Джон Грин - Виноваты звезды

– Не хочу ехать, я устала.

– Хейзел! – ужаснулась мама.

– Мам, там не будет места присесть, все затянется на пять часов, а я уже без сил.

– Хейзел, мы должны поехать ради мистера и миссис Уотерс, – напомнила мама.

– Знаете, что? – начала я. На заднем сиденье я отчего-то чувствовала себя совсем маленькой. Мне даже хотелось быть маленькой. Лет шести. – Прекрасно.

Некоторое время я смотрела в окно. Я действительно не хотела ехать. Я не хотела видеть, как его будут опускать в землю на участке, который он сам выбирал со своим отцом, не хотела видеть его родителей на коленях на влажной от росы земле, не хотела слышать, как они стонут от невыносимой боли, и не хотела видеть алкогольное брюхо Питера ван Хутена, натянувшее белый льняной пиджак, и не хотела плакать на глазах у стольких людей, и не хотела бросать горсть земли в его могилу, и не хотела, чтобы моим родителям пришлось стоять там, под чистым голубым небом с особым наклоном лучей полуденного солнца, думая о таком же дне, и о своем ребенке, и о моем участке на кладбище, и о моем гробе, и о моей горсти земли.

Но я все это сделала. Я сделала все это, и даже больше, потому что маме и папе казалось, что так надо.

Когда все закончилось, подошел ван Хутен и положил толстую руку мне на плечо.

– Можно попросить об одолжении? Прокатную машину я оставил у подножия холма…

Я пожала плечами, и ван Хутен открыл заднюю дверцу, едва папа отключил блокировку.

Внутри он наклонился между передними сиденьями и сказал:

– Питер ван Хутен, беллетрист в отставке и полупрофессиональный обманщик надежд.

Родители представились. Он пожал им руки. Меня немало удивило, что Питер ван Хутен пролетел полмира, чтобы присутствовать на похоронах.

– Как вы вообще… – начала я, но он меня перебил:

– Через ваш инфернальный Интернет я слежу за некрологами в Индианаполисе.

Он сунул руку за пазуху своего льняного пиджака и вытащил литровую бутыль виски.

– То есть вы просто купили билет и…

Он перебил меня снова, отвинчивая крышечку:

– Я отдал пятнадцать тысяч за билет первого класса, но у меня достаточно капитала, чтобы потакать своим причудам. Да и напитки в самолете бесплатные – при желании можно почти окупить стоимость билета.

Ван Хутен отпил виски и перегнулся вперед предложить отцу, но папа отказался.

Тогда ван Хутен наклонил бутылку ко мне. Я ее взяла.

– Хейзел, – предупредила мама, но я отвинтила крышечку и отхлебнула. В желудке стало примерно как в легких. Я отдала бутылку ван Хутену, который отпил длинный глоток и сказал:

– Итак, omnis cellula е cellula[16].

– Что?

– Мы с твоим Уотерсом переписывались немного в его последние…

– Стало быть, теперь вы читаете письма от фанатов?

– Нет, он адресовал письма мне домой, не через издателя, и поклонником я бы его не назвал – он меня презирает. Однако он очень убедительно писал, что я получу прощение за свое поведение, если приеду на его похороны и скажу тебе, что сталось с матерью Анны. Вот я и приехал, а вот тебе и ответ: omnis cellula е cellula.

– Что? – снова спросила я.

– Omnis cellula е cellula, – повторил он. – Все клетки происходят из клеток. Каждая клетка рождается от предыдущей, которая, в свою очередь, родилась от своей предшественницы. Жизнь происходит от жизни. Жизнь порождает жизнь, порождает жизнь, порождает жизнь…

Мы доехали до подножия холма.

– Ладно, хорошо, – прервала я. У меня не было настроения это выслушивать. Питер ван Хутен не присвоит себе главную роль на похоронах Гаса, я этого не позволю. – Спасибо. По-моему, холм как раз закончился.

– И ты не хочешь объяснений? – удивился он.

– Нет, – отрезала я. – Обойдусь. Я считаю вас жалким алкоголиком, который говорит умности, чтобы привлечь к себе внимание, как не по годам развитый одиннадцатилетний сопляк, и мне за вас невыносимо стыдно. Да-да, вы уже не тот человек, который написал «Царский недуг», и сиквел вы не осилите, даже если возьметесь. Ценю, что попытались. Всего вам распронаилучшего!

– Но…

– Спасибо за виски, – сказала я. – А теперь выметайтесь из машины.

Он явно присмирел. Папа остановился, и мы подождали, не выключая мотора, стоя ниже могилы Гаса, пока ван Хутен открыл дверь и, наконец-то замолчав, вылез.

Когда мы отъезжали, я смотрела через заднее стекло, как он отпил виски и поднял бутылку в моем направлении, словно выпив за меня. Его глаза были очень грустными. Мне даже стало его жаль, честно говоря.

