Герцог де Пера сказал громко:

— Кто намерен идти на врага — следуйте за мной! А кто струсил — оставайтесь.

И первым помчался в сторону крепости. Большинство поддалось порыву и поскакало вслед за ним, в том числе и Диафеб, герцог Македонский, которому совершенно не хотелось прослыть трусом.

Они добрались до развалин, где турки встретили их градом стрел. Некоторые лошади были ранены и сбросили седоков или упали вместе с ними. Остальные рыцари устремились к пролому в старой стене, откуда навстречу им выбежали с пиками наперевес турецкие пехотинцы.

Диафеб наносил удар за ударом, рубя с седла кишащую внизу турецкую пехоту. Перерубая пики, рассекая сухожилия и снося с плеч головы, герцог Македонский уже начал без всякой неприязни думать о герцоге де Пера и о его стремлении ввязаться в битву с врагом во что бы то ни стало.

Тут он заметил самого герцога де Пера, закованного в мощную броню. Его осаждали, точно крепость, сразу пять турецких пехотинцев: двое пытались совладать с огромным рыцарским конем, один тянул герцога за ногу, намереваясь сбросить его на землю, а еще двое норовили ударить его пиками.

С громким криком Диафеб устремился на помощь своему сопернику и одним махом вывел из строя сразу двух турок: одному он разбил голову, а другому разрезал спину почти до самых ребер.

Турки с воем откатились, оставляя за собой широкий кровавый след, а Диафеб стал биться бок о бок с герцогом де Пера, и они даже успели обменяться быстрыми взглядами. Герцог де Пера улыбнулся Диафебу, и тот подумал, что редко можно встретить человека более обаятельного, нежели герцог де Пера.

И тут из рощицы выскочила турецкая конница, которая скрывалась там все это время. Между тем многие из христиан уже спешились, потому что сражаться верхом среди развалин, да еще возле одной весьма коварной лощинки, было неудобно.

Турецкие конники окружили небольшой отряд и начали истреблять его. Теперь на каждого христианского воина приходилось по три-четыре турка, из которых по меньшей мере двое было на конях. И скоро греческие бароны начали погибать один за другим.

Диафеб занес меч над очередным противником, когда ощутил вдруг, как его хватают сзади за шею и резко толкают вперед, чтобы сбросить с седла. Он изо всех сил вцепился в луку седла, но было уже поздно: весь мир перед глазами Диафеба перевернулся, и он упал, сильно ударившись при этом о камень.

Кровь хлынула у него из носа и из большой ссадины на лбу. Несколько секунд герцог Македонский просто лежал в неподвижности; затем он попытался сжать пальцы на рукояти своего меча, но рука схватила пустоту.

Он перекатился по земле, уходя от удара копьем, и вскочил на ноги. Кругом мелькали, как призраки, конные турки. Куда ни глянешь — везде темные лица и сверкающие зубы, а небо полно чужих вымпелов. Диафеб увернулся от сабли, ярко блеснувшей у него над головой, нырнул под чье-то копье, повис на чьей-то пике, пытаясь вырвать ее из руки врага, но затем получил еще один удар, в бок, и повалился на землю.

Над ним загнусавил турецкий сигнальный рог, и турки нехотя опустили оружие. Оставшиеся в живых христиане сбились в кучу, как овцы. Диафеб, оглушенный, растерянный, почувствовал, как веревкой ему стягивают запястья. Несколько минут ничего не происходило, а потом его сильно потянуло за веревку, и он поневоле поднялся на ноги и побежал, а куда — того он и сам не знал, потому что видел лишь скачущую землю под неверными, заплетающимися ногами.

* * *

Весть о разгроме и пленении обоих герцогов достигла Константинополя через день. Тирант к тому времени уже вставал с постели и ежедневно садился на коня, желая поправиться как можно скорее и принять участие хотя бы в окончании войны.

Он старался пореже вспоминать о принцессе и даже не осмеливался спрашивать о ней. Кармезина не приходила к нему и не присылала подарков; очевидно, она не желает ничего о нем слышать. Мысль эта была горькой, но Тирант успел свыкнуться даже с нею — как привык он и к постоянной боли в ноге, в боку и под сердцем.

Боль воспринималась им скорее как своеобразное благо, поскольку отвлекала от любовной неудачи. И, не щадя себя, севастократор упражнялся с мечом и копьем, потому что торопился восстановить силы. Он как раз собирался выехать из дворца, когда столкнулся со всадником, имевшим ужасный вид: тот был весь перемазан глиной и покрыт бурыми пятнами крови, одежда на нем была изорвана, доспехи изрублены и почти все сорваны, за исключением наручей; шлема на нем не было, только войлочная шляпа, криво сидевшая на голове.

Человек такого обличья, да еще покрытый пылью с головы до ног, мог быть допущен в императорские сады лишь при том условии, что он являлся вестником. Так что у Тиранта, едва он завидел беднягу, сердце так и рухнуло в живот, где, судорожно стукнув четыре раза, замерло как бы в ожидании смерти.

Севастократор схватил лошадь вестника за узду и понудил остановиться.

— Что случилось? — спросил Тирант, сам не зная, как у него достало сил произнести какие-то слова. — Говори!

