Тирант подождал немного, затем позвал:

— Сверчок!

— Ваша милость! — раздался голос одного из слуг. Это был не Сверчок, поэтому севастократор даже не посмотрел в его сторону. — Ваша милость, я привел вам коня, как вы и велели.

— Я велел привести мне коня? — удивился Тирант. Тем не менее он с помощью этого слуги уселся верхом и въехал в город.

Кругом дымились дома, и несколько раз пришлось выбирать другую дорогу, потому что лошадь пугалась трупов, загромождавших улицы. Слуга шел рядом и время от времени брал лошадь под уздцы.

Наконец они миновали узкие переулки и очутились на главной площади города. Цитадель хорошо была видна отсюда; турецкие флаги еще висели над башней, но огонь и дым почти совершенно их съели. В порту еще шел бой. Один галиот затонул, второй плевался выстрелами, но было очевидно, что иоанниты одерживают верх — их стяги затопили небо над гаванью и трубы гремели не переставая.

Тирант направился к башням цитадели. Люди узнавали севастократора и бежали рядом с его лошадью.

Ворота крепости стояли распахнутыми, и десятки мертвецов лежали рядом; по ним уже проехались на лошадях, и у многих копытами были изуродованы руки и лица. Тирант ворвался в крепость, выхватывая на скаку меч. Он видел впереди врагов. Несколько конных турок отбивались от наседавших христиан. То были знатные турки, богато одетые, отлично вооруженные, но главное — отважные и очень умелые.

Тирант с ходу ввязался в поединок и некоторое время обменивался ударами с очень красивым юношей, своим ровесником. Юноша улыбался. Поединок опьянял его, заставлял чувствовать себя живым. А Тирант наносил удар за ударом и ощущал себя кем-то вроде ремесленника, старого мастера, умеющего выполнять работу лучше, чем это делает молодой подмастерье.

Он угадывал каждое намерение своего противника. Он знал, как отвечать на его выпады. И знал, когда следует нанести последний удар.

Тиранту не хотелось уродовать это юное лицо, поэтому он убил врага выпадом в сердце. И, проехав мимо, вошел в крепость.

Бой почти закончился. Десяток турецких солдат стояли на коленях посреди крепостного двора, а из подземелий выводили пленников, и в одном из них Тирант узнал своего брата.

Герцог Диафеб не сразу увидел Тиранта. Некоторое время он просто стоял, слепо моргая и озираясь по сторонам. Его тугие кудри слиплись, а лицо стало белым, как у червяка, и отекло. В довершение всего Диафеб был облачен в лохмотья, а его запястья были изуродованы кандалами.

Тирант тронул коня и приблизился к нему. Диафеб поднял голову, встречаясь с братом глазами.

— Скажите, — заговорил с ним Тирант, — это правда, что герцогиня Македонская беременна? Меня все спрашивают, а я не знаю, что ответить.

* * *

Обратный путь Тирант решил проделать посуху и, распрощавшись с Галансо, двинулся вместе с освобожденными пленниками и отрядом герцога Синопольского к Константинополю.

Севастократор наотрез отказался ехать в экипаже, хотя Диафеб и напоминал ему о славном Ланселоте Озерном, которого также называли Рыцарем Телеги.

— После этого ехать в телеге для рыцаря не так уж и зазорно, — говорил Диафеб.

— Удивляюсь вам, брат, — сказал Тирант, — вы едва спаслись из турецкого плена и все-таки ухитряетесь давать мне советы! Ведь это я должен вам советовать, потому что, если бы не я, сидеть вам сейчас в тюрьме.

— Зато я женат на моей возлюбленной Эстефании, — возражал Диафеб. — А вы до сих пор ожидаете своего счастья с Кармезиной.

— Нас обвенчают, едва мы вернемся в Константинополь, — ответил Тирант.

Они пререкались еще какое-то время, а потом Диафеб просто заплакал и сказал, что никогда в жизни не бывал так унижен и перепуган.

— В этом я могу признаться только вам, — добавил он.

— Что ж, — сказал Тирант, — я испытал все это, когда сломал себе ногу, так что хорошо понимаю ваши чувства. Но с Божьей помощью скоро мы оба оправимся от своих недугов и уж тогда заживем счастливо.

Он помолчал, оглядываясь по сторонам, а затем указал на городские стены и башни, появившиеся на горизонте:

— Что это там? Кажется, Алакрион?

Диафеб всмотрелся повнимательнее и покачал головой:

— Нет, мой господин, это Миралпейщ.

* * *

Заночевать решили в Миралпейще, а назавтра продолжить путь и войти в Константинополь отдохнувшими. Пленникам требовалось привести себя в порядок и как следует оправиться, дабы не испугать дам своим жутким видом. Да и императору нужно было подготовить триумфальную встречу для победителей Великого Турка.

Правда, сам Великий Турок все-таки ускользнул и не попал в плен; в последний миг он уплыл на единственном из уцелевших галиотов. Тирант подозревал, что он заключил союз с иоаннитами, которые попросту позволили ему уйти; но доказать это было невозможно. Главное — Византия освободилась от всякого турецкого присутствия. Должно быть, Великий Турок поклялся всеми святыми именами, что никогда больше сюда не вернется. Тирант не мог представить себе другого условия, при котором приор иоаннитов решился бы выпустить столь важную персону.

