– Валера, – выдохнула я.

– Когда я приеду через год, ты с ним уже разойдешься, а мне тоже не будешь нужна.

– Дим, – сказала я терпеливо, – я тебе и сейчас не нужна. Потому что я тебя не люблю. То есть я тебя люблю своим прошлым. А его люблю своим настоящим и будущим. Я так боялась, вдруг ты приедешь, я на тебя посмотрю, и мне покажется… И все по-но-вой!

– Что по-новой?

– Ну все, что уже было. Перетягивать канат, считать обиды, переламывать, делать себе удобным. Все эти шахматы, делаешь ход и ждешь ответный. А с ним все по-другому…

– Не бывает по-другому! – заорал он. – Ты врешь!

– Мне так жаль, что не веришь… Мне так жаль. – А что я ему еще скажу? Он наполнял отношения карнавалом, страданием, обидой, ожиданием. Театральный градус был во всем. А с Валерой было просторно, взросло и без погремушек.

– Сентиментальная дура, – сказал он. – У тебя есть родина-мать и муж-отец! А у меня нет ничего! Поняла? Как говорил Лев Николаевич Алексею Максимовичу: «Не та баба страшна, которая держит за хуй, а та, которая держит за душу!» Поняла? Вызови мне такси, я уезжаю!

В эту минуту в дверь позвонили.

– Аська, – предположила я. – Открой, чтоб она сразу в обморок.

Но это оказалась не Аська. Вслед за Димкой в комнату вошли Пупсик и Тихоня с перекошенными рожами. Они смотрели на него так, как дети из российской деревни смотрят на первого увиденного в метро негра. Они молчали, они были парализованы.

Димка позировал, сложив руки на груди и устало глядя на них.

– Так это ты? – нерешительно спросил Тихоня.

– Смотря что в данный момент считается мной, – холодно ответил он.

– Глаза… – прошептала Пупсик, – что у тебя с глазами?

– Цветные линзы.

– Тьфу ты, черт! – Она в изнеможении опустилась в кресло. – Я сегодня сойду с ума!

– А мне и в голову не пришло… – сказал Тихоня удивленно, – правда, было какое-то ощущение… странное. Но я не мог его вычленить.

– Теперь вычленил? – грубо спросил Димка.

– Вычленил, – откликнулся Тихоня.

– Чего пришли? – Димка выглядел немотивированно агрессивным.

– Да вот, решили сказать… – Они оба замялись таким приемом, у Пупсика даже возникло дежурно-плаксивое выражение лица. – Да эти деньги твои дурацкие…

– В общем, не надо нам денег. А то мы из-за них чуть не разругались по дороге, – подвел итог Тихоня.

– Это не из-за них, – выдохнул Димка.

– А кто говорит, что из-за них? Конечно, была жизнь… Она кончилась. Были идеалы, были друзья, было все понятно. А теперь как жить? – спросила Пупсик.

– Укрупнять и наращивать личность, – съехидничала я. Не то чтобы мне хотелось ее опустить, а просто было обидно, что забитой девочкой она производила впечатление чистого беспомощного существа, а сегодня только кошельки не ворует. Точнее, ворует, просто в своем виде спорта. Все мне рассказывали о ее производственных интригах, о сложной архитектуре просовывания Тихони в круг, плотно сложившийся до его решения начать писать статьи. Не мое, конечно, собачье дело, но если б она гербалайфом торговала, то достаточно было бы лицензии на торговлю и проверки санэпидемстанции, а она заполняла рынок дешевым чтивом. Тухлятиной, на которую бедные необразованные русские бабы подсаживались как на наркотик. Конечно, рынок равнодушен к этике, с него за это и не спрашивают, его дело, что кто-то в нем торгует оружием и наркотиками, мое дело – подавать торговцу руку или нет.

– По-моему, лично тебе я ничего плохого не сделала, – попыталась Пупсик защититься.

– Конечно, ничего, – согласилась я.

– Скажи, за что она меня так возненавидела? – жалобно спросила Пупсик у Димки.

– Не тебя. А ту часть себя, которая тебя опекала. У нее климактерический негативизм. Изо всех сил начинает новую жизнь с новым мужиком. У нее всегда под нового мужика психологическая чистка. Типичная душечка, – сказал Димка с отвращением.

– Я ненавижу не тебя, а твой способ заработка, – объяснила я на всякий случай. – Как говорила Раневская: «Деньги я проем, а стыд останется».

– А Борхес говорил, что литературные вкусы бога никому не известны, – парировал Тихоня.

– Знаете что, – остановил Димка, – раз уж начали лаяться, давайте хоть под это съедим мороженое. Я, как последний мудак, час крошил в него вишни и киви.

– Неси скорей! – закричала Пупсик школьным голосом, и от этого стало вдруг как-то легко.

– Тихоня, помоги мне все принести, пока они будут друг другу глаза выцарапывать, – хихикнул Димка и увел Тихоню.

Повисла холодная пауза.

– Ты с пляжа, что ли? – Наконец она сосредоточилась на моем сарафане.

– Нет, я час как проснулась в другой квартире.

– Как у тебя с Валерой? – спросила Пупсик, пробуя меня на степень доверительности.

– Нормально, – ответила я.

– А Андрей чего?

– Кажется, наконец нашел то, что ему надо. Правда, она замужем и с тремя детьми, – отчиталась я.

