Уильям Локк - Вивьетта

— Дику, — сказала Вивьетта, — следовало бы ходить одетым в звериные шкуры наподобие первобытного человека.

Екатерина Гольройд отвела глаза от своего рукоделья и взглянула на нее. Это была изящная женщина лет тридцати с прекрасными волосами и спокойными голубыми глазами. Она смотрела на девушку со смешанным чувством сожаления, покровительства и забавного удивления.

— Милая моя, когда мне приходится видеть, как красивая девушка дурачит первобытного человека, я всегда вспоминаю славную мартышку, которую я когда-то знала и которая любила возиться с оболочкой бомбы. Ее хозяин пользовался этой оболочкой вместо пресс-папье, и никто не знал, что она заряжена. Однажды обезьяна ударила ее в ненадлежащем месте — и пропала наша мартышка. Не думайте, что Дик — пустая оболочка.

Сказав это, она вновь взялась за свою работу, и несколько минут тишину летнего дня нарушал лишь звон иголки о наперсток. Вивьетта лениво раскинулась на садовом кресле, любуясь изящными коричневыми туфлями, которые она ловкими движениями ног вертела на некотором расстоянии от своего носа. В ответ на замечание миссис Гольройд она самодовольно рассмеялась грудным музыкальным смехом, гармонировавшим с голубым июньским небом, каштанами в цвету и пением дроздов.

— Мои намерения по отношению к Дику вполне честны, — заметила она. — Мы обручились одиннадцать лет тому назад, и я до сих пор храню его обручальное кольцо. Оно стоит три шиллинга с половиной.

— Я лишь хотела предостеречь вас, — возразила миссис Гольройд. — Всякий заметит, что Дик влюблен в вас, и, если вы не примете мер, Остин тоже в вас влюбится.

Вивьетта снова рассмеялась.

— Но он уже влюбился! Не думаю, что он это сам знает, но он влюбился, это факт. Как забавно быть женщиной, не правда ли?

— Мне думается, я никогда этого не находила, — со вздохом ответила Екатерина. Она была вдова, любила своего мужа, и ее небо все еще оставалось затянутым облаками.

Вивьетта, сразу уловившая в ее голосе нотки грусти, ничего не ответила и снова принялась за созерцание своих туфелек.

— Боюсь, вы — отъявленная маленькая кокетка, — заметила Екатерина.

— Лорд Банстед называет меня чертенком, — со смехом сказала Вивьетта.

Если она и была до некоторой степени кокеткой, ей это можно было простить. Какая женщина, впервые испытавшая волнующее чувство владычества своего пола над мужчинами, может удержаться от желания испробовать эту власть? Ей был всего двадцать один год, ее сердце еще не пробудилось, и она вернулась в дом, где провела свое детство, встретив здесь мужчин, когда-то качавших ее на своих коленях, а теперь склонявшихся перед ней и объявлявших себя ее покорными рабами. Это действовало опьяняюще. Она всегда смотрела на Остина со священным трепетом, как на нечто недоступное девичьей непочтительности. А теперь! Неудивительно, что женская душа ликовала и пела в ее груди.

До отъезда за границу для завершения своего образования она жила в старом, мрачном помещичьем доме, дремавшем на солнце, с того самого времени, как ее, трехлетней сиротой, привезли сюда. Миссис Уэйр, ее опекунша, стала для нее второй матерью; ее сыновья — Дик и Остин Уэйр — стали ей братьями; помолвка в ту пору, когда ей было десять лет, а Дику двадцать один год, совсем не изменила этих братских отношений. Она покинула их веселым, ласковым ребенком. Она вернулась женщиной, стройной, с высоким бюстом, грациозной, обольстительной, чаруя своей ранней зрелостью. Врачи говорили, что в ее жилах течет цыганская кровь. Если это и правда, то примесь эта имела место очень, очень давно, ибо ее родственники гордились своим происхождением не меньше, чем сами Уэйры из Уэйр-Хауза. Однако, при всем том о чем-то экзотическом говорил оливковый цвет ее лица и его овал, заканчивающийся подбородком с ямочкой; о вольной жизни в лесах напоминала ее гибкая фигура и непринужденные движения; ее влажные темные глаза заставляли подозревать нечто жестокое и неукротимое за ее веселой безмятежностью. Екатерина Гольройд называла ее кокеткой, Остин подыскивал ей различные прозвища, черпая их в своей культурной фантазии, а лорд Банстед называл чертенком. Что касается Дика, то он никак не называл ее: его любовь была слишком велика, а словарь его — слишком беден.

Лорд Банстед, их сосед, за три месяца несколько раз просил руки Вивьетты.

— Я не весьма привлекателен, — заметил он в первый раз (он был худосочный, бледный юноша двадцати шести лет), — и мой титул не очень древнего происхождения, должен сознаться. Отец мой просто ученый работник, прославленный химик, знаете, открывший какой-то дьявольский газ и за это сделанный пэром. Но я могу заседать вместе с другими старыми развалинами в палате лордов, если хочу. И у меня достаточно средств, чтобы вести такую жизнь, если вы возьметесь удерживать меня от транжирства. Если вы выйдете за меня, это будет великолепно, даю вам слово.

