Дениз Домнинг - Весенняя страсть

Конец июня, 1194 год

Качнувшись, словно от сильного удара, дверь распахнулась. Джон Эшби испуганно вздрогнул и вышел из полузабытья. Из зала, расположенного слева от его спальни, донеслись крики ужаса.

– Набег!

Он с трудом приподнялся. Рана в боку снова открылась: все усилия дочери зашить ее оказались напрасными. Тучное тело пронзила жгучая боль, повязка сразу пропиталась кровью. В глазах у Джона потемнело: нестерпимая боль беспощадно напомнила о страшном грехе, терзающем его совесть.

– Ты нарушил клятву! – сказал он сам себе, пытаясь приподняться и сесть в кровати, задернутой темными драпировками. Творившееся в зале было не нападением врага, а лишь справедливым возмездием Рэналфа Грейстенского, наказывающего вассала, который осмелился поднять смертоносный меч против господина.

Стыд терзал сильнее, чем рана, переворачивая Джону внутренности. Конец близок, он умрет, даже если рана не доконает его. “Что ж, – нахмурился Джон, – я не просто нарушил клятву верности Рэналфу, я отринул устои и традиции, которыми дорожил сам”.

Боже, каким тупоголовым дураком он был! Новая жена так опьянила и обольстила его своим сладким телом, что он ослеп и не заметил лжи. С какой невероятной легкостью ей удалось воспользоваться его доверием к ней, его горячностью! Она сделала все это своим оружием. Слава Господу, что, судя по крикам, доносившимся из зала, ее заговор против Рэналфа провалился.

С бессильным отчаянием слушал Джон вопли ужаса, становившиеся все громче. Каждый человек в замке Эшби должен будет заплатить за его безумную ярость. Но вот эти панические крики перекрыли чьи-то уверенные приказы. Джон сразу узнал голос дочери.

Николь.

Джон закрыл глаза, тщетно пытаясь сдержать слезы. Больнее всего ему было от мысли, что он погубил собственную дочь. Если она умрет, их семейная линия прервется. Что ж, такова судьба предателя.

Скоро ли люди Грейстена доберутся до него? Джон поник, печально сгорбившись, но душа его вопила, протестуя. Он не видел способа немедленно покончить с жизнью. Проклятие! Неужели его найдут в постели, где он прячется, как малодушный трус? Позор, позор! Джон вцепился руками в драпировки вокруг кровати и попытался протащить свое огромное тяжелое тело по туго набитому соломой матрасу. Каждое движение причиняло муку: простыня сползла и свесилась с кровати.

Когда Джону удалось наконец спустить ноги на пол, у него в глазах снова потемнело. Обнаженная кожа коснулась холодного металла. Он посмотрел вниз. Меч, вынутый из ножен, стоял прислоненным к кровати, рукоять сама легла ему в руку. Кто же столь беспечно обращается с драгоценным оружием?

Джон крепко обхватил рукоять; за долгое время кожа на ней приняла форму его ладони. Положив тяжелое металлическое лезвие на колени, он с сожалением посмотрел на него. Хотелось бы ему, Джону Эшби, встретить свой конец с оружием в руках, но предатель не заслуживает достойной смерти.

Подняв голову, он обвел взглядом комнату, словно прощаясь с ней. Его дом, прилепившийся к маленькой каменной сторожевой башне, был чуть больше обычного амбара, с деревянными стенами и соломенной крышей, под которой можно укрыться от дождя. Все здесь такое знакомое, привычное, вечное, как это широкое окно с пыльными ставнями в восточной стене, как сундук для доспехов.

Когда он умрет, его господин Рэналф отдаст дом другому. Новый вассал станет собирать обильные урожаи на землях Эшби и охотиться в густых лесах. Потом он женится, и в этой постели будут рождаться его дети. Собственные дети Джона являлись в мир именно здесь, он был тому свидетелем.

Джон вздохнул. Господь сыграл злую шутку с ним и с его отпрысками. Сын родился слабым и умер пять лет назад, а дочь оказалась настоящей воинственной ведьмой и едва ли не с пеленок научилась владеть мечом. С восьми лет Николь горела желанием стать хозяйкой Эшби и до сих пор никак не хотела отказаться от детской мечты. Она не хотела верить, что это невозможно.

Надо было заставить ее выбросить из головы нелепые фантазии и настоять на замужестве. Ей делали предложения, хотя Николь выросла слишком высокой и некрасивой девушкой – в ее манерах не было ни капли женственности, мягкости. Ах, если бы он нашел дочери подходящего мужа, ни за что сам не женился бы снова! И тогда не случилось бы то, что случилось.

Джон тихо засмеялся и со свистом выдохнул. До чего глупо с его стороны! Несмотря на солидный договор, который они с Хью де Окслейдом заключили между собой, Николь поклялась убить этого мужчину, если он попытается настаивать на браке.

Нет, невозможно силой тащить его дочь к алтарю. Она станет сопротивляться изо всех сил, а сил у нее много. Джон не вынес бы того, что какой-то мужчина пытается сломить дух Николь. Пожалуй, и Джон с усмешкой приподнял бровь, зрелище было бы не менее ужасным, если бы его дочь превратила какого-нибудь претендента в мужья в кровавое месиво. Он покачал головой. Да, лучший выход для Николь – умереть в сегодняшней битве, потому что, если она останется жива и лишится отцовской защиты, жизнь ее превратится в сущий ад.