– Ну, ты счастлива? – Глаза у нее были такие напряженные, ей так хотелось услышать про «не очень», что я сжалилась.

– Знаешь, десять лет тому назад я бы скакала на одной ножке, а сейчас все уже не так ярко воспринимается…

Послышались шаги, и мы уставились в точку, в которой из-за двери должно было материализоваться мороженое, но почему-то появились и застыли Васька и Ёка.

– Чего это вы тут делаете? – спросила раздраженно Ёка, не понимая, как мы могли оказаться вместе с Пупсиком.

– Кино-то ведь уже кончилось, – весело добавил Васька.

– Садитесь к столу, сейчас внесут мороженое, – предупредила я.

– Кто? – подозрительно спросила Ёка, и в эту секунду в дверях появился Димка с подносом в остатках наряда, Ёка выронила сумку и прошептала: «Мамочка моя!» А остальные засияли от произведенного эффекта так покровительственно, как будто не они сами еще сегодня были в ступоре от этой комедии. – Ну, Димка, ну черт! Ну гад какой! Я из-за тебя ящик шампанского проспорила! – закричала Ёка и начала колотить его по плечу, и все захохотали как полоумные, засуетились у стола, загалдели, завозились вокруг витиеватого мороженого.

– Я сам обалдел… Ну, прикинутый… Ты, Димка, когда взрослым-то станешь? А я думаю, вот наконец знакомый гомик появился, а то только по телевизору! Сорок лет, а дурак дураком, надо же такое учудить! На носу у тебя, что ли, тоже линзы? Нос же совсем другой был! Выглядишь, падла, как молодой! Что ж ты себе груди-то не пришил на одну поездку, там у вас в Америке грудь ведь пришивают, сезончик поносить? – выкрикивали они, смеясь, пачкаясь и капая на стол мороженым. Потом вдруг устали и стихли.

– Хоть бы кто мороженое похвалил, сволочи, – сказал Димка.

– А ты ведь, Ёка, мне не один ящик шампанского проспорила, а два, – вдруг закричал Васька.

– Почему это два? – удивилась Ёка.

– Первый раз мы спорили на то, что это Димка, а второй – на то, что у него нет никаких денег, что он нас просто наколол.

Воцарилась пауза. Все уставились на Димку.

– Мороженое никто не похвалил… за эту черную неблагодарность я вам сообщаю… Ёка проиграла два ящика шампанского.

Все удовлетворенно уставились на Ёку.

– Дурак ты, Димка, и шутки у тебя дурацкие, – сказала нежно Ёка.

– В России, детвора, есть два способа стать известным: умереть или преуспеть за границей. У меня, дурака, пока не получилось ни того ни другого, и нечего на меня за это обижаться, – ответил Димка ей в тон.

Все замолчали, потому что непонятно было, что можно было сделать, кроме того как обняться, но обняться было «уже» невозможно.

Ёка достала радиотелефон и позвонила своему парню в машину.

– Эдик, – сказала она, – ты меня слышишь? Мне нужно два ящика шампанского. Там на углу киоск. Если не хватит, то справа, как мы ехали, ночной магазин. Ящика, ящика. И подними, родной, в семнадцатую квартиру. Ну, все. Жду.

– Ребята, как хорошо… Давайте посидим как нормальные люди, – промурлыкала Пупсик.

– Какие же вы нормальные? – хихикнул Димка.

– На себя посмотри, – ответил Тихоня.

– Как же я по вам соскучился! – сказал Димка, глядя в мороженое глазами, полными слез.

И тут в дверь постучали.

– Быстро твой секьюрити шампанское таскает, – хихикнул Димка.

– Это соседка, кто из вас дверь не закрыл? – спросила я.

– У меня не складываются отношения с твоей дверью, – признался Димка. – Сейчас она просечет, что мы вазу разбили, и мне придется на ней жениться!

Дверь приоткрылась. В комнату всунулся огромный букет роз и упал на пол. Все оцепенели, потому что это уже было перебором. Меня захлестнула горячая волна, я подумала, что это Валера, это было в его стиле.

– Заходи, – закричала я, – я тебе все простила.

Дверь в комнату тихонько отъехала, и в проеме нарисовался Егорка Пирогов. Все онемели. Егорка обвел присутствующих глубоким нетрезвым взором, остановился на мне и спросил:

– А где эта… Курва американская?

– Вот она, – с удовольствием воткнула я палец в Димку.

Егорка недоуменно уставился на Димку, потом на меня, потом на бутылку с джином.

– Ты меня, Ермакова, наколола? – обиженно процедил он.

– Ах, это ты, сукин сын, к моей сестре приставал! – завопил Димка и бросился на Пирогова.

– Разнимите их! – заорала я, Васька и Тихоня потащили Димку и Пирогова в разные стороны.

– Ой, мне надо срочно позвонить маме, она уже два часа волнуется, где я! – вдруг вскрикнула Пупсик.

– Лида, – сказала я вяло, – самая большая проблема нашей, материнской цивилизации, – это психологический отрыв от матери!

– По-моему, ты напилась, – ответила Пупсик.

… Но на самом деле это было уже не важно, как многое из того, что считалось непонятностями и недоговоренностями, а на деле было жизнью взрослеющих к сорока годам людей, которых все дальше и дальше друг от друга уводили время и пространство и к которым они были чуточку в претензии, но на самом деле совсем не хотели в свое прошлое, потому что у них к сорока годам неожиданно появилось будущее…