– А Марек?

– Марек надел брюки, отряхнулся от муки и спокойно так отвечает: «Я же тебе говорил, что каждый художник – извращенец». – «Но не каждый извращенец – художник», – парировала я. «А ты не могла бы не устраивать сцен? Мещанка». – «Это я устраиваю сцены? Я?» – заорала я.

А он: «Я тут ничего не могу поделать, это природа. Тебе что-нибудь говорит теория эгоистического гена?» – «И поэтому ты должен был завалить Кабатову? На мою кухонную доску? Этому ни в какой теории оправдания нет!» Я схватилась за скалку и как замахнусь. Он едва успел в туфли вскочить. И оставил меня одну с детьми. Жуткий эгоист.

– Ненадолго, потому что в восемьдесят восьмом ты в отпуске познакомилась с Лешеком, – напомнила ей бабушка.

– Грязнуля, – возмущенно бросила мама. – Сколько раз я его просила, чтобы он облегчался на работе. «Ты что, не можешь подождать до семи? Тебе обязательно нужно провонять всю квартиру?» – говорю я ему утром. А он с обиженной физиономией отвечает, что не собирается мучиться. Полчаса, видишь ли, не мог потерпеть. В лагерях люди и не столько терпели. Если бы ему грозил расстрел, то и сутки бы вытерпел.

– Но, может, он и вправду не мог, – вступилась за него бабушка. – Может, у него, к примеру, понос был.

– Так пусть бы жрал рис, – закричала мама. – Когда хочешь, от всего можно найти средство! Но он не хотел! Предпочел сбежать!

– В очередной раз физиология одержала верх над любовью, – философски заметил Ирек.

– А потом был Юзефат. – продолжила перечисление мама. – Страшно капризный. Я подаю ему обед, а он ковыряет вилкой и рассматривает каждое зернышко. «Что это за рис? – передразнила она тоненький голосок Юзека. – А мясо какое? Свинина? Я ее не ем. С какой стороны ты нарезала огурец? С темной? Вот потому он горький. А что, морковку нельзя было еще кривей порезать?»

– Ну, ты ему тоже дала прикурить.

– Большое дело, стукнула разок ложкой по голове. Размешиваю я яичницу, а он: «Зачем ты столько масла кладешь? Не знаешь разве, что это холестерин?» Ну, я не выдержала и как врежу ему ложкой по лбу.

– Как же, помню, – усмехнулся Ирек. – У него на лбу остался кусок яичницы. И обиженный Юзек весь вечер ходил с ним, как с кокардой.

– Он думал, что я буду просить прощения, – продолжала мама. – Бессовестный. Потом распускал про меня на работе слухи, будто я неаккуратная. Я – и неаккуратная!

– Да, это он действительно придумал, – признала бабушка. – Может, он не видел ваш дачный участок?

– Зато видел кухню, ванную, коридор, комнаты. К счастью, знакомые на работе ему не поверили.

– А вот со Сташеком вы были идеальной парой. Он был прямо как многоцелевой робот. Настоящая ракета.

– Но, к сожалению, топливом были таблетки из больницы, – вздохнула мама.

– Я с полгода назад видел его, – крикнул из комнаты Ирек.

– А он, оказывается, подслушивает. Вылитый дед, – бросила мама бабушке. – И что? Как он выглядит?

– Развалина. Ссутуленный, глаза потухшие. Перестал красить волосы. Ни следа от былого Сташека. «Я сейчас на отвыкании, – сказал он мне. – Первые два месяца я вообще проспал. Теперь потихоньку оживаю. Как приду в форму, позвоню». Сказал, что скучает.

– Милый! – растрогалась мама. – Он единственный понимал меня.

– А папа? – задал каверзный вопрос Ирек.

– Ваш папа любит меня и хочет обеспечить вам комфорт.

– После пятнадцати лет молчания, – напомнила бабушка.

– Лучше поздно, чем никогда.

* * *

Он заявился через неделю – и сразу случился казус. К его возвращению мама заново покрасила ванную. Шкафчики, вешалки и унитазное сиденье.

– До вечера должно высохнуть, – объявила она перед уходом в магазин. – В случае чего делайте свои дела, не садясь.

Отец пришел в шесть. Поставил чемоданы в коридоре и сразу ринулся в клозет. Мы даже предупредить его не успели. А по правде сказать, просто начисто забыли про краску. Прошел час, может, и два.

– А что там наш старик делает? – заинтересовался Ирек в перерыве на рекламу. – Может, он газами отравился?

– Ты был маленький, так что не помнишь. Отец любил вздремнуть после обеда. Устроить себе небольшую сиесту.

– Надеюсь, крышка горшка высохла, – вдруг вспомнил Ирек.

И в этот момент мы услышали жуткий вопль.

– Вы можете мне помочь? – крикнул из ванной отец.

– Как? У нас нет растворителя, – крикнула в ответ я.

– А может, ножницами как-нибудь?

– Подожди маму. Мы стесняемся, – ответил Ирек.

Отстригала мама отца почти что до полуночи.

– Раньше ты не был такой волосатый, – удивлялась мама. – Ну, я понимаю, живот, руки, даже спина, но тут? Прямо шерсть какая-то.

– А что я могу поделать, если у меня предки с Сицилии.

– И фантазии с Луны, – шепотом добавил Ирек.

– Сиди, не вертись, а то порежу тебя бритвой.

– Кажется, ты меня уже резанула. Ой!