Уже смирившись с неотвратимостью близкого конца, Джон вдруг обратил внимание на дверь комнаты: серые клубы дыма, завиваясь, проникали в щель под ней, как змеи вползали внутрь и поднимались по оштукатуренной стене, то вздымаясь, то опадая, как будто проверяли стену на прочность. Он не мог оторвать глаз от этого густого серого облака, собиравшегося под тростниковым потолком. Из зала донесся сильный шум; он нарастал, как лавина, переходя в злобный раздраженный рев.

Джон в ужасе замер. Эшби горит! О Боже, лучше повеситься, чем сгореть. Треск пламени, пожиравшего все на своем пути, так усилился, что заглушил остальные звуки. Джона пронзила отчаянная мысль о побеге.

Упираясь острием меча в пол, он попытался встать с постели, но от слабости его сразу зашатало. Как он убежит от огненной смерти, если у него нет сил даже подняться? Ответ был прост: ему не удастся спастись. Джон наклонил голову, понимая, что умрет ужасной смертью. Он сгорит.

Снова подняв глаза, Джон увидел, что дым уже вьется над ним, становясь все гуще и темнее. В ноздри ударил едкий запах задымившегося тростника. Внезапно дверь спальни распахнулась – старые кожаные петли протестующе заскрипели.

Ужасно кашляя, Николь ворвалась в комнату, на плече у нее висела свернутая в кольцо веревка. В светло-карих глазах дочери стоял страх, лицо было перепачкано сажей, платье обгорело. Она швырнула веревку через комнату и захлопнула за собой дверь, но та снова со скрипом отворилась. Девушка налегла на нее спиной и закрыла.

Джон уставился на веревку, лежащую под окном. Он понял, что дочь хочет его спасти. Такая забота тронула отца, но он хорошо понимал, что Николь задумала невозможное. И не только из-за его грузности. Джон вздохнул и попытался усмехнуться. Веревка почти наверняка завершит дело, начатое мечом Рэналфа: она разорвет его надвое.

– Дочь, – сказал он ей, – тебе не спасти меня.

– Отец! – хриплым голосом выкрикнула Николь.

В этот же миг дверь с силой распахнули, и девушка отлетела в другой конец комнаты, упав лицом вниз, совершенно ошеломленная.

На пороге стоял рыцарь, высокий, огромный, настоящий великан. Его одежда была залита кровью, а пятна цвета ржавчины на мече свидетельствовали о том, что он отнял жизни у многих обитателей Эшби. Хотя лицо рыцаря было скрыто, Джон узнал его по огромному росту. Перед ним стоял Гиллиам Фицхенри, брат Рэналфа Грейстенского. Молодой рыцарь молча шагнул в комнату, держа перед собой оружие.

Значит, Рэналф поджег Эшби, не удовлетворившись множеством смертей. Господин Джона собирался стереть с лица земли даже воспоминания о мятежном вассале. Таков удел предателя.

Джон приготовился к смерти. Его рука больше не сжимала рукоять меча, а безвольно лежала на ней. Нет, он не добавит к совершенному греху еще один, не станет сопротивляться справедливому возмездию и умрет от руки брата своего господина. По крайней мере смерть от удара меча менее мучительна, чем от огня пожара.

– Так вот ты где, подлый предатель! – воскликнул Гиллиам Фицхенри, подходя к Джону на расстояние длины меча. Его глубокий голос стал хриплым от дыма. Указывая острием клинка на окровавленные повязки на животе Джона, он продолжил: – Вижу, мой брат оказался не таким беспомощным, как тебе хотелось бы. А ну поднимай оружие и попробуй на вкус металл другого сына Грейстена!

Слова звучали холодно и твердо.

Не веря своим ушам, Джон смотрел на молодого рыцаря, уверенный, что ослышался. Стены зала содрогались от людских криков, балки стонали и трещали, охваченные огнем. Легкие Джона отказывались работать, он почти не мог дышать от горького, едкого дыма. Времени оставалось мало. Почему же этот парень не наносит удар?

Николь пошевелилась, пытаясь вдохнуть воздуха и прийти в себя. Она с трудом поднялась на четвереньки, ее руки дрожали.

– Нет! – прохрипела она. – Остановись! – Девушка задыхалась.

Гиллиам не обращал на нее внимания.

– Поднимай свой меч, – приказал он пожилому мужчине, – пока ты не сгорел!

Сердце Джона разрывалось между печалью и гордостью от этих слов. Младший брат лорда Рэналфа предлагал несчастному предателю бесценный дар – достойную смерть, смерть порядочного человека, каким когда-то был Джон.

Собрав остаток сил, он оторвал конец меча от пола и даже попытался расправить плечи, утешая себя тем, что его уход из жизни свершится быстро и почти безболезненно.

Гиллиам кивнул, давая понять, что уважает мужество противника перед лицом смерти. Этого было достаточно, чтобы вернуть Джону потерянную душу. Он закрыл глаза, и его дух свободно воспарил в небеса, прежде чем меч противника успел пронзить ему горло.

Проклятие! Где же, в конце концов, де Окслейд? Лишь свадебный договор, который они составили прошлой весной, может ее спасти. Николь Эшби шумно и зло выдохнула; в холодном воздухе заклубилось облачко пара. Она упрекала себя за возникшие сомнения; надо верить, что ее молочная сестра сумела доставить послание. Для нее, Николь, нет ничего ужаснее, чем насильственный брак с человеком, убившим отца, разрушившим ее дом.