Тирант благодарно взял руку императора и кое-как встал. На миг он прижался щекой к плечу нарисованного Флуара, а затем, обретя таким образом дополнительные силы, заговорил о самом горьком:

— Итак, мой брат Диафеб мертв, равно как и герцог де Пера.

— Мертв? — удивился император. — Я так не думаю.

И в третий раз за полчаса сердце Тиранта бухнуло, точно колобашка в пустой бочке.

— Что? — вырвалось у него.

— Вестник подробно доложил мне обо всем, что произошло у стен Бельпуча, — сказал император. — Событие печальнейшее, особенно если учесть, что более ста рыцарей с золотыми шпорами попали в плен. Нам придется вносить огромный выкуп. Разумеется, турки уже дознались, что завладели сразу двумя герцогами, и это будет стоить нам нескольких городов.

— Диафеб жив, — повторил Тирант, чувствуя, как весь покрывается испариной. — Ваше высочество… — Он повернулся к принцессе. — Можно мне… кресло…

Он рухнул в кресло как подкошенный, несмотря на то что император и его дочь продолжали стоять.

Государь повернулся к Кармезине:

— Я думаю, дочь моя, что вам лучше побыть сейчас с Эстефанией. Герцогиня Македонская безутешна, а вы — ее лучшая подруга, и ваш долг, несомненно, в том, чтобы принести ей хотя бы малое облегчение.

Кармезина поцеловала руку отцу и быстро вышла, не оглядываясь.

Император подошел к Тиранту и положил руку ему на плечо. Тирант на миг поднял голову и встретился с ним глазами.

— Она любит меня? — спросил Тирант. — Хотя бы немного?

— Она любит вас больше жизни, — сказал император. — Почему вы не просите ее руки?

— Я боюсь, — просто сказал он.

— Не бойтесь. Я объявлю ей о грядущем бракосочетании и прикажу изготовить свадебное платье, — проговорил император. — Пора заканчивать эту историю. Как вы намерены воевать теперь, когда мы лишились сразу нескольких герцогов, потеряли часть армии и…

— Да, — сказал Тирант. — Думаю, следует взять Бельпуч с воды. Подойти сразу по реке и по морю. Иначе турки будут сидеть там до Страшного Суда, кормясь тем, что привозят им генуэзцы.

— У нас нет кораблей, чтобы отогнать генуэзцев из гавани, — возразил император. — Иоанниты уже готовы отплыть на Родос.

— Я попрошу их задержаться и оказать нам еще одну услугу.

— Приор вам откажет.

— Может быть, и нет. Он человек суровый, но хорошо блюдет выгоду своего ордена.

— Что вы намерены ему пообещать?

— Бельпуч. Пусть лучше там стоят иоанниты, чем турки.

Император поджал губы:

— Вы еще не женились на моей дочери, а уже распоряжаетесь моими землями.

— Вы предпочли бы, чтобы там распоряжался Великий Турок? — отозвался Тирант усталым голосом.

Император снял руку с его плеча и рассмеялся:

— Теперь я узнаю вас, Тирант Белый! А то я уж думал, что от прежнего рыцаря осталась одна только тень, с которой и дел-то никаких иметь не стоит.

— Стоит, — сказал Тирант. — Даже если от меня останется всего лишь тень, это будет тень бретонского рыцаря, а мы, северяне, таковы, что и тени иной раз бывает довольно.

* * *

Приор ордена иоаннитов был приятно удивлен, когда Тирант предстал перед ним, зеленовато-бледный, но в общем и целом довольно бодрый.

— Мне говорили, будто вы при смерти, севастократор, — сказал приор, помогая Тиранту сесть в кресло и лично подавая ему чашу с подогретым вином.

— Одно время это действительно обстояло так, — согласился Тирант, — но сейчас мне значительно лучше.

И он заговорил об осаде Бельпуча и о том, что в случае удачного штурма этот город со всеми его доходами может быть передан под управление ордена иоаннитов. «Ибо пристойнее ему оставаться под властью христиан, пусть даже и не византийского происхождения, нежели под рукой Великого Турка».

Приор нахмурился и начал спрашивать себя, нет ли здесь какого-либо подвоха. Он задавал севастократору разные ничего не значащие вопросы — о погоде, о здоровье императрицы, о предполагаемой беременности герцогини Македонской, — а сам тем временем лихорадочно соображал: не сделался ли Тирант византийцем не только по титулу, но и по духу (а известно на Западе, что византийцы весьма коварны).

Но Тирант как будто читал его мысли, потому что прервал рассказ о самочувствии Эстефании (беременна ли она на самом деле, он не знал) и сказал так:

— Вероятно, вы подозреваете меня в каком-то лукавом умысле, мой господин. Напрасно! Все, чего я хочу, это покончить с мусульманским господством в Византии, и если ради этого придется поступиться Бельпучем, я охотно это сделаю.

— Да, — медленно проговорил приор, — но как на такое решение посмотрит император? Греки чрезвычайно горды. Вряд ли им понравится, что чужеземец так легко распоряжается в их стране. К тому же любые титулы, которые вы имеете во Франции, здесь мало что значат.

— Государь позволил мне просить руки его дочери, — сказал Тирант, вздыхая, — и даже распорядился о свадебном платье для нее. Скоро я буду называться цезарем, а это звание очень много значит в Греции.

Приор даже расширил глаза, заслышав подобную новость, и не знал, чему дивиться больше: печали, с которой говорил об этом Тирант, или скромности, с какой он принимал на себя титул цезаря. Но одно было очевидно: севастократор отнюдь не бросался словами, когда говорил о возможности передать Бельпуч ордену иоаннитов.

Приор подумал также о том, что попутного ветра для отплытия на Родос ждать еще по меньшей мере десять дней, как утверждают опытные моряки. Глупо было бы провести эти десять дней в бездействии, когда впереди забрезжила столь выгодная возможность.

И в конце концов приор иоаннитов кивнул Тиранту:

— Я согласен задержаться на неделю.

* * *

Погрузка на корабли началась в тот же день.

Тирант спешил. Мысль о Диафебе билась в его висках. Разумеется, Тирант не имел сколько-нибудь отчетливого понятия об истинных условиях турецкого плена, но одно только представление о том, что Диафеб, быть может, закован в кандалы и брошен в какой-нибудь гнилой подвал, приводило его брата в бешенство.

Сам Тирант неизменно был справедлив со своими пленниками: никогда не унижал их без надобности и уж тем более не наказывал голодом или болью; однако он все же слишком хорошо помнил, как поступили с Великим Караманем. Кто знает, быть может, Великий Турок считает правильным отомстить владыке Византии, издеваясь над его герцогами!

Каждая минута, проведенная Диафебом в плену, прибавляла Тиранту седых волос.

Севастократор не покидал константинопольского порта в заливе Золотой Рог. Тирант опирался на трость, доходившую ему до подмышки, чтобы не слишком утруждать больную ногу. Быстрым хромым шагом он перемещался от корабля к кораблю, везде задавал вопросы, распекал, указывал; он повелевал бочками и ящиками, распоряжался пиками, кирасами, арбалетами, властвовал над мечами, шлемами и высокими щитами и, несомненно, являлся верховным господином съестных припасов.

Казалось, все эти необходимые для войны блага излетают из его руки, как из рога изобилия. Грузчики надрывались, торопясь в точности исполнить повеления севастократора.

На погрузке трудились преимущественно пленные турки и генуэзцы, поэтому их не щадили. Когда кто-нибудь падал от перенапряжения, его попросту оттаскивали в тень, давали ему бутыль с водой и оставляли переводить дух.

Тирант как раз проходил мимо одного из таких обессилевших, когда пленник вдруг громко свистнул ему в спину и захохотал.

Севастократор сразу остановился и повернулся в его сторону. А пленник совершенно очнулся от своей усталости — быть может, отчасти притворной, — уселся на корточки и приветственно помахал ему рукой:

— Эй, глупый франк! Где это ты испортил свою красивую ногу? Ох, помню, как ты гордился своими ляжками! Теперь уж не покрасуешься — останешься кособоким! — И он покачался из стороны в сторону, как утка, сидя на корточках.

— Галансо! — узнал нахала Тирант. — Хорватский пират! Как это тебя угораздило попасть в плен?

— Все из-за турок, чума их забери, — сказал хорват.

Один из византийских солдат недоуменно глянул на пленника, который так весело и непринужденно болтал с севастократором, но Тирант только усмехнулся, и солдат прошел мимо.

— Расскажи, — обратился Тирант к Галансо, — что с тобой случилось.

— Ты же сам видишь, франк, что со мной случилось, — ответил хорват. — В тот самый день, как мы с тобой встретились, я подстрелил птицу себе на обед, а когда ободрал с нее перья, то увидел, что у нее женская грудь. «Беда, Галансо! — сказал я себе. — Будет твоя жизнь совсем дурной, если теперь тебе попадаются такие птицы». И точно — месяца не прошло, как я уже валялся в гнилой тюрьме с железом на ногах. Вон, посмотри! — Он дрыгнул ногой, показывая следы от кандалов. — Если бы не эта погрузка, так бы и сдох там, не видя солнечного света, потому что выкуп за меня вносить некому.

— Я сам внесу за тебя выкуп, — сказал Тирант. — Вставай. Ты мне нужен. — Он протянул хорвату руку и помог ему подняться с земли. — Сколько за тебя просят?

— Десять золотых дукатов. — Галансо заботливо отряхнул свои пыльные штаны.

— Не дорого ли за такого оборванца?

— Я ведь капитан, — сказал Галансо, — и хорошо умею потрошить жирные генуэзские галиоты.

— Что ж, — сказал Тирант, — справедливо. Поможешь мне взять Бельпуч с воды — получишь десять золотых дукатов за свою свободу и еще тысячу сверх того от меня.

— Вот это дело! — обрадовался хорват. — А кто ты такой, а?

Глава девятнадцатая

Плаванье по реке было похоже на прощание, так быстро, с такой печалью пробегали окутанные туманом рассветные берега. Баржа, наполовину закрытая ветвями деревьев, представлялась ладьей Харона. Серовато-зеленый горб плыл вниз по течению, а внутри этого горба копошились вооруженные люди.