу защитить Мэдлин от махинаций ее теперешней Немезиды».

Какой бы волшебной ни была прошедшая ночь, при свете дня их расставание приобрело характер ясной реальности.

Они позавтракали в той же маленькой интимной столовой, завтрак был обычный и состоял из кофе, лепешек с изюмом, деревенской ветчины и яиц пашот, но все это казалось необычным потому, что напротив нее сидел с небрежным видом Люк в белой рубашке с пышными рукавами, не застегнутой у горла, его улыбка была как ртуть, когда он поднимал взгляд и замечал, что она смотрит на него поверх своей чашки. Разговор шел самый общий, они старательно избегали строить планы на будущее, и ему удалось с тревожащей легкостью превратиться из пылкого любовника в любезного знакомого.

Ей было не так легко отмахнуться от их близости, от интимностей, которые имели место между ними, от возможности того, что она зачала от него ребенка.

На самом деле она задавалась вопросом — было ли это просто для него, потому что он оставался спокоен, когда они садились в карету, и не разговаривал с ней, пока они не подъехали к ее дверям. Утро было в разгаре.

Она не сомневалась, что соседи заметили их появление.

— Благодарю вас, — сказала она просто и искренне, когда он помог ей выйти из экипажа. — Вы обременили себя множеством хлопот.

Солнечный свет подсвечивал его волосы и подчеркивал точеные черты лица.

— Это я благодарю вас, — тихо сказал он, за то, что вы оказались в высшей степени достойны их.

— Я думаю, что если раньше все сомневались в том, что мы с вами любовники, то теперь это уже не гипотеза, поскольку вы привезли меня утром домой, одетую в вечернее платье.

Мэдлин смирилась настолько, что ей даже удалось улыбнуться.

Руки его выпустили ее талию, и он грустно улыбнулся.

— Кажется, все было спланировано достаточно тщательно, чтобы я мог проснуться утром, держа вас в своих объятиях. Общество не следит за каждым шагом мужчины с такой страстной сосредоточенностью. Но все равно наша связь уже ни у кого не вызовет сомнений. Вы возражаете?

Возражает ли она?

Нет. Потому что она провела ночь своей мечты. Быть может, мечты порочной, но если мечта включает в себя виконта Олти, тут и говорить не о чем.

— Я не так безразлична, как вы, милорд, — сказала она, спокойно улыбаясь, — но я довольно быстро обучаюсь.

Он кивнул, лицо его изменилось.

— Завтра я уезжаю на несколько дней из Лондона. Когда вернусь, зайду к вам.

Она действительно была слишком увлечена им, и мысль о его отъезде заставила ее сердце сжаться.

— В таком случае желаю благополучного путешествия.

Он кивнул, сохраняя на лице бесстрастное выражение, а потом снова уселся в карету.

Мэдлин мысленно встряхнулась, осознав, что стоит перед своим домом, и быстро поднялась по ступенькам. Ей не хотелось видеть, как он уезжает. Ей хотелось, чтобы ничто не портило воспоминаний о том, что произошло между ними.

Неуловимый лорд Олти устроил романтическое свидание.

Конечно, это своего рода триумф.

Глава 19

Из маленького фонтана тихо и мелодично падала вода, напоминая о загородной жизни здесь, в обнесенном стенами городском саду. Были здесь и птицы — зяблики, порхающие в декоративных кустах, и другие, издающие более музыкальные трели, создающие фон для городского шума и стука невидимых экипажей.

Элизабет присела на краешек мраморного бассейна и задумчиво провела пальцем по воде. Вода была чистая, воздух теплый, насыщенный душными запахами летнего дня, ясное лазурное небо было испещрено клочками белых облачков.

Обычно Элизабет наслаждалась такой погодой, но сегодня на душе у нее было уныло; как зимой в Йоркшире.

Майлз ее избегает. Это было совершенно очевидно, и она была не единственная, кто тоже понимал это. Ее мать явно все заметила и прокомментировала, и даже Люк, в его теперешнем состоянии поглощенности собой, спросил у нее, не случилось ли чего-нибудь.

Ответ был прост. Все случилось.

Из фонтана в виде каменной рыбы с открытым ртом с немолчным журчанием струилась вода. Это было так заманчиво, что она наклонилась, подняла юбки и сбросила туфли, а потом развязала подвязки и стянула чулки. Повернувшись, она опустила в воду сначала кончики пальцев, а потом погрузила в нее ноги до середины икр. Ощущение было замечательным, но в глубине души ей по-прежнему было не по себе.

Она вела себя как законченная дуреха, а теперь приходилось за это расплачиваться. Почему ей казалось таким необходимым то и дело бросать вызов Майлзу, все время противоречить, держаться с ним так развязно?

— Видите ли, вам не следовало оставлять это в моей спальне.

Услышав этот спокойный голос, она резко обернулась. Предмет ее размышлений — в чем не было ничего особенно замечательного, потому что он часто бывал предметом ее мыслей в последнее время, — стоял рядом и держал в руке ее записку. К ее облегчению, выглядел он… обыкновенно. Майлз как Майлз, с темно-каштановыми волосами и янтарными глазами. Однако на лице его застыло вопросительное выражение.

— Я не смогла бы передать ее тебе лично. — Она посмотрела на записку в его руке. — Ты все время дулся.

Майлз резко вскинул брови. Он стоял на садовой дорожке без сюртука, который снял, очевидно, из-за жары.

— Дулся? Боюсь, вы ошибаетесь, поскольку мое поведение могло быть воспринято как нахальное из-за того, что я не согласился с леди. Взрослые мужчины не дуются. Мы можем быть в дурном настроении или угрюмыми, но слово «дуться» здесь неуместно. — Он махнул листом бумаги. — Ну так о чем же это?