— Еще до того, как я захочу иметь с вами дело, — ответила Вивьетта, слыхавшая, как Дик в самых резких выражениях высказывал свое мнение о лорде Банстеде, — вам придется навсегда отказаться от бутылки и… и еще одно и большими буквами…

Лорд Банстед, не будучи искушен в литературных намеках, выпучил глаза. Вивьетта расхохоталась.

— Я вам переведу, если хотите. Вам придется отказаться от чрезмерного употребления шампанского и виски и вести внешне приличную жизнь.

В ответ на это лорд Банстед назвал ее чертенком и в гневе уехал в Лондон, где возил ужинать в рестораны кудрявых девиц. Вернувшись в имение, он снова предложил Вивьетте свой титул и, будучи вторично отвергнут, опять назвал ее чертенком и вернулся к отдельным кабинетам ресторанов. Он повторил свое предложение в третий и четвертый раз; и теперь до Вивьетты дошли сведения, что он живет в Фарфельде, скучая до последней степени в ученой библиотеке своего отца.

— Я думаю, он приедет сюда сегодня, — сказала Вивьетта.

— Зачем вы поощряете его? — спросила Екатерина.

— Я совсем не поощряю, — возразила Вивьетта. — Я немилосердно браню его. Если я бываю кокеткой, то только с настоящими мужчинами, а не с каким-то продуктом химической лаборатории.

Екатерина опустила свою работу и с упреком посмотрела своими голубыми глазами на девушку.

— Вивьетта!

— Ах, она шокирована! Святая Нитуш шокирована! — затем она вскочила и, наклонившись над Екатериной, поцеловала ее. — Простите, дорогая, — сказала она с милым раскаянием. — Я знаю, так не годится говорить, это отвратительно и неженственно, но мой язык иногда не слушается моих мыслей. Простите меня.

В это время мужчина в грубой шерстяной куртке и высоких сапогах, появившийся со стороны конюшен, пересек площадку и, спустившись с лестницы, направился через лужайку к обеим женщинам. У него были массивные плечи и толстая, сильная шея, жесткие рыжеватые волосы и несколько более светлые усы. Его голубые глаза своим странным детским выражением выделялись на загорелом и обветренном лице. Он слегка волочил ноги, как человек, привыкший к седлу. Это был Дик Уэйр, старший из братьев и наследник былого состояния, заложенной усадьбы и земель; он выглядел неудачником, человеком, неспособным, несмотря на свои мускулы и мышцы, бороться с обстоятельствами.

Вивьетта оставила Екатерину за ее рукодельем и пошла навстречу ему. Это непроизвольное движение заставило просветлеть его глаза. Он вынул изо рта коротенькую трубку, которую курил.

— Я только что осматривал новую кобылу. Она одно великолепие. Я сознаю, что не должен был покупать ее, но она стоила так дешево… А что поделаешь, когда лошадь предлагают за четверть цены?

— Ничего другого, милый Дик, как заплатить за нее вчетверо больше того, что можешь затратить.

— Но нам все равно надо было купить новую лошадь, — стал серьезно доказывать он. — Мы не можем разъезжать по округе в тележке с ослом. Если бы я не купил лошадь, это сделал бы Остин, заботясь о чести семьи. Я иногда люблю чувствовать себя независимым от Остина.

— Я бы хотела, чтобы вы были совсем независимы от Остина, — проговорила Вивьетта, шагая рядом с ним по лужайке.

— Не могу, пока живу тут, ничего не делая. Но если я отправлюсь в Канаду или Новую Зеландию, как собираюсь, кто будет заботиться о матери? Я связан по ногам.

— Я буду заботиться о ней, — сказала Вивьетта. — А вы станете писать мне милые длинные письма, рассказывая в них, как вам живется, а я буду посылать вам милые краткие бюллетени, и мы все будем очень счастливы.

— Вам хочется избавиться от меня, Вивьетта?

— Мне хочется, чтобы исполнились ваши задушевные желания.

— Вы хорошо знаете, чего хочет мое сердце, — сказал он нерешительно.

— Как же, разводить овец или охотиться, или рубить деревья в дремучих лесах, — ответила она, сдержанно приподняв брови. — Ах, Дик, не дурачьтесь. Смотрите, вот как раз идет мама.

С легким смешком она ускользнула от него и взбежала по ступенькам, чтобы встретить старую даму, болезненной наружности, которая, опираясь на палку, только что начала свою утреннюю прогулку по террасе. Дик угрюмо последовал за ней.

— Доброе утро, матушка, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Миссис Уэйр подставила щеку и без особенного удовольствия приняла его поцелуй.

— Ах, как от тебя пахнет табаком, Дик. Где Остин? Пожалуйста, отыщи его. Я хочу узнать, что скажет он о конюшне.

— Что может он сказать, матушка?

— Он может дать нам совет и помочь исправить это безобразие, — ответила миссис Уэйр.

Конюшня эта уже некоторое время служила предметом спора. Старая совсем развалилась, и Дик, превратившись в архитектора, самостоятельно построил новую. В качестве приюта для животных она была сравнительно недурна, но в виде пристройки к помещичьему дому елизаветинской эпохи она была доступна неблагоприятной критике. Остин, только что приехавший из Лондона провести свой праздничный отдых у домашнего очага, обещал матери осмотреть ее и дать свой отзыв.