– Понятны! – с облегчением отрапортовал Бабин. – Мы можем идти?

– Распишитесь в протоколе.

– А можно спросить? – вдруг раздался Светкин голосок, подозрительно звенящий. – Мне последствия непонятны. А я смогу с ним… с истцом то есть, развестись, если захочу?

– Вы сможете, если подадите иск. А ваш супруг – нет. – Катерине показалось, что в голосе судьи Сабельниковой Янины Кузьминичны прозвучали нотки злорадства. – Производство по делу прекращается.

Минуту спустя так и не расторгшие законный брак супруги Бабины вышли из кабинета – Катерина предусмотрительно вернулась на скамеечку и напустила на себя скучающий вид.

– Ну вот… и все… – исчерпывающе пояснил свою позицию Евгений Николаевич и замолчал, выжидательно глядя на жену.

Светка стояла молча, как будто не вполне понимая, что произошло.

– Пойдем, Свет, – заискивающе улыбнулся непостоянный супруг и потянул свою половину к выходу, по-хозяйски обняв за талию.

Но тут случилось неожиданное: жизнерадостная и отходчивая Светка, всегда предпочитавшая худой мир доброй ссоре (в отличие от Катерины), резко отстранилась и залепила мужу звонкую пощечину.

– Вот теперь – все! – заявила она. – Спасибо, подвозить меня не надо, я сама доберусь!

Светка взмахнула сумочкой и, постукивая каблучками, гордо удалилась в сторону выхода. Коридор был длинный. Евгений Николаевич и Катерина смотрели ей вслед, одинаково вытаращив глаза. Немую сцену прервала секретарь, выглянувшая из кабинета.

– Стороны по иску Титовой к Титову явились?

– Явились, – пробормотала, приходя в себя, Катерина и удивилась, что говорит о себе во множественном числе.

– Истица, вы на иске настаиваете? – Катерине послышалось, что судья сделала ударение на слове «вы».

– Настаиваю… – Голос предательски дрогнул. Она чувствовала себя нашкодившей школьницей, вызванной на разбор полетов к директору, давно забытое чувство и очень, надо сказать, неприятное.

– Ваш муж прислал в адрес суда нотариально заверенное согласие на расторжение брака, которое просит приобщить к материалам дела и ваш иск удовлетворить.

«Согласие… Согласие… – повторяла про себя Катерина, стараясь загнать обратно подступавшие к глазам слезы. – Интересно, из какого города он прислал это свое согласие – из Нового Уренгоя или из Ноябрьска? Надо же, и там нотариусы есть…»

– Суд удаляется в совещательную комнату, – холодно сообщила судья и скрылась за дверью, ведущую в смежную комнату.

Катерина смотрела в окно, аккуратно, чтобы не размазать тушь, вытирала слезы. Судья Сабельникова сама с собой совещается, потому что она там одна. Катерина сама с собой разговаривает, потому что должен же ее кто-то утешить, чтоб она не разревелась. Она почему-то думала, что все будет иначе, просто и без эмоций, ведь это же ее решение, и оно правильное. А оказалось так стыдно и гадко… Это все Бабин виноват с его идиотскими закидонами. То развожусь, то передумал… Правильно Светка ему заехала, давно пора. Бедный Бабин: то любовница ему наподдаст, то жена, – тернист, получается, путь Дон Жуана во все времена. Это мысль ее немного развеселила, и когда вернувшаяся с «совещания» судья Сабельникова объявила, что она, Катерина Титова, отныне женщина незамужняя («мотивированное решение будет готово через пять дней» – интересно, что она там намотивирует, если Катерина и сама не знает, какого черта…) – Катерина ее вежливо поблагодарила и даже улыбнулась.

Так, с улыбкой, хотя, возможно, и несколько натянутой, она и вышла из кабинета. Вот теперь все, повторила вслед за Светкой. На улице ее ждал Бабин, и Катерина пожалела, что не потрудилась донести улыбку до выхода из учреждения юстиции.

– Давай хоть тебя, что ли, подвезу, – проворчал он, провожая Катерину к машине. – Раз эта дура скандал устроила.

– Спасибочки, – не глядя на него, ответила Катерина.

На сей раз Бабин был на своей машине и спросил, едва Катерина уселась рядом:

– Слушай, какая муха ее укусила? Месяц ревела, дергалась, не разговаривала со мной. Я же знаю, что она разводиться не хотела. А я… передумал. Так судье и сказал – передумал. А что? Я думал, она обрадуется. Столик в ресторане на вечер заказал. Тебя хотели позвать. Думал, посидим как люди. Вот, блин…

– Думал-передумал, – передразнила его Катерина. – Дурак ты, Евгений Николаевич. И я тоже дура.

У двери ее кабинета Катерину ждала женщина, которую Катерина мгновенно узнала. Она жила в соседнем доме, построенном для сотрудников издательства и типографии, они изредка сталкивались в магазине или на автобусной остановке. Но женщина ее не узнала, и Катерина не стала навязываться с дружеским общением. Женщина сухо поздоровалась и протянула объявление, написанное на половинке тетрадного листка в клеточку: «Познакомлюсь с одиноким непьющим мужчиной. Писать до востребования, предъявителю паспорта…»

– Такое объявление мы вряд ли опубликуем, – сказала Катерина. – Давайте я вам помогу составить его более… привлекательно. Напишем о вас несколько слов, о том, какого именно мужчину вы хотите встретить – возраст, образование, характер… – Она сделала паузу, но женщина смотрела на нее без всякой симпатии и не думала благодарить за неформальный подход к письмам трудящихся. – Вам придет больше писем.

