Однако Олимпий Дмитриевич недолго смущался. Михалис успокоил его и надоумил. Заявление Сусанны Юрьевны было как нельзя более кстати в помощь той затее, которая была теперь у них. Михалис в нескольких словах объяснил Олимпию, как они должны радоваться всему, что произошло, и как теперь должно действовать.

Брак Аркадия Дмитриевича стал совершенно невозможен, пока отец молодой девушки находится в подозрении, как убийца их деда. С другой стороны, Змглод попал окончательно в западню, находится в их руках.

Михалис взялся за все. Однажды, среди дня, он явился в домик Змглода и пожелал видеться с ним. Денис Иванович, вылежавший дня три или четыре в постели, был снова в своем кресле, хотя боли в ногах были сильнее, чем когда-либо.

Узнав о приезде Михалиса, Змглод, конечно, тотчас же сообразил, в чем дело. Он слегка изменился в лице и стал еще сумрачнее, но лицо его выказывало твердую решимость.

— Я к вам от барина Олимпия Дмитриевича, — сказал Михалис, садясь, — по важному делу, которое вас несколько удивит…

— Не думаю, чтобы удивило, потому что я знаю, в чем дело, — отозвался Змглод сурово. — Вы насчет того пожаловали, чтобы спросить у меня, убийца ли я Аникиты Ильича?

— Да. Простите… Но вы сами…

— За глупое дело взялись вы, — прервал старик. — Если я не убийца, то чужого преступления на себя брать не стану, выдумывать и клепать на себя не буду, как делает Сусанна Юрьевна. А если я действительно повинен в смерти Аникиты Ильича, то, двадцать пять лет промолчавши, не сознавшись, неужели я теперь сознаюсь? А доказательств никаких нет! Что я женился на Алле, якобы бывшей уже любовницей Аникиты Ильича, — это высокские дурацкие выдумки! А если немец в своем письме правду рассказывает, что якобы старый барин был задушен в постели, то разве это значит, что я его душил? Рассуждение, что по винтушке могли ночью пробраться к Аниките Ильичу только Масеич да я, а что всякого другого рунты бы остановили, — опять выдумки! В те времена всякий, кто знал пропускное слово, входил к Аниките Ильичу, когда хотел. И кто бывал у него по ночам — никому неизвестно! Может быть, его и вправду задушили. И вернее всего, что задушила-то женщина. Как бы он бодр ни был, а все же ему было много годов. Иная здоровая баба со зла, за насилие могла бы и двух таких стариков придушить. Вот все что я могу вам сказать! Я до сих пор молчал, потому что незачем мне было отвечать на всякую болтовню. А теперь, коль скоро вы приходите от молодого барина, который тоже будто бы хочет меня подозревать, то я вам и говорю. Передайте ему все то, что я сказал.

— Стало быть, вы, Денис Иванович, — спросил Михалис ехидно, — положительно можете Богом поклясться, поцеловать крест и евангелие, что вы в этом темном деле не участник?..

Лицо Змглода как-то передернуло, он собрался заговорить, но запнулся и затем не сразу, но ответил вопросом:

— Кто же это будет заставлять меня клясться и целовать крест и евангелие?

— Судьи, власти! — сказал Михалис сухо. — Олимпий Дмитриевич так дела этого оставить не может и не хочет. Стало быть, в Высоксу придет временное отделение, как было после убийства князя Никаева. И, конечно, суд займется делом, будет все расследовать. А виновных только и есть что двое — вы да Сусанна Юрьевна. К тому же она сама во всем сознается, стало быть, с ней и путаться суду нечего. Остаетесь вы один.

— Ну, что же? — глухо отозвался старик. — Как угодно Олимпию Дмитриевичу! Воспретить себя подозревать и судить я не могу. Я не знаю поэтому, зачем собственно он вас ко мне и посылал. Дать знать в губернию о том, что оказалось в Высоксе, и наместник сам вышлет кучу крючков и ябедников. Коли нравится Олимпию Дмитриевичу, чтобы в Высоксе опять была волокита, тем хуже для него! Мне же от этого худа никакого не будет. Вот все. Так и ответьте! И незачем ему было вас ко мне засылать.

— Я не все сказал, Денис Иванович! — начал Михалис более тихим голосом, как бы несколько стесняясь и не решаясь начать говорить. — Олимпий Дмитриевич приказал спросить у вас, желательно ли бы вам было, чтобы это дело не начиналось, чтобы он не только не стал вашим обвинителем, а стал бы порукой за вас? Желаете ли вы, чтобы в случае чего, если власти сами сюда нагрянут вследствие слухов… желаете ли вы, чтобы Олимпий Дмитриевич прямо чиновников одарил, чтобы они ничего не зачинали, а отправились восвояси? Желаете ли вы быть под судом или совсем не быть… спокойно жить-поживать, как и до сих пор?

Змглод пристально уперся в глаза Михалиса, долго глядел на него и, наконец, произнес:

— Да, понятно, желаю. Но согласиться на условие Олимпия Дмитриевича не могу… И никогда не соглашусь! Слишком оно дорого… по пословице, «себе дороже».

— Стало быть, Денис Иванович, вы догадались? — усмехнулся Михалис.