Миралпейщ оказался приветливым городом с удобными домами и очень уютными комнатами. Севастократора встретили пением труб; пока он с другими знатными сеньорами ехал по улицам, из окон бросали ленты и цветы, и он прошел не по мостовой, а по лучшему бархату, что сыскался в здешних лавках.

Тиранта и его брата разместили в доме главы городского совета, а герцога Синопольского и герцога де Пера — в домах других членов городского совета, которых еще называли консулами. Все сеньоры получили наилучшие постели с мягкими покрывалами, и дочери хозяев подавали им умывание, а сыновья прислуживали за столом.

Тирант с Диафебом проговорили до утра; каждый откровенно рассказывал другому обо всем, что случилось, а второй то хвалил, то выказывал порицание, и все это говорилось без утайки и каких-либо уловок.

С наступлением рассвета они оба все-таки заснули, и обоим снился тот день, когда они впервые увидели Константинополь — сверкающее облако, из которого вырастали огромные серые стены, сложенные, казалось, руками самих гигантов, детей Земли.

Затем Диафеб услышал громкий стон. Он подумал, что стонут земные недра, место заточения гигантов, и стал думать о них, об огромных юношах, закованных в кандалы и брошенных на вонючую солому, среди отходов и нечистот, обреченных питаться тухлой рыбой и пить болотную воду. Его сердце разорвалось от сострадания к ним, и он открыл глаза.

Тирант сказал:

— Слава Богу, брат, вы проснулись! Я уж думал, что не сумею вас добудиться!

— Что случилось? — спросил Диафеб, избавляясь от остатков сонного мечтания.

— В боку болит, — сказал Тирант. — Очень болит, невыносимо… Попросите лекаря прийти.

Пришел лекарь, пустил кровь, но это не принесло никакого облегчения. Севастократор подчинялся, как дитя или раб, любому распоряжению врачей, но смотрел все время им за спину и иногда шевелил губами, словно разговаривал с кем-то. А потом вдруг громко рассмеялся, перебивая ученую речь сразу нескольких лекарей.

— Севастократор находит мои рассуждения смешными? — оскорбился один из них.

Второй молча уставился на Тиранта.

Севастократор проговорил:

— Миралпейщ. Отчего я должен был умереть в Миралпейще? Это смешно.

— Кто говорит о смерти? — еще более обиделся лекарь.

— Я! — сказал Тирант, становясь серьезным и приподнимаясь на постели. — Я говорю о смерти. Я должен был умереть в Миралпейще. Я понял это, едва лишь увидел название на карте… и это глупо.

— У вас всего лишь заболел бок, мой господин, — наклонился к нему второй лекарь. — Подобные болезни случаются от дурного питания…

— Дурное питание? — Тирант засмеялся и тут же сморщился, хватаясь за бок. — Мое дыхание смердит, и я не думаю, что когда-нибудь встану с постели. Я умираю. — Он помолчал немного, а затем криво улыбнулся и прибавил: — Но нога заживает хорошо.

* * *

К Тиранту привели духовника, самого лучшего, какого только могли отыскать; это был брат из ордена святого Франциска, очень добродетельный и спокойный, а с ним пришел еще брат Алби, бывший когда-то оруженосцем у герцога Роберта Македонского (тот самый, что умел плакать черными слезами). Этот брат Алби прятался в самом темном углу, боясь, чтобы севастократор его не увидел, и там молился о душе Тиранта, упрашивая Господа так: «Спаси севастократора, как его брат спас меня!»

Тирант исповедался во всех грехах и получил отпущение, а затем для него принесли Тело Христово, и Тирант до самого вечера оставался с монахами и беседовал с ними.

Диафеб, изгнанный из комнат Тиранта монахами, неприкаянно бродил по городу или ездил верхом по его окрестностям и потому первым заметил всадников, приближающихся к Миралпейщу; впереди всех, сидя на коне по-мужски, мчалась женщина в ярко-багряном платье, похожая на летящую птицу в драгоценном оперенье.

За ней с трудом поспевал эскорт, сплошь мужчины — воины из гарнизона константинопольской цитадели. И по тому, что Эстефании не было рядом с Кармезиной, Диафеб понял, что слухи верны — герцогиня действительно в тягости.

Принцесса издалека заметила Диафеба и направила коня прямо к нему. Герцог Македонский во все глаза смотрел на Кармезину. Ее драгоценное платье из багряного атласа с горностаевым мехом на подоле и шитьем из жемчуга было покрыто пылью.

Диафеб спешился и, когда принцесса поравнялась с ним, протянул к ней руки, помогая ей сойти с коня. На миг Кармезина прильнула к Диафебу всем телом.

— Здравствуйте, сестрица, — прошептал он ей на ухо, приглаживая ее волосы.

Она резко отстранилась:

— Что с ним?

— Он болен, — ответил Диафеб, рассматривая Кармезину и как будто не узнавая знакомые черты: овал лица сделался более узким, глаза пылали невыносимой зеленью, а стиснутые губы превратились в две черные нитки.