– Мне все равно.

– Что все равно? – удивилась Катерина.

– Все равно, какой мужчина.

– Этого не может быть… – мягко начала Катерина.

Но женщина ее перебила:

– Мне не нужен никакой мужчина. Они все одинаковые.

– Тогда, простите, зачем? – заупрямилась Катерина. – У нас много писем, люди долго ждут своей очереди…

– Я хочу родить ребенка. Сына, – проронила женщина, не глядя на Катерину.

– А если будет девочка? – улыбнулась она, пытаясь несколько разрядить обстановку.

– Тогда я сделаю аборт. – Гостья взглянула на Катерину твердо и без тени улыбки.

– Но почему? – почти против своей воли спросила Катерина, глядя на нее снизу вверх, потому что сесть посетительница отказалась.

– Мне нужен сын, потому что я выращу из него настоящего мужчину. Такого, какой мне нужен. И вас это не касается. Вы обязаны дать мое объявление. Я работаю в типографии, и если вы мне откажете – обращусь к вашему руководству.

– Я дам, – неожиданно разозлилась Катерина. – Причем слово в слово. Только вы должны его написать не на клочке бумажки, а на купоне, который помещен в конце каждой рубрики, у нас такой порядок и он касается всех, даже тех, кто работает в типографии. Принесете в нормальном виде – и напечатаем. Только у нас очередь. На месяц вперед! Даже на два. Всего доброго.

И она демонстративно отвернулась к компьютеру, с места в карьер изобразив неудержимый творческий процесс. Женщина вышла молча, не попрощавшись, крепко прихлопнув за собой дверь. Катерина несколько секунд с неприязнью, как на живое существо, смотрела на лежавший на столе листок в клеточку с крупными четкими буквами, а потом встала и принялась рыться в шкафу, на верхней полке. Наконец извлекла оттуда папку с надписью «Всякое разное», куда складывала всевозможные записи и бумажки, которые вроде бы не нужны, но могут пригодиться, высыпала содержимое папки на стол и принялась рыться в куче разномастных бумажек. В конце концов она нашла то, что искала, – несколько листков, второпях исписанных разными ручками. Положила листочки перед собой и стала читать, с превеликим трудом разбирая собственноручные каракули.

Записи относились к тем порам, когда их дом был еще новостройкой, и прелести квартирной телефонизации его еще не коснулись. Сотовые тогда были тоже еще не в ходу, а на первом этаже был установлен бесплатный телефон-автомат. И по вечерам в тапочках на босу ногу и в наспех накинутых пальто (от окна, небрежно забитого фанерой, немилосердно дуло) здесь собирались обитатели дома, чтобы подытожить дела и проблемы, накопившиеся за день. Здесь каждый, как студент театрального института, учился сужать круг внимания и ощущать публичное одиночество, потому что длинная скучающая очередь скрашивала вынужденный досуг молчаливым и заинтересованным участием в твоем разговоре. Да и не захочешь – все равно услышишь, потому что гулкое эхо услужливо транслировало текст на весь холл и лестничный пролет в придачу.

Именно там Катерина увидела в первый раз эту женщину. Кажется, был октябрь или даже ноябрь, потому что она зябко куталась в какую-то шубейку из искусственного меха. Придя домой, Катерина по привычке фиксировать услышанное – на всякий случай, а вдруг пригодится – записала ее монолог. Потом уже, несколько месяцев спустя, приписала «№ 1» и обвела зеленым маркером, потому что появились монологи «№ 2», «№ 3» и «№ 4».

«№ 1. Осень».

–  Привет. Это я. Я не поняла. В доме все перевернуто, эта записка дурацкая. Что за шутки? Куда ушел? Да не смеши меня. Ну мало ли, что я сказала. Я женщина, имею право. А если ты человек, если ты мужчина, ты должен понять, должен прийти и извиниться… За то самое… Мне извиняться?! Ну ты даешь! Учти, сегодня я еще подумаю, а завтра ты на коленях приползешь, а я не пущу. Ты нужен своей сестре как собаке пятая нога. У нее своя семья тоже идиот на идиоте. Приперся с чемоданчиком! Тьфу, позорище! В общем, подумай, не смеши людей. Я не прощаюсь.

Возле «№ 2» было написано – «зима». И «она торопится, почти не делая пауз».

–  Нет, это не я дура, это ты дурак. И если ты не сделаешь то, что должен сделать, я заставлю тебя… Ошибаешься! Я напишу твоей матери, пусть приедет и тоже нервы из-за тебя мотает, как я. Я позвоню тебе на работу. И скажу… Да-да, не думай. А откуда они знают? Будут смеяться за спиной и на тебя пальцем показывать, я твоих знаю. Все равно будет по-моему.

«№ 3. Конец зимы, она нервничает, сбивается, не сразу набирает номер».

–  Это я. Я тебя видела с этой… Такое убожество! Нашел себе – ни рожи, ни кожи, Господи… Нет, мое дело! Повестку я твою выкинула, хрен тебе, а не повестка. Так и скажи своей сучке. Зачем ты ей нужен, голодранец?! Вцепилась! Я… (Разговор обрывается, она набирает номер еще раз, но на том конце не берут трубку. Очередь возмущается. Она уходит в конец и занимает очередь снова.)