— Как мудрено догадаться! — злобно усмехнулся и Змглод. — Всякий мальчуган в Высоксе, который бы тут сидел теперь, догадался бы, чем я должен приобресть заступничество Олимпия Дмитриевича. Скажите ему от меня, что я человек вольный, а не крепостной его. Если я остался жить в Высоксе, то в собственном своем доме. А не уехал я Бог весть куда только потому, что моей Алле сначала хотелось быть около своего отца, сестер и братьев, а потом и привычка явилась. Второе, доложите Олимпию Дмитриевичу, что ведь я — не россиянин, меня в Высоксе полутуркой величали, да и теперь зовут. Кровь во мне была горячая, теперь поостыла, но когда нагрянет какая беда на меня или на моих, то моя туркина кровь опять может заиграть. Сын мой, Иван, малый добрый, но думаю, что и он поможет отцу защитить от злых людей родителей и сестру. И вот, выходит, что трогать нас никому не следует! Есть такие на свете Искариоты[36], которые способны, хотя бы, к примеру сказать, свою сестру, еще девчонку, любя и обожаючи, все-таки за деньги в любовницы продать кому-нибудь! Есть такие, сударь мой! И на Высоксе даже есть, но Иван мой — не из таковых, а я-то уж и того меньше!

Змглод замолчал, а Михалис был бледен, как снег, и не знал, что сказать. Но затем, оправившись, он вымолвил глухо:

— Знаю я, про что вы сказываете, только я знаю тоже, что это высокская выдумка, еще пущая, чем поклеп на вас Сусанны Юрьевны. Про себя же скажу, Денис Иванович, что вот Господь Бог видит, что я, к примеру, свою Тоню никогда бы за деньги не продал никому. Разрази меня Господь сейчас, если я лгу!.. Но не в этом дело. Скажите мне: какой ответ передать Олимпию Дмитриевичу? Сказать ему прямо, что вы предпочитаете суд и волокиту?

— Понятное дело, так и скажите!

Михалис вышел от Змглода сумрачный, озабоченный. Намек, который он слышал, был новым ударом для него. До сих пор он утешался только одним, что есть только три человека на свете, помимо Олимпия Дмитриевича, которые знают его тайну, его горе. Теперь оказывается, что Змглод знает тоже. Откуда, каким образом? Михалис тщетно ломал себе голову.

А если Змглод знает, то почему же не найдется другой кто? Может быть, и десяток людей найдется в Высоксе, которые все знают. А если эта ужасная тайна не есть тайна их троих — его, сестры и князя, то тогда все погибло. То, чем он, Михалис, теперь от зари до зари только и жив, погибло… И исхода нет! И горю со срамом исхода нет! А будущему счастью сестренки, о котором ему мерещилось, тоже никогда не бывать!

Михалис был настолько взволнован, что, прежде чем отправиться к Олимпию, прошел к себе. Затем, успокоившись, он поднялся наверх к барину и объяснил ответ Змглода.

— Ну, что же тогда, Михалис? Как же быть? Посылать гонца в наместничество?

— Вестимое дело, посылать!

Олимпий хотел было отложить писание письма к наместнику, но Михалис настоял на том, чтобы действовать немедленно.

— Надо скорей! Времени терять нечего! — резко сказал он. — Откладыванием вы ничего не выиграете! Надо припереть старого Дениса к стенке. Может быть, испугается, и тогда дело ваше само сладится.

Затея Михалиса была хитрая: поставить семью Змглода во враждебное отношение к Олимпию.

XXVI

Через три дня в Высоксе был уже чиновник от наместника, а за ним вслед явилось уже нечто знакомое старожилам, да и некоторым еще сравнительно молодым. В доме появились та же волокита. В числе прочих был даже один подьячий постаревший, оплешивевший, который когда-то действовал при следствии над Дмитрием Андреевичем.

Теперь дело было и проще, и мудренее… Тому назад пятнадцать лет расследовали дело, которое только что произошло, а теперь приходилось расследовать такое же смертоубийство, которое было двадцать пять лет назад. Но тогда виновный запирался, а теперь была налицо пожилая барышня, сама себя обвинявшая и все ясно и толково объясняющая.

Судебное отделение, поселившись в доме, тотчас начало свое дело, но тотчас же попало в самое удивительное положение. Главный начальник комиссии, пожилой человек, оказался каким-то совершенно редкостным чиновником. Это был князь Темнишев, крайне богатый человек, с большими связями в Петербурге и не только просто метивший в важные чиновники, но, по молве, должен был через несколько месяцев непременно сам занять должность владимирского наместника.

Вдобавок это был человек если не очень умный, то крайне добрый и правдивый. Одна беда была, он был новичок цо службе и сам теперь начинал запутываться в крючках своих собственных подчиненных.

Не прошло двух-трех дней после приезда отделения, как князь Темнишев был смущен более всех… То, что происходило вокруг него, совсем ему голову вскружило. А происходило нечто удивительное: его подчиненные, человек семь, полезли друг на друга, как злые собаки. Разногласица была между ними полная: что говорили одни, другие опровергали, чего требовали эти вторые, первые считали чуть не подлогами по службе, и так далее.

Конечно, что именно происходило в судейской среде и отчего был смущен сам князь Темнишев, было никому неизвестно. Знали про это из числа всех обитавших в доме только два брата Басман-Басановы и их два наперсника: Михалис, с одной стороны, и Ильев, с другой. Андрей Шлыков, конечно, всячески помогал Михалису и, как внук Масеича, мог помочь. Что касается до Ивана Змглода, то он, по желанию отца, отстранил себя совершенно от всего и только продолжал видеться с Аркадием Дмитриевичем.