Домой мы попали около шести. Я была уже без сил. Мне хотелось только спать, но мама заставляла меня поесть какой-то пасты с сыром, в итоге она разрешила мне съесть ее в кровати. Пару часов я проспала с ИВЛ. Пробуждение было ужасным: секунду мне казалось, что все хорошо, но в следующий миг случившееся обрушилось на меня заново. Мама отключила меня от ИВЛ, я впряглась в переносной баллон и поплелась в ванную чистить зубы.

Оценивая себя в зеркале и возя щеткой по зубам, я думала, что существуют два типа взрослых. Есть ван хутены – жалкие создания, которые рыскают по земле, ища, кого побольнее задеть. А есть такие, как мои родители, – ходят, как зомби, и автоматически делают все, что надо делать, чтобы продолжать ходить.

Ни то ни это будущее мне не нравилось. Во мне крепло убеждение, что все чистое и хорошее в мире я уже видела, и я начала подозревать, что даже если бы смерть не встала на пути, такая любовь, как у нас с Огастусом, долго бы не продлилась. На смену рассвету приходит день, как писал Фрост. Золото не вечно.

В дверь ванной постучали.

– Occupada[17], — сказала я.

– Хейзел, – позвал папа, – можно, я войду? – Я не ответила, но через несколько секунд отперла дверь и присела на опущенное сиденье унитаза. Почему дыхание должно быть такой нелегкой работой? Папа опустился на колени рядом со мной, взял мою голову и, прижав к своей груди, произнес: – Мне очень жаль, что Гас умер. – Я немного задыхалась, уткнувшись носом в его футболку, но мне было хорошо от крепких объятий и знакомого папиного запаха. Казалось, он почти сердится, но мне это пришлось по душе. Я и сама была на взводе. – Сволочизм какой, от начала до конца. Восемьдесят процентов выживания, а он попал в оставшиеся двадцать. Гадство. Такой прекрасный мальчик! Как несправедливо… Но ведь любить его – немалая привилегия, правда?

Я кивнула в папину футболку.

– Теперь ты имеешь представление о том, как я люблю тебя, – прошептал папа.

Дорогой мой старичок. Всегда-то он знает, что сказать.

Пару дней спустя я встала с постели около полудня и поехала к Айзеку. Дверь он открыл сам.

– Мама повезла Грэма в кино, – сказал он.

– Нам надо куда-нибудь сходить или чем-то заняться, – заявила я.

– Может «что-то» означать сразиться в видеоигру со слепым, сидя на диване?

– Вот именно это я и имела в виду.

Мы сидели пару часов, разговаривая с экраном и пробираясь в невидимом подземном лабиринте без единого огонька. Самой увлекательной частью игры было издеваться над компьютером, неизменно попадавшим впросак.

Я: Коснись стены пещеры.

Компьютер: Вы касаетесь стены пещеры. Она влажная.

Айзек: Лизни стену пещеры.

Компьютер: Не понимаю. Повторите.

Я: Трахни влажную стену пещеры.

Компьютер: Вы пытаетесь прыгнуть через стенку пещеры. Вы ударяетесь головой.

Айзек: Не прыгни, а трахни!

Компьютер: Не понимаю.

Айзек: Чувак, я неделями брожу в темноте по лабиринту, мне нужна разрядка. Трахни стену пещеры!

Компьютер: Вы пытаетесь пры…

Я: Резко прижми низ живота к стенке пещеры.

Компьютер: Не понима…

Айзек: Займись с пещерой нежной любовью.

Компьютер: Не понима…

Я: Прекрасно. Иди влево.

Компьютер: Вы идете влево. Проход сужается.

Я: Иди на четвереньках.

Компьютер: Вы идете на четвереньках сотню ярдов. Проход сужается.

Я: Ползи, как змея.

Компьютер: Вы ползете по-змеиному тридцать ярдов. По вашему телу стекает струйка воды. Путь перекрыт горкой мелких камней.

Я: Могу я теперь трахнуть пещеру?

Компьютер: Вы не можете прыгнуть из положения лежа.

Айзек: Мне не нравится жить в мире без Огастуса Уотерса.

Компьютер: Не понимаю.

Айзек: Я тоже. Пауза.

Он бросил пульт на диван между нами и спросил:

– Не знаешь, ему больно было?

– Наверняка он задыхался, – ответила я. – В конце концов потерял сознание, но, судя по всему, уходил нелегко. Умирать вообще паршивое занятие.

– Да, – согласился Айзек. И добавил спустя долгое время: – Мне все это кажется невозможным.

– Это происходит сплошь и рядом, – отрезала я.

– Ты вроде злая какая-то, – заметил он.

– Да, – ответила я. Мы сидели молча очень долго, что я восприняла с облегчением. Я вспоминала заседание группы поддержки, когда Гас сказал, что боится забвения, а я возразила, что он имеет глупость бояться явления универсального и неизбежного и что проблема не в самих мучениях и не в самом забвении, но в безнравственной бесцельности этих явлений, абсолютно не свойственном человеку нигилизме мучений. Я думала о папе, сказавшем – Вселенная хочет, чтобы ее замечали. Но ведь мы-то хотим, чтобы сама Вселенная нас замечала и чтобы ей было не плевать на то, что с нами происходит, – не с коллективной идеей разумной жизни, а с каждым отдельным индивидуумом.