– Все! Еще минута – и меня вывернет, – объявил Ирек.

– Сиди, не дергайся, сейчас я продезинфицирую порез, – сказала мама. – Еще несколько волосков. Ну что ж, сиденье можно выбрасывать. Дети, хотите посмотреть?

– Нет, спасибо. – Ирек сбежал к себе в комнату.

А я заглянула в ванную. Сиденье как сиденье, если бы не густой мех, вклеившийся в краску. Какая-то шуба.

– Добро пожаловать в родной дом, папочка!

* * *

В Страстную среду папаша повез нас на экскурсию в Вену. В «форде» семьдесят третьего года. Старше меня.

– Зато выглядит лучше, – огрызнулся папаша.

– Ты думаешь, я сама выбирала себе предков, – я принялась искать носовой платок, – и могла повлиять на свой набор генов?

– Да ты что, Малинка! Я же пошутил. – Папаша похлопал меня по плечу. – Ты красивая девушка… Просто даже не верится.

– Почему?

– Когда-то мне казалось, что у тебя будет большой нос. А может быть, я плохо помню. Столько лет пролетело.

Я ничего не стала ему рассказывать. Мы уселись. Папаша лихо рванул с места. И вот мы едем. Ирек дремлет, я любуюсь пейзажами, мама дает папаше советы. В начале первого мы пересекли словацкую границу. Едем дальше.

– Черт возьми! – вспомнил вдруг отец. – Я же забыл заправиться.

Мы встали. Вокруг чистое поле, а в центре мы и наш «форд».

– Может, мы посидим тут, а ты сходишь на заправочную станцию? – пока еще спокойно предложила мама.

– У меня нет канистры.

– Что же ты предлагаешь?

– Может, палить бензин в банку или в полиэтиленовый мешок? – размышлял папаша.

– А может, вернемся автостопом? – выдвинул предложение Ирек. – Чего тут торчать в пустыне? Тем более что в Вену нас на такой развалюхе все равно не пустят.

– А у тебя есть лучше? – возмутился папаша. – Я в твоем возрасте ездил на «харлее», а через десять лет…

– …начал работать на германскую разведку, – подхватил Ирек. – Дальше можешь не рассказывать, папочка, мы все это слышали на помолвке Малины.

– Кстати о помолвке. Куда делся твой жених?

– Сбежал. Испугался, что это наследуется.

– Дети! Сейчас же прекратите, иначе на вашей совести будет смерть матери!

– Я возвращаюсь автостопом, – решительно объявил Ирек. – Я плохо себя чувствую, наверно, слишком много черносливок съел.

– Чернослива, – машинально поправила мама. – Как это, возвращаешься?

– И я с ним. Завтра мне нужно быть на факе, – соврала я. – Меня вызвал руководитель диплома.

– А разве у вас не каникулы? – удивился папаша.

– Ты думаешь, для руководителя имеет значение – каникулы или не каникулы? Хорошо еще, что он не велел мне притащиться в Пасху.

– Раз надо, значит, надо, ничего не поделаешь, – вздохнула мама.

К полуночи мы с Иреком были дома, а родители явились только через два дня.

– Через границу нас не хотели пропускать, – объяснил отец. – Все из-за номеров. Пришлось ехать на другой пропускной пункт.

– Сжалились над нами лишь в Хижном. А что руководитель? – поинтересовалась мама.

– Как обычно, надрал, не пришел. Зря только на билет потратилась, – соврала я.

– Ох уж эти ученые! Все они одним миром мазаны. Помните Марека?

– Мама, мы больше не хотим слушать про вареники и Кабатову, – прервал ее Ирек. – Лучше расскажите, что случилось с номерами.

– Да ничего особенного, – махнул рукой папаша.

– Ну расскажи, интересно же, – не отставал Ирек.

– Да просто в городе, – начала мама, – мы припарковались там, где стоянка запрещена. Это, кажется, был Микулаш?

– Или Трстена.

– Нет, Микулаш.

– Возможно, хотя здорово похож на Трстену.

– А я тебе говорю, Микулаш, потому что там есть гостиница «Яносик».

– Гостиница «Яносик» есть там, наверно, в каждом городе, потому что это их национальный герой[8].

– Яносик? – возмутилась мама. – Так его же играл Перепечко, поляк.

– Брюнера тоже играл поляк, Каревич, и еврея тоже поляк.

– Какого еще еврея? – не отступалась мама.

– Может, вы все-таки закончите с номерами, – прервала я их спор, – а к своей дискуссии вернетесь потом?

– Ну хорошо, – перехватил эстафетную палочку папаша. – Короче, мы в запрещенном месте припарковались и пошли выпить пива. Возвращаемся, а возле нашей машины полицейские. Ждут, чтобы влепить нам штраф. Ну, мы спрятались, решили взять их измором. Час прошел, два, три. Наконец они не выдержали, отвернули у нас одну таблицу с номерами и оставили под дворником адрес полицейского участка.

– Дескать, номера нам вернут, только когда мы заплатим штраф. А у отца осталось всего двадцать крон.

– И что?

– В Приоре мы купили черную плакатную краску, и я на куске картона нарисовал номер. Подъезжаем к границе. Мы уже почти переехали ее, и тут один, уж больно дотошный, светит фонариком и спрашивает, что это. И нас завернули. Мы тогда поехали в Яблонку, но проскочить нам удалось только в Хижном. И вот мы здесь.

– Но страху уж мы натерпелись, – крикнула мама уже из кухни.