— Разгром, — сказал всадник, глядя на севастократора пустыми глазами: ничего в них не отражалось, ни солнца, ни страха. — И оба герцога… — Он упал щекой на гриву коня и заплакал.

Тирант отпустил узду чужой лошади и медленно двинулся по дорожкам сада. Он не знал, как ему поступить, и чувствовал большую неловкость, потому что спешиться самостоятельно не мог из-за больной ноги, а въезжать в императорский дворец верхом не осмеливался. И только об этом он и думал.

Потом он увидел слугу, который иногда приносил ему умыться или поесть. Слуга этот был очень бледен. Тирант подозвал его жестом.

Слуга подбежал и остановился в шаге от севастократора, как будто споткнувшись. «У него веснушки, — подумал Тирант. — Он рябой. Я прежде не замечал».

Вслух он сказал:

— Государь знает?

— Государь? — переспросил слуга, дрожа.

— Оба герцога убиты, — сказал Тирант. — Мой брат и герцог де Пера. Государь знает об этом?

Слуга молчал. Тирант слышал, как постукивают его зубы, и нарочно надвинулся на слугу так, чтобы нависать над ним.

— Чего ты боишься? — спросил севастократор шепотом.

Слуга повернулся и бросился бежать. Тирант проехал еще немного и возле самого входа во дворец неловко сполз с седла. Как ни старался он быть осторожнее, боль вошла, точно копье, в его пятку и вышла через затылок. И даже когда она уже улеглась, возмущенное сердце все еще гудело и сжималось.

Сильно хромая, Тирант прошел по залам дворца и вдруг очутился в той самой комнате, где принцесса принимала его при их первой встрече. Все так же смотрели со стен искусно нарисованные великие любовники — Эней и Дидона, Флуар и Бланшефлор, Тристан и Изольда. Нежные изречения исходили из их уст, помещенные на вьющиеся ленты, а вокруг них безмятежно раскрывались диковинные цветы.

«Здесь началась и закончилась жизнь, — подумал Тирант, — но они, пребывающие в вечности, никогда не изменятся…» И он понял, что отдал бы сейчас все на свете, лишь бы войти к этим нарисованным людям, в их пестрые луга, к их единорогам, фениксам, охотничьим птицам. И пусть единороги убегут от мужчины, фениксы опалят грешника огнем, а охотничьи птицы станут клевать чужаку руки, пусть любовники смотрят на одиночку с презрением — он вытерпит все, лишь бы очутиться в их волшебном двухмерном мире.

И тут в зал вошла Кармезина.

На ней было черное платье, неубранные волосы в беспорядке падали на ее плечи и спину. Она шла, закрыв лицо руками и тихо причитая. Очевидно, жестокая весть уже проникла во дворец и пронзила сердце принцессы.

А у Тиранта недоставало сил, чтобы повернуться и уйти, прежде чем она заметит его. Он оперся рукой о стену в том месте, где были нарисованы Флуар и Бланшефлор, и ему показалось, что рыцарь Флуар незаметно сжал его запястье, не позволяя ему упасть.

Кармезина же шла, шатаясь, прямо на него — и вдруг почувствовала, что наткнулась на какое-то незримое препятствие. Она с тихим вскриком отвела ладони от заплаканных глаз и совсем близко увидела лицо Тиранта. Оба они растерялись и мгновение просто смотрели друг на друга; затем Кармезина коснулась его щеки кончиками пальцев и молча опустилась к его ногам.

Не в силах видеть ее склоненной перед собой, Тирант тоже бросился на колени. Раненая нога так и возопила, и у Тиранта разом просветлело в голове.

— Кармезина! — тихо сказал он. — Боже мой, это вы.

Он протянул к принцессе руки и прижал ее к своей груди так крепко, как только осмелился. А она поцеловала его тысячу раз, никак не меньше, торопясь наверстать упущенное.

— Вы живы, — твердила она, — я не погубила вас!

— Вы спасли меня, — сказал он, осторожно отводя спутанные пряди от ее лица. Зеленые слезы блестели на черных ресницах Кармезины. Он увидел, какой тонкой стала кожа под ее глазами и на висках, и от жалости у него защемило в груди. — Что вы с собой сделали! — воскликнул он.

— А вы? — прошептала она.

— Я всего лишь сломал ногу.

— Девственница вас погубила, а женщина спасла…

Тирант взял ее за подбородок и тихо сказал:

— Но здесь нет девственницы…

И поцеловал в дрожащие губы.

И в этот момент громом прозвучал голос императора:

— Вы уже слышали ужасную новость?

Любовники разомкнули объятия и повернулись к государю.

— Я как раз направлялся к вашему величеству, — сказал Тирант, непристойно счастливый, оттого что вновь возникла необходимость лгать, — когда больная нога подвела меня столь коварно… По счастью, ее высочество находилась поблизости.

— Я всего лишь пыталась помочь его милости подняться, — сказала принцесса. — Он оперся о мою руку, но я была так неловка, что мы оба упали.

— Что ж, дитя, теперь вы можете отойти от севастократора, — произнес отец принцессы. — Я сам подам ему руку — все-таки я мужчина, а не девица, и моя рука